КРИС
- Теньо! Вьехо орет, словно раненый лось, и ты думаешь про себя с ухмылкой: «Началось!» - Теньо, мать твою! Дверь в ризницу открывается, и ты опасаешься, что Серхио в припадке бешенства может снести её с петель — вон уже покачивается подозрительно и скрипит жалобно. Тебе потом новую ставить, а ты вроде как плотником не нанимался. - Теньо, какого… - Алварес проглатывает ругательство, вспоминая, что он все-таки в храме Божьем, пусть ризница — это не то место, где ты встречаешь прихожан молитвой. - В чем дело, душа моя? - спрашиваешь ты ласково, расправляя складки черной сутаны. - Ты еще спрашиваешь! - Вьехо, и впрямь, взбешен. Ноздри его раздуваются, как у быка, которого изрядно раззадорили красной тряпкой. Впрочем, ты где-то читал, что быки не различают цвета. - Я только что от мэра! - он напирает, оттесняя тебя к стене. - Вот как, - пытаешься сохранить серьезное выражение лица, хотя это и сложно, учитывая пылающего праведным гневом Серхио Алвареса. Разговоры с мэром всегда даются ему нелегко, и ты бы даже посочувствовал бедняге, если бы… Если бы это не было так забавно — наблюдать, как бывшие супруги грызутся за власть. - Как там Анхелика? - в голосе твоем неподдельный интерес, и тебе бы похвалить себя за актерское мастерство, но ты видишь: Серхио не верит в твою искренность ни разу. - Я слышал, госпожа мэр выходит замуж… - Не заговаривай мне зубы! - рычит Алварес, продолжая наступление. Ты уже почти что прижат к стене, но у тебя все еще есть простор для маневра. - Анхелика утвердила проект новой окружной дороги. Той самой, что пройдет как раз по территории… - Где располагаются твои склады, - перебиваешь ты Алвареса. - И я тысячу раз говорил тебе, что содержать все эти помещения нерентабельно. Тебе давным-давно пора было бы перестроить всю логистику, Серхио, и… - И вместо того, чтобы помочь, ты вставляешь мне палки в колеса! Вы с Анхеликой спелись у меня за спиной, и я уже жалею, что согласился тогда на твою авантюру. Поставить эту бестию мэром!.. Это на самом деле попахивало авантюрой — предложить сеньоре Чавес баллотироваться на пост мэра. И если поначалу Вьехо поддержал твою идею с воодушевлением, рассчитывая на определенные преференции, то спустя пару месяцев, минувших с того дня, как его бывшая супруга заняла кабинет градоначальника, он начинал беситься после каждого посещения новоизбранного мэра. И ты уверен — Вьехо предложил бы свою кандидатуру на этот высокий пост, но вы оба понимали прекрасно — Серхио не наберет необходимого для победы большинства. Слишком уж неоднозначной фигурой он был. Слишком сильно увяз в делах мутных, кровавых даже, а сейчас — не то что двадцать лет назад — короли теневого бизнеса в тени же и должны оставаться. Поэтому Анхелика. И пусть её семья — и сама сеньора Чавес — не всегда стояли на стороне Закона, однако её репутация все же была несколько чище, чем у бывшего супруга. Так что Каракас проголосовал за неё — первую женщину-мэра. Проголосовал абсолютным большинством, и Серхио даже гордился, что бывшая женушка станет теперь всем тут, в Каракасе, заправлять. Он-то — наивная душа — думал, что сможет диктовать Анхелике условия, что сможет влиять на её решения, что новый мэр чуть ли не плясать под его дудку станет. Как можно быть таким наивным, в самом деле? И ты именно это и сказал Серхио тогда, на приеме, устроенном в честь победы госпожи Чавес: «Не думай, душа моя, что это ты теперь держишь в кулаке весь Каракас. Это сеньора Анхелика держит в своем изящном кулачке твои яйца, и если хочешь знать мое мнение...» - Не хочу! - Алварес улыбнулся клыкасто и щелкнул зубами, наклонившись к самому твоему уху. - Не хочу, потому что чует мое сердце — я еще пожалею о смерти предыдущего мэра. Сеньор Варгас — мир праху его — покинул этот бренный мир, не рассчитав дозу героина, что пустил по вене. Кто бы мог подумать — господин мэр баловался наркотиками — а с виду такой приличный человек! Его преждевременная кончина потрясла Каракас, и ты был потрясен больше всех остальных, учитывая тот факт, что передоз ублюдку устроил не ты. Вьехо своей причастности к гибели Варгаса не отрицал, и на вопрос твой: «Почему меня не дождался?» - ответил просто: «Я устал тебя ждать». И тебе было нечего ему возразить. Он устал тебя дожидаться — Серхио Алварес. Он всю свою жизнь только и делал, что ждал. С того памятного дня, когда тебя швырнули в его камеру в печально известном Геликоиде, его жизнь стала одним сплошным ожиданием, и вся беда в том, что он тебя не дождется. Не так, как ему бы хотелось. Не навсегда. Не насовсем. И Вьехо это понимает — в этом-то вся беда. Он понимает: до конца твоих — или его дней, это уж как Господь управит — ему придется делить тебя с Богом. Ты принадлежишь Серхио ровно на половину. Не на самую лучшую половину, надо признать. Он же весь твой — целиком и полностью. Он твой — безусловно и до самого до конца. Он только твой — и за это ты возносишь молитвы своему жестокому Богу каждый день. За то, что Серхио Алварес умеет ждать, как никто другой. Сейчас же Вьехо в ярости. Решение Анхелики построить дорогу на месте его старых складов, похоже, стало едва ли не последней каплей, переполнившей чашу его терпения. А ведь это только начало грандиозного проекта по благоустройству городской инфраструктуры, который сеньора Чавес представила вчера на суд городских властей. Это только начало — и тебе придется много чего выслушать в свой адрес: ведь это ты в большей степени поспособствовал восхождению Анхелики на престол. - Я не понимаю! - возмущается Серхио, буквально в лицо тебе кидая это свое возмущение, когда он окончательно оттесняет тебя к стене. - Я не понимаю, Теньо! Ты на чьей стороне? - На твоей, душа моя, - отвечаешь ты с улыбкой. - Всегда был. Всегда буду. И это заставляет его умолкнуть. Перестать закипать и успокоиться. Вот только отступить от тебя сейчас хотя бы на шаг — этого его не заставит сделать никто и ничто в целом мире. Когда ты так близко. Когда дыхание ваше смешивается, а губы почти что касаются губ. - Дорога нужна городу, - пытаешься сохранить остатки самообладания, хотя с навалившимся на тебя Серхио сделать это ох как непросто! - К черту город! - И он набрасывается на тебя голодным зверем. Хватает за плечи, разворачивает на сто восемьдесят резко. Впивается сзади в шею, едва ли не прокусывая кожу. - К черту все! Не могу… Теньо, мать твою, я не могу, когда ты рядом, такой важный и чопорный в этой дурацкой сутане… - Служба начнется через пятнадцать минут, - предупреждаешь ты Серихио, однако не предпринимаешь ничего, чтобы заставить его отпустить тебя. Наоборот, ты откидываешь голову ему на плечо. Ты позволяешь его губам исследовать твою шею. Ты чуть поворачиваешь голову и ловишь его губы своими, чувствуя, как он прижимается к тебе сзади — твердый, горячий! - Останься послушать проповедь, - просишь, когда он трется стояком о твои ягодицы. Ты не собираешься сводить все к сексу. Не здесь же, в самом деле, хотя ризница — это еще не сам храм. Не здесь, не сейчас… Но как же хочется. Святый Боже — почему его всегда хочется? - К черту твою проповедь! - Пальцы Серхио — средний и указательный - проникают тебе в рот, и ты вылизываешь их старательно. Вы оба знаете — ты не позволишь ничему случиться именно сейчас, но почему бы не подразнить его немного? - К черту твою проповедь! - повторяет Серхио. - Опять станешь вещать о том, что без греха нет покаяния, а это самая большая ересь, что я слышал в своей жизни. - Так зачем же ты построил эту церковь, Вьехо? - спрашиваешь на выдохе, со стоном буквально — слишком уж движения Серхио распаляют, и пора бы положить этому конец, но тебе это нравится. Когда вот так — остро, на грани буквально — нравится. - Зачем ты подарил церковь еретику? - Затем, что мне выпал этот грех — любить отступника. И ты разворачиваешься в его руках. Ты хочешь видеть его — глаза в глаза. Ты целуешь, наплевав на то, что ризница — это тоже часть церкви. Той самой, где ты служишь уже который месяц. Той самой, что построил он во имя твое. Ты целуешь — словно «спасибо» говоришь. В очередной раз, но ты не устанешь благодарить Серхио за этот подарок.***
Это было на следующее утро после твоего возвращения в Каракас. Утро, которое встретило вас — затраханных, истерзанных друг другом практически. То утро было ленивым и тискательным. Вы валялись в кровати долго, и Серхио отключил свой мобильный, чего не делал никогда, а твой… Ты понятия не имел, где сейчас находится твой смартфон, да и хрен бы с ним! Вы встретили это утро — первое после твоего возвращения, и он сказал тогда: - Поднимай свой зад! Я хочу тебе кое-что показать. И ты хотел отшутиться — он все показал тебе сегодня ночью. Все и даже чуточку больше. Но ты поднялся с постели и прошлепал в душ, слегка прихрамывая. Трость ты оставил возле кровати. Специально, чтобы Серхио смог еще раз рассмотреть свое имя на древке. Ты вырезал его перед тем, как сесть в самолет, что принес тебя в Каракас. Вырезал только сейчас, добавив имя Вьехо к списку дорогих тебе имен. Ты сделал это вот только что, а должен был выцарапать «Серхио» еще тогда, много лет назад, когда только-только сделал эту самую трость. Ты должен был вписать его имя первым. Ты слишком был слаб тогда. Ты был раздавлен, потерян и не верил никому — себе самому в первую очередь. Ты в силу своих чувств к Вьехо не верил. Но теперь-то все иначе. Теперь ты веришь ему — единственному. Ему и Магни, но не о сыне речь. И когда Вьехо увидел свое имя, вырезанное на трости, это было как… Как если бы ты опустился на одно колено и протянул ему кольцо — с пошлым бриллиантом, упакованное в пошлый черный бархат. Ничего такого делать ты не собираешься и не собирался никогда. Тебе твой сан в брак вступить не позволяет, но дело не в том даже, что ты уже однажды обвенчан был с Господом. Дело в том, что ты в качестве мужа — то еще наказание. Поэтому никаких колец. Но Серхио — он не был бы самим собой, если бы не осознавал этого всего. Ты любил бы его куда меньше, если бы он требовал у тебя колец и брачных клятв. Он никогда не претендовал на твою свободу, никакими клятвами тебя не связывал, и именно этим-то привязал к себе крепче, чем любые семейные узы. Серхио увидел свое имя — просто имя, вырезанное на палке — и что-то произошло. Что-то замкнуло. Закоротило. И грянул взрыв — после которого ты едва ли мог вспомнить собственное имя: так он трахал тебя. Серхио не просто занимался с тобой любовью, он как будто был тем, кто придумал весь этот процесс — когда один проникает в другого, когда удовольствие, разделенное напополам, сжигает обоих. Он трахал тебя так, как будто наутро кто-то посмел бы отобрать тебя у него, и ты, меняясь с ним местами, трахал его не менее яростно. Вы словно сошли с ума той ночью, которая последовала за твоим возвращением. Ты будто бы заразил Вьехо собственным безумием. Хотя... Он давным-давно выработал против него иммунитет. Ты вернулся… Ты всегда к нему возвращался. И если случится так, что тебе придется вновь уйти, вы оба знаете — твое возвращение неизбежно. Пока смерть — сука! - не разлучит вас. Ты вернулся — пусть на это потребовалось времени больше, чем ты планировал, но ты не хотел приносить с собой старые долги. Ты разобрался со всем тем, что держало тебя в прошлой жизни. Ты распрощался с Ватиканом навсегда, и это стоило