Переплетенные судьбы

Звон. Это мысли проносятся в голове, сменяя друг друга со стремительной скоростью. Яркие картины из прошлого переливаются друг в друга, словно на холсте начинающего художника, не умеющего держать в руках кисть. Паника. Ее нельзя было избежать. Рассудок кричал, умолял о пощаде, но жар, поступающий к голове, не позволял забыться глубоким сном. Наконец все успокаивается, только образы никуда не деются. Они становятся явными, яркими, как огонь, разведенный в камине. Вот Йозерф, ругаясь, почем стоит свет, тащит на плече Гая. Гул битвы остается вдалеке. Теперь он кажется таким тихим, словно несуществующим, нарисованным воображением. Хиличурлы исчезли. Они все перевалили на другой берег, преодолев холодную реку и развалившийся мост. Кажется, один из взрывов задел и его, окончательно сравнивая с землей. Вот ночлег. Темная пещера без источника света. Всюду высятся стеллажи, поднимающиеся до верха, а на столе валяется маленький чемоданчик с кипой бумаг. Они оказались настолько старыми, что прочесть их при свете исследовательской лампы таки и не удалось. Видимо, документы касались прогнозов погоды на ближайшие десятилетия. Может быть, происходящее ныне так же указано в ник. Кто знает? Руки сжимают консервную банку. Лужевая сталь отдает холодом. Пальцы коченеют, но другого источника пищи попросту нет. Холодные овощи и кусочки мяса отправляются в рот. Гай рыдает. Он боится скоропостижной смерти, которая его ожидает. Впрочем, Йозерф сомневается в этом. Он говорит, что, если парень не будет совершать глупых поступков, доживет до седых волос. -Ноэлль, сделай же что-то, прошу! Умоляю! Я еще так молод, чтоб умирать. Такой жалкий, трусливый… Я ведь трус, настоящий трус! Я ведь рыцарь, мужчина! Так почему же испытываю трепет перед неминуемой гибелью? Отец останется недоