Переплетенные судьбы

Вечерело. В таверне было не протолкнуться. Лунный свет ударял в окна, растворяясь в золотистом сиянии крошечных свечек. Стучали бокалы, раскатывался смех и где-то на улице дергал за струны усталый бард. Винный запах дурманил голову. Виноградные сладкие нотки разносились ветром сквозь распахнутое окно. Только Кейа не замечал ничего вокруг. Ему не было дела до чьих-либо пьяных рассказов, до песен, игры в карты и вообще до чего бы то ни было. Растекшись по барной стойке, он крепко сжимал бокал янтарной мадеры, отдающей терпким ореховым послевкусием. Допивая вторую бутылку, он странно косился на брата и улыбался. -Кажется, капитану кавалерии не пристало напиваться в стельку, — не выдержав, заметил господин Рагнвиндр. Он с неприязнью рассматривал треклятого пьяницу, что нежданно нагрянул в его заведение. -Да ну? А пристало ли крупному предпринимателю работать за барной стойкой? Злишься? Ну-ну, остынь. Это меня лишь только забавит. Все равно никуда я не уберусь, по крайне мере сегодня, — Кейа весело рассмеялся и уткнулся носом в липкую поверхность столешницы. Дилюка передернуло. Он отвернулся, сдерживая дурноту. Его брат был невыносим. Затянувшаяся неприязнь в такие минуты только росла. Нет, он ненавидел, когда тот появлялся под покровом ночи и хватался за бутылку горячительного напитка. Если в обычное время он избегал его, то в таверне деваться было некуда. Приходилось стоять и слушать охмелевшего братца, который и без того вызывал волну негодования. -Пьяница! Ты совершенный пьяница, Альберих, — бубнил Кейа себе под нос. — А только как же иначе быть? Как? С чистым рассудком не вынести этого бардака! Вот и сегодня все то же. С этим восстанием все перевернулось с ног на голову. Стало некогда продохнуть. А ведь никто не работает. Всех приходится лишь пинать! И ты командуешь, командуешь, пишешь бумаги, отчеты, устраиваешь проверки, но ради чего? Никому до этого нет дела. Пройдет полгода, ну, может, год, и система безопасности снова просядет. Учиться своим ошибкам мы не умеем: из раза в раз натыкаемся на проблемы. Отправить изменщиков на рудники? Ха! Да легко. Они загнуться там, как последние пресмыкающиеся, а какая от этого польза? Из них не вытянешь ни гроша информации. Хранят свою тайну, как зеницу ока, хотя, быть может, и вправду ничего не знают. Они же сами друг друга подначивали, сами друг друга переманивали на сторону. Один, конечно, из них проболтался. Он рассказал про какого-то скверного типа с большой дороги. Он говорил с необычным акцентом, какого не встретишь в наших краях. Кажется, тот предложил неплохую цену, пригрозив, что вырежет всю семью, если не получит согласия. А знаешь, кем был этот наемщик? У него на груди, под дорожным плащом, был нацеплен аристократический герб. Какой именно, мне знать не дано, но одно уже ясно: восстание повториться. Подозреваю, что предатели даже сейчас гуляют на свободе, как ни в чем не бывало. И уж слишком охотно некоторые из пленников рвутся в горы. Что-то мне подсказывает, нужно повременить. Но кому до моего мнения есть дело? Ты ведь знаешь, как это бывает. Ссыльных ведут под конвоем, устраивается привал, а ночью, когда на страже остается лишь пару дозорных, происходит вооруженное нападение. Пленников освобождают, а наших ребят крошат, как хиличурлов. Кея говорил и говорил. Он припомнил роковую ночь, припомнил захват заложников, сымитированное проникновение в город со стороны. В нем сомневаться не приходилось, потому как не было обнаружено никаких следов, намекающих на временную стоянку. Нападающие наверняка ожидали ночи, а с их подготовкой было бы не мудрено понаделать разных зацепок. Более того, если зачинщики сами из города, им было бы выгодно отвести подозрения. А что можно придумать еще лучше? Какая-то банда разбойников нападает на город. Ее предводители никому неизвестны, информации из нападающих вытянуть не получится, и дело само собой замнется. Все просто, но не предельно ясно. Даже это предположение казалось сомнительным. Что, если кто-то специально продумал такой неумелый план? Что, если их просто водят за нос, и нужно готовиться к более страшному, более зверскому преступлению? Все смешалось в такую кучу, разобраться в которой было немыслимо. -Лучше бы помолчал. Разглашаешь сведения под грифом секретно. Язык — твой враг, — недовольно мотал головой Дилюк, стараясь унять захмелевшего брата. Он даже отнял его бутылку, объявив, что больше не нальет ни грамма. Кейа злился, бил кулаком о стол, сквернословил, но не мог ничего поделать. В конце концов, он просто сдался и предался всяческим размышлениям. -Нам не хватает надежных людей. Молодые бойцы не обладают ни граммом ума. Идут служить лишь для того, чтоб махать мечом на турнирах. Хотят козырнуть доблестью. Наслушались бравых историй, но так и не поняли, какая именно ноша ложиться на плечи каждому рыцарю. Не скрою, я тоже когда-то так думал. Но все это дурость! Вот поставили ребят охранять ворота, и их всех порешили. Не приложу ума, где брать достойных людей, — Альберих негодовал. Он на мгновение даже выпрямился, размахивая руками, точно дирижёр церковного хора. Даже туманный взгляд, как казалось, на мгновение прояснел. Странное сделалось с Дилюком, который глядел на такое преображение. В нем закипала злость, настоящий гнев, готовый перерасти во что угодно. Лицо его оставалось по-прежнему безразличным, но взгляд метал молнии. В глазах мужчины горели искры. Они разлетались в разные стороны и обжигали случайных людей, случаем оказавшихся рядом. -Вы сами роете для себя яму. Вы сами не берете на службу тех, кто был бы достоин звания рыцаря, — слова разразились громом. Кейа умолк. Он долго пялился в пустоту, покручивая в руках бокал, пока смысл сказанных слов становился понятен. Ну конечно! Дилюк опять принялся за свое. Отвращение к Ордену нередко вставало между ними. Темы о нем обычно не заводились, но если случался спор, то это значило лишь одно: тебе не выиграть. Следовало бы замолкнуть и прекратить, но вино ударяло в голову, и Кейа не мог слышать доводов своего рассудка. Он ухмыльнулся, как хитрый лис, караулящий новую жертву, и произнес: -Неужели? И кого же, к примеру, мы сознательно не берем на службу? Кто-то по-моему забывает — у нас свободное государство и мы не в праве останавливать кого-либо. -Уйми свои речи про государство! Луше скажи, говорит ли тебе о чем-то имя Ноэлль? — заявил господин Рагнвиндр, вспоминая первого человека, пришедшего в голову. Недавняя встреча с девушкой всплыла перед глазами. Она представлялась туманной, неясной, но очень важной. Отстаивая ее честь, он как будто сражался со всем государственным аппаратом, со всеми чиновниками и высокопоставленными лицами, которых так ненавидел и презирал. Что-то новое, совершенно неясно руководило им, но что именно понять было нельзя. И он, принявши все так, как есть, позволил чувствам взять вверх над собой. Кейа вдруг поперхнулся. Он никак не ожидал, что снова услышит об этом деле. Многие обсуждали Ноэлль. Многие негодовали, зная, как много девушка трудиться ради мечты, не отдыхая ни днем, ни ночью. За нее молились в соборе, даже те, кто был незнаком лично и лишь слышал о тех геройствах, которые она совершала. А совершала она много. Конечно, господин Альберих видел это. Конечно он знал о ее стремлениях, но ничего не делал, не потому, что желал ей зла, нет. Он боялся, что, став рыцарем, Ноэлль подпишет себе смертный приговор. Готовая жертвовать собой девочка была еще слишком юна, слишком неопытна, чтоб терять жизнь в бою, среди грязи, боли и холода. Ему не хотелось нести ответственность за ее судьбу, потому что в этом было нечто зловещее, рушащее прежний покой размеренной жизни. А проблем хватало и без того. Конечно, Дилюк не поймет. Он окажется глух к мнению брата, но попробовать было нужно. И Кейа сказал: -Видишь ли, это совсем иное. Мы не даем пройти ей экзамен не потому, что такие вредные, а потому, что не душегубы. Видишь ли, психологический фактор очень важен во время службы. В каждом из нас есть стержень, который хорош не везде. Она слишком предана делу и всегда забывает о собственной безопасности. В последний раз она совершила подвиг. Это прекрасно. Не каждый смог бы спасти столько жизней, да еще в одиночку! Но сам подумай, если бы подмога не подоспела, что было бы? Она еще девочка, Дилюк. Куда ей махать мечом? -А не думал ли ты, что именно из-за вашей заботы она не жалеет себя? Она все равно будет сражаться, все равно будет биться, как воин, разве что, не достигнув заветной мечты. Подумай .уже сейчас она делает ту работу, которую выполняют рыцари. Но никто ей за это не платит, даже спасибо не говорит, принимая как должное. Вы не хотите разбить мечты маленькой девочки? Чудно, ведь именно вы окажитесь теми, кто в первую очередь сделает это. -Когда это ты стал так разговорчив? Я не припомню, чтоб наш ледяной господин впрягался за чьи-то чувства. Мне кажется, или что-то я упустил. Но так даже лучше, интереснее. В конце концов, что-то должно же дать тебе сильный пинок. Дилюк ничего не ответил. Он отвернулся от брата и больше не заговаривал с ним весь вечер. Кому-то потребовалось вино. Кто-то желал заплатить за жаркое. Кто-то грозился вступить в драку, и нужно было идти разнимать не поделивших между собой карты. Все закружилось, ожило, застучало. И не было лазейки, чтоб улизнуть из бурлящей жизни. Только один вопрос, кинутый напоследок Кеей, продолжал звенеть в голове. «С каких пор ты стал беспокоиться за нее?» Он сводил с ума, и не было ясно, как избавиться от тревоги, что нарастала с каждой минутой и делалась невыносимой. … Табличка на двери перевернулась. Окна были темны, и лишь только слабые отблески звезд, проникая внутрь, слепили глаза. На улице было свежо, тепло, и ветер, скользя между старых домов, поднимал в небо пыль с тычинками одуванчика. Они кружились в причудливом вальсе, осколками света, что проросли из земли и глазели на одиноких путников. Где-то вдали кипела жизнь. В кузнеце кипела работа. Снова стучали молоты, и шипела вода, соприкасаясь с раскаленным железом. Может быть, по дорогам, прячась за старыми бочками, так же резвились дети, и только неприкаянные души усопших бродили по переулкам, заглядывая в чужие дома под покровом ночи. Дилюк глубоко вздохнул и устало облокотился на стену таверны. День выдался трудным. Народ валил к нему кучей. Всюду кипели обсуждения животрепещущего события, и каждый житель Мондштата желал поделиться своей версией происходящего. Бурные споры не унимались. Они велись между юношей и стариком, богатым и бедным. Всех их объединял страх, что разрастался с неимоверной силой. Кроме того появилось много несчастных. Они оплакивали потерю близких людей, пили в три горла и засыпали прямо на лавках. Нередко пьяниц будили, расталкивали, приводили в чувства, потому что новые посетители пребывали, и нужно было куда-то их усадить. Но больше всего мужчина устал совсем не от этого. Он привык проводить свое время за стойкой и уже не удивлялся подобным дням. Всему виной был воспоминания. Они накатили как-то внезапно, после злополучного разговора, и больше уже не покидали голову. Он нехотя вспоминал, как, будучи еще мальчиками, он и взъерошенный Кейа бегали по полям, строили укрепления из стогов сена и, срывая с деревьев палки, размахивали ими, словно мечами. -Защищайтесь, сударь! — кричал один, готовясь к наступательному движению. — Вам не удастся сломить меня! — выкрикивал другой, занимая положение защитной стойки. Веселый смех, радостные сияющие улыбки и теплый, родной очаг. Там, под крышей поместья, сидя в своем кресле, читал газету отец. Он улыбался краешком губ, посматривая в окно, на зеленые, кучерявые виноградные лозы. Он ждал несмышленых мальчишек к ужину и задорно смеялся, когда те, бегая среди виноградников, умудрялись насобирать целые карманы темно-синих ягод. Они давились, сок впитывался в легкую материю, и потом старательной Аделинде приходилось отбеливать одежду двух проказников. Голова гудела от теплых мыслей. Сердце сжималось всякий раз, когда перед глазами проплывали картины семейного ужина, пеших прогулок по городской площади и походов в лес с палатками и костром. Вот брат нарвал недозревших валяшек, и они вместе спрятали их под одним из деревьев, услышав от городских