тебе… Это стоило тебе всего, что ты успел скопить за всю свою жизнь — но ты не пожалел ни об одном центе, что отдал ты на благо Святой матери-Церкви. Ты помнишь, как оказался вновь в Ватикане. В покоях монсеньора Эдуарда — нынешнего директора Института внешних дел. И если кардинал и был удивлен твоему визиту, то… Нет, он вовсе не пытался скрыть удивление — никто из офицеров прелатуры не ждал твоего появления в этих стенах. И ты сказал тогда, прямо глядя в глаза князю церкви: - Отпусти моего сына, кардинал. Отпусти — я готов откупить его, и поверь, это будет щедрый откуп. Ты готов был ко всему. К тому, что Эдуард принудит тебя самого пахать на ИВД до конца дней твоих. К чему угодно — ты принял бы все безропотно, только бы Магни не перемолола эта святая — адская на самом деле — мельница. - Если Магнус попросит отставки — не мешай, - продолжал ты, пока Эдуард хранил молчание, наверняка размышляя про себя о том, как бы подороже продать тебе свободу твоего ребенка. - Если он не решится уйти сам — прогони… И каково же было твое удивление, когда монсеньор Эдуард не стал требовать от тебя — от вас с Магни — невозможного. - Я не стану удерживать Магнуса в ИВД, - сообщил тебе кардинал. - Он не подходит для этой службы. Никогда не подходил на самом деле. Даже странно, что он твой сын, Хемсворт. Ты промолчал, подтверждая тем самым правоту монсеньора Эдуарда. Твой Магни — он слишком хорош для этого места. Твой солнечный мальчик — в нем так много света, что Ватикану не потушить никогда. Потому-то его отпустят. Обязательно отпустят, и если тебе придется заплатить — так тому и быть. Пару месяцев уходит на то, чтобы собрать необходимую сумму. И тебя не пугает количество нулей — тебе жаль лишь время, которое придется потратить, чтобы обналичить активы. Ты продаешь недвижимость — все эти тайные квартирки, которых успел приобрести за годы службы и последующего изгнания. Оформленные на подставных лиц и несуществующие организации — ты умел проворачивать подобное, но сейчас не так просто получить за квадратные метры деньги. Но ты стараешься. И ты получаешь. Ты выводишь средства со счетов — открытых в самых разных банках по всему миру — ты всегда был запаслив и предусмотрителен, ведь кто знает, когда и где тебе могли понадобится деньги. Ты закрываешь счета. Без сожаления. Ты никогда не думал о тех средствах, что хранятся на них, как о «грязных деньгах» - такое заштампованное клише, и ты не пытаешься строить из себя праведника: все, заработанное тобой, не отмыть, даже если очень постараться, но ты даже и стараться не будешь. Твои руки в крови не то что по локоть — по самую шею, так какой смысл беспокоиться о чистоте денежных купюр? Ты отдаешь все, что заработал, монсеньору Эдуарду. Вернее, переводишь все свои сбережения на один — общий счет Института, к которому доступ имеют только глава ИВД да Его Святейшество Папа. И тебе не жаль. Вообще нет. Часть средств — и это единственное твое условие — направляется в монастырь святого Петра в Неблине. Отцу Фредерико. Чтобы тот смог, наконец, произвести капитальный ремонт всех монастырских строений. Вместе с деньгами ты оставляешь кардиналу все контакты. Твои агенты — они теперь будут переданы кому-то из офицеров прелатуры. И этот ресурс — людской — терять гораздо обиднее, чем деньги. Ты обзаводился агентурой, ты пестовал и наставлял каждого из тех, кто работал на тебя все эти годы. Кто был твоими ушами и глазами. Кто становился твоей карающей рукой — если того требовала ситуация. Теперь агентура тебе не понадобится. И ты пока что не знаешь — радоваться этому или печалиться. И вот, наконец, твой долг перед Ватиканом оплачен. Ты ничего и никому более не должен. Ты, по сути, гол как сокол, но тебе плевать. Магнуса отпускают без единого слова. Отпускают и тебя самого. Разве что, в отличие от сына, ты не собираешься покидать церковь окончательно. Ты подумываешь о том, чтобы вернуться в Каракас и служить… да хоть бы и простым диаконом. Ты не можешь… ты просто не в состоянии разорвать эти нити… эти канаты на самом деле, что связывают тебя с Господом. Ты прошел этот путь от начала и до конца. Ты прошел — и кровавые следы повсюду, где бы нога твоя ни ступала. Тебя шатало от безусловного принятия к абсолютному неверию и обратно. Ты нарушал все заповеди и придумывал новые. Ты сам себе отпускал грехи и за такие же прегрешения карал других. Ты не мыслишь себя кем-то еще. Не представляешь себя вне церковных стен. Твоя вера — твоя опора. Тогда, когда ты не опираешься на трость. И ты прощаешься с прошлой жизнью. Ты оставляешь за спиной все, что было для тебя свято. Ты говоришь «до свидания» Магде, зная, что вряд ли еще хотя бы раз сможешь её увидеть. Ты благословляешь Магнуса в его счастье. Ты желаешь сыну никогда не разувериться в том чувстве, что захватило с головой его и Паоло Алвареса. Ты радуешься за них — таких молодых, таких настоящих. И ты хотел бы проститься с Томом — с твоим уже не Богом, который по странной прихоти Всевышнего носит твою фамилию. Ты хотел бы с ним проститься — но ты не знаешь, что сказать ему на прощание. Какие подобрать слова. Поэтому ты не тревожишь Тома своим появлением. Не стоит. Он и так все понимает. Он слишком умен, чтобы с тобой прощаться. Остается Тор… Он всегда… остается. Вынесен за скобки. Нерешаем. Он как тот самый икс в уравнении, которое не может решить нерадивый ученик. Ты не можешь разрешить ваше с братом непонимание. Не можешь пробраться к нему сквозь дебри его нелюбви. Ты не будешь даже пытаться. Слишком много ран вы причинили друг другу. Хватит с тебя боли. С него — тоже хватит. Спасибо ему за то, что вывел тебя из-под подозрений, что не позволил сесть на скамью подсудимых после пожара в Кенсал-Грин. И ты покидаешь Европу. Без сожалений. Практически.***
И когда самолет приземляется в Каракасе, ты не спешишь в поместье дона Вьехо. Ты берешь напрокат автомобиль — собственного у тебя нет, как нет пока и средств на его покупку — и ты направляешься к побережью. Туда, где много лет назад выстроил себе дом. И ты улыбаешься, видя, что он цел и даже ухожен. Ты открываешь дверь, проходишь по комнатам, отмечая, что кто-то проводил здесь регулярную уборку. Ты догадываешься — это результат заботы Серхио. И ты думаешь, что не сможешь отблагодарить его. До конца дней своих не сможешь. Нет такой цены, чтобы заплатить ему за преданность. Просто нет. И ты звонишь ему. Ты просишь приехать. И чувствуешь себя, словно подросток перед первым свиданием. И это глупо на самом деле. Это так глупо, учитывая все то, что пережили вы с Вьехо за долгие годы. Это так глупо, но это так тебе нравится, что ты готов продлить ожидание, чтобы подольше побыть в этом чувстве эйфории. В ожидании чего-то хорошего. Но результат превосходит ожидания. Все твои мечты — даже самые смелые. И дело не в том, как встречает тебя Серхио — так, как встречают тех, кто пропал без вести. Не в том, как он ласков и одновременно неистов с тобой этой ночью. Не в том, как нежен и яростен ты с ним. Дело в том, что происходит утром. Когда Вьехо отвозит тебя в Каракас, чтобы показать церковь, которую строил специально для тебя. Даже не будучи уверенным в том, что ты вернешься и переступишь святой порог. И вот ты здесь. Рассматриваешь в изумлении свой подарок. Так смотрят дети, которых пустили к елке в самый Сочельник. Ты думаешь о том, как он угадал — Серхио Алварес — как он понял, что именно вот о такой церкви ты всегда мечтал. Простое низкое здание. Немного непривычной архитектуры — нет острых шпилей и могучих колонн — ничего такого