мальчишек, что так ягоды будут слаще. А вот отец, журя их за уши, притворно сердится за израсходованные на катапульту чернила. Когда же семья перестала быть чем-то важным? Почему он закрылся от всех, желая нести свое бремя совсем одному? Мертвое отеческое лицо с остановившимся на небесах взгляде страшным образом пронеслось в голове. Кругом все закружилось, и вместо улочек, вымощенных камнем, возникла грязная размытая колея, съедаемая яркими языками пламени. Он не сумел ничего сделать. Он не сумел сохранить то, что было ему так дорого. Но почему винит в этом других? Почему не желает признать, что был слаб? Тишина. Разомкнув тяжелые веки, Дилюк уставился в переулок. Сначала ничего не было видно, но потом из густого мрака выглянула фигура. Она плыла по земле, как будто летела на белоснежных крыльях. В лазаретном одеянии она казалась ангелом, что спустился на землю с ясного, освещенного месяцем, неба. Дилюк застыл, точно вкопанный, наблюдая, как странная, возвышенная сущность приобретает знакомые очертания. Серебристые локоны, передник, подшитый сборками, крепкие латы и бардовые, словно черные розы, возложенные на непокрытую голову. Это была Ноэлль. Она опять не спала и трудилась напропалую. Шаг. Еще один. Снова. Мужчина и сам не понял, как направился в ее сторону и, протянув руки, ухватился за пару деревянных ящиков, битком набитых репчатым луком. -Позвольте помочь вам, — сказал он. Девушка замерла. Она настолько сильно задумалась, что даже и не заметила, как кто-то подошел со стороны. Подняв изумленный взгляд перед собой и ахнув, она кинулась было отказываться, но было тщетно. Нежданный помощник не стал слушать доводов и, как ни в чем ни бывало, пошел рядом. Сверкали звезды. Запах травы ударял в нос. Хотелось закрыть его в банку и унести с собой, а затем всякий раз наслаждаться, когда за окном царит непогода. Пели ночные птицы. Они летали меж старых крыш и прятались на чердаках. Стрекотали сверчки, и где-то вдали лаял встревоженный пес. Иногда раздавались хлопки ставень. Наверное, кому-то делалось холодно, и сонливый ребенок, спрыгнув с кровати, спешил поскорее закрыть окна. Два человека, подымаясь по крутым лестницам, вели непринужденную беседу. Она выходила неловкой, нескладной, иногда нарушалась долгим молчанием или тихим смешком. Люди шли к церкви, но никуда не спешили. Иногда останавливаясь у заборов, путники глядели на ночной город. С каждым разом площадь делалась меньше и меньше. В какой-то момент и вовсе стало казаться, что фонтан превратился в скромную лужу, которая разлилась по дороге и долгое время не высыхала. Дилюк слушал спутницу с интересом. Он не знал, зачем подошел с предложением помощи, не знал, почему как завороженный следит за ее болтовней и внимает каждому отголоску звонкого смеха, зато чувствовал, как боль тает. Тревожные мысли совсем исчезли. На смену им пришел покой. Он разливался по венам и ударял в голову похлеще вина. Оказалось, Ноэлль послали за провиантом. Куинн смог пробраться через таможню лишь поздним вечером, поэтому планы ушли далеко в ночь. Приходская кухня совсем пустовала, а уже утром нужно было подавать завтрак. Больных и раненных просто нельзя было брать измором! Девушка возвращалась с последней партией, когда повстречала Рагнвиндра. Ей показалось странным видеть его в такой поздний час, но вскоре, разговорившись, она забыла про это. Она не могла унять бешенного стука сердца и думать о чем-либо без лишь нарастающего волнения. Не зная, что говорить, она твердила пустые речи, но не сталкивалась с сопротивлением. Мужчина, кажется, был не против, потому как покорно сносил всю эту болтовню, поддерживая ее вопросами и редкими замечаниями. Однажды они остановились у чьего-то окна. Свет упал на лицо Дилюка, окропляя его золотистым сиянием. Тогда-то девушка и увидела большую повязку, наложенную на щеку. Лоскуты ткани в некоторых местах пропитались кровью. Алое пятно было громадно. Наверное, в какой-то момент края раны опять раскрылись, и тогда снова началось кровотечение. Сразу на ум пришел образ спасителя, который, разрезав тьму, однажды появился перед лазами. Что-то общее было в нем и господине, но что именно ясно не было. -Господин, извините, но что это с вашей щекой? — слетело с ее губ, прикрытых крошечными ладонями. Дилюк поморщился. Кажется, эта тема была для него неприятной, но все же ответил, что разнимал мужиков, чего-то не поделивших в таверне, и один, замахнувшись ножом, случаем попал по нему. Нелепый рассказ не укладывался в голове. Например, никто не рассказывал о потасовке, случившейся, по-видимому, накануне. Такие вещи печатались в желтой прессе, которую горожане охотно читали за обедом в «Хорошем охотнике» или на кухне Штаба, где девушка нередко обедала и сама. К тому же, ранение выглядело тяжелее, чем обычный порез столовым ножом. Но Ноэлль не стала вести расспросов. Сообразив, что это было бы неуместно, она лишь посочувствовала досадливому происшествию и сменила тему. Но вот перед глазами вырос собор. Он сиял тихими огнями и мирно спал в объятиях темноты. Ноэлль провела Дилюка в сторону, где высилась маленькая пристройка — трапезная. Ключи зазвенели в связке, раздался скрип и дверь, украшенная резьбой, со скрипом открылась. В тусклом свете свечей, неприятно пахнущих парафином, представала комната, посередине которой высились большие столы. Колонны, что подпирали крышу, тоже были украшены. Лавки тянулись бесконечными рядами. На столах громоздились скатерти, расшитые золотыми нитями. Иконы святых, картины судного дня, гравюры — разное убранство возвышалось на стенах. Рамки поблескивали на свету, ослепляя глаз. Казалось, будто сам Барбатос глядит на тебя сверху. И сложно было представить сидящих в белоснежных одеяниях служащих, что ютились за одним столом с простыми мирянами и ели кушанья, чувствуя взгляд самого Архонта. От этого делалось неуютно. Девушка тем временем осторожно расставила яищики возле стен. Они громоздились большими горами, и только последняя партия была разбита на маленькие кучки. Накрыв их белой материей, горничная долго что-то прикидывала в уме, а затем, точно вспомнив, что не одна, обернулась к своему спутнику. -Спасибо вам, господин Дилюк! Я никогда не забуду то, что вы сделали. Считайте, я в долгу пред вами, и если нужна будет помощь, только скажите, — пролепетала она, растягивая губы в слабой улыбке. Здесь, в свете от факелов было видно, как щеки пылают персиковым румянцем. Дилюк заметил это и отвернулся, испытывая неловкость. — Мне было не трудно, — только и пробормотал он, разглядывая пустоту. И нужно было бы попрощаться, но девушка вдруг встрепенулась. Она всплеснула руками и, попросив подождать немного, куда-то ушла. На мгновение, Рагнвиндр остался один. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Лицо, прежде ничего не отражающее, все пылало. И причина была тому не понятна. Он копался в своей голове, думал, но все было тщетно. Только мысли носились, как бешенные не позволяя вздохнуть. А потом возвратилась Ноэлль. Она протянула ему небольшую баночку с желтой смесью. -Это лечебная мазь для заживления ран. Мы используем ее в лазарете, — пояснила она, прикладывая инструкцию по применению, что тоненьким шрифтом была написана на свернутой пополам бумажке. Мужчина сжал в руках стеклянную банку и долго вглядывался в нее, ощущая, как ветер дует в лицо, пробирая едва ли не до костей. Травянистый запах впитывался в руки. Он пропитывал ткань перчаток и был очень силен. Но Дилюк не замечал сладких ноток, щекочущих рецепторы — слишком сильно стучало сердце, и болела глубокая рана. Она лишь сейчас дала о себе знать, расплываясь по всему телу, как сильный яд. Ноэлль, поклонившись, ушла. Снова хлопнула дверь, снова где-то залаял пес и что-то вдруг заскрипело. Жизнь продолжала идти, только время все еще не оттаяло. Голова пустовала, и только прежние семена одуванчика вздымались к небу. Они кружились под звездами, словно танцуя, храня чьи-то немые, но важные обещания, несбыточные, глупые, но вселяющие надежду. «Когда семена одуванчиков воспарят, слова благодарности долетят до тебя. Ветер коснется губ и в тиши напоет песню о теплом, лучезарном и таком важном слове «Спасибо»…»