вычурного. Есть теплый камень и темное дерево. Шершавый пол и удобные скамьи. Разукрашенный алтарь и кафедра, откуда ты станешь читать проповеди. Резной конфессионал — мастер, который его вырезал, настоящий волшебник, раз смог создать такую красоту. Ты молчишь, не в силах переварить увиденное. Не в силах выразить все то, что творится сейчас у тебя в душе. Ты прислушиваешься к самому себе — к своему зверю на самом деле. Твой зверь обалдел — так же как и ты, и ничем тебе не помогает. Ты молчишь — молчит и Вьехо. Он все сказал — этим своим подарком. И это не то, что встать на одно колено и вручить тебе бриллиант в бархатной коробочке. Это все равно, что вручить тебе самого себя. Всего целиком. И без остатка. - Иди сюда! - и ты рывком тянешь к себе Серхио. Ты вжимаешься в его объятия. Ввинчиваешься. Оборачиваешь вокруг себя его руки. - Ты можешь себе представить, Вьехо? - Спрашиваешь хрипло, пытаясь сдержать эмоции, что готовы пролиться слезами. - Ты хотя бы представляешь, как я благодарен? Ты представляешь, как много для меня значишь? Ты один, Серхио? И он кивает — ты чувствуешь, как острый подбородок утыкается тебе в плечо. - Люблю тебя, - вторит он тихо. - Всегда — только тебя, Теньо. Только одного тебя. И все как-то устраивается. Устаканивается. Успокаивается. Ты начинаешь службу в своей собственной церкви, и постепенно паства твоя расширяется. Ты не любишь церковную латынь. Ты несешь слово Божье понятным людям языком. Ты не вступаешь в конфликт с местным епископатом. Ты просто… Ты стал чуть ближе к Богу. И это странно, учитывая, как близок ты теперь с рабом Его Серхио Алваресом. Ты не переезжаешь жить в поместье дона Вьехо. Не то чтобы о ваших отношениях не знают его люди и твоя паства. Не то чтобы тебе не было на это плевать. Но тебе нравится твой дом на берегу моря. Тебе нравится твое одиночество — иногда вечерами. И когда ты просыпаешься с криком, увидев во сне одну из своих многочисленных жертв, ты думаешь о том, как хорошо, что Вьехо не слышит, как ты кричишь. Иногда он приезжает к тебе на побережье - по меньшей мере раз в неделю, и тогда ты спишь без сновидений, и тебе бы засыпать так каждый день — рядом с мирно сопящим под боком Серхио - но ты не был бы самим собой, если бы не выдумал для себя очередное наказание, раз уж ты пообещал Алваресу не брать в руки плеть. Вы не живете вместе — ты и Серхио. Но иногда тебе кажется, что вы друг другу ближе, чем иные супруги, прожившие в счастливом браке большую часть жизни.***
Поэтому ты позволяешь ему это — изредка зажимать тебя в ризнице. Ты отмолишь потом этот ваш грех — один на двоих. И сегодня, прервав это ваше тискание… этот ваш недотрах, ты прогоняешь Серхио прочь — до службы остается каких-то пару минут. И ты выходишь к пастве и поднимаешься на кафедру, думая о том, что Господь, и впрямь, милосерд — если позволил тебе быть счастливым. После всего, что ты сотворил, ты счастлив, пусть не без оговорок, и таким тебя делает великий грешник Серхио Алварес. Проповедь заканчивается. Как и последующая молитва. И ты пару часов проводишь в конфессионале, выслушивая желающих исповедаться. Это самая нудная часть твоей службы. Но кто ты такой, чтобы роптать? И слыша очередное: «Благослови меня, святой отец, ибо я согрешил», ты думаешь о том, что этот кающийся грешник, должно быть, последний на сегодняшний день. - В чем грех твой, сын мой? - Задаешь привычный вопрос и вдруг едва ли не подскакиваешь на скамейке, понимая, кому принадлежит голос в соседней кабинке. - Ну, это… Я… - мнется Торстейн, собираясь с мыслями. А может просто расстроился от того, что ты не признал его вот так, сразу. - Я… В общем, отче… Я лгал, убивал и лжесвидетельствовал… Поминал имя Господа всуе — это считается? А! Еще я спал с одной женщиной… не женой. Это еще давно было. А после нее еще с одной. Потом я спал со своим мужем… Когда он еще не был мужем. Еще я дал одному ублюдку по мордасам… Прошу прощения… То есть по лицу одному нехорошему человек… Вооот!.. Ты едва можешь себя сдержать, чтобы не заржать в голос. Тор такой Тор. Но ты держишься. И это неправильно — потешаться над тем, кто желает облегчить душу свою. Но Тор… Это же Тор. Тор, черт возьми! И ты выходишь из кабинки. Ты открываешь дверцу с его стороны. Ты спрашиваешь прямо: «К чему это представление, Тор?» И прикусываешь язык, понимая, что нет никакого представления. Что он серьезен, как никогда — твой брат. Что он, действительно, пришел к тебе, чтобы ты смог простить его. И ты говоришь: - Пойдем со мной! Ты ведешь его вон из церкви. Тебе вдруг становится душно, и запах ладана больше не кажется чем-то приятным. Тебе хочется на свежий воздух. Ты понимаешь, что почти не дышал с того момента, как услышал голос Тора. - Крис, я… - начинает твой брат, когда вы выходите вон из церкви. Когда вы усаживаетесь бок о бок на ступенях. - Я вот… Прилетел… - Я вижу, - отвечаешь ты. Не торопишь Тора. Не пытаешься клещами тянуть из него слова. - Я подумал просто… - он чешет коротко стриженный затылок. - В один день вдруг подумал — какого хрена вообще-то? Я подумал, что где-то хер знает где есть ты… Есть мой брат… И я… Я просто взял и прилетел. - Хорошо, что прилетел, - киваешь головой. - Я… Черт его знает, я не умею просить прощения… - И не надо, - дотрагиваешься до плеча Тора осторожно, как будто боишься, что он стряхнет твою ладонь. Но он не стряхивает. Он накрывает её своею. - Я просто подумал, что… Время идет, Крис! Оно, сука, бежит — не угонишься, и я подумал, что однажды оно закончится — для кого-то из нас. И мы не сможем даже поговорить. Ну, ты понимаешь? Я не смогу сказать, какой я был долбоеб, что не понял тебя тогда, когда мы еще пиздюками были. А ты, ебалай, так всё тогда разорвал между нами. Так разорвал… И теперь оно болит… Оно всю жизнь болит, блять, Крис! - Я не хотел… - тебе тоже трудно сейчас подобрать слова. - Я не хочу, чтобы болело, Тор! - Бля… - как-то это обреченно у него выходит. - Чо ж делать-то, а? Ты молчишь. Ты не знаешь, что вам теперь делать. - Вот я и подумал. Ну епт! Надо же с чего-то начать, да? И вот я прилетел. Может, ты мне поможешь? Нам — поможешь? Чтобы не болело больше. Ты опять не отвечаешь. Ты думаешь о том, что пока не пришло время ответов. Но оно обязательно придет. Ты думаешь о том, что это большой шаг. Для Торстейна так вообще огромный — взять и вот так к тебе приехать. Ты знаешь, что вы еще поговорите — обо всем, что между вами не сказано. Вы поговорите… Позже… А пока… Пока что вы сидите — оба два. Вы сидите — колено к колену, плечо к плечу. Вы так близко сейчас, как никогда, наверное, не были. И между вами столько всего, что за всю жизнь не выговорить. Поэтому вы молчите. Так уютно. Так тепло. Тор сопит, щурится на яркое солнце и почесывает небритый подбородок. А ты вертишь в руках свою трость. На которой есть и его имя. Как и другие — имена тех, кто оставил след у тебя в душе. Кто оставил шрамы у тебя на сердце. Ты косишься украдкой на сидящего рядом Тора. Ты как будто еще не веришь, что вот он — родной, когда-то потерянный, пока еще не обретенный. Ты думаешь о своей семье. Той, что оставил далеко-далеко, за морем. Ты думаешь о всех них — о Магде и твоем Магни. О Томе и их с Торстейном приемном мальчишке. И еще ты думаешь о Вьехо - он будет ждать тебя сегодня в твоем же доме, и ты расскажешь ему о брате, что проделал такой долгий путь, чтобы ты отпустил ему грехи. Чтобы вы могли простить друг друга. Ты думаешь о своей семье. О том, что только это и важно. Только это свято. А все остальное — от Лукавого.К О Н Е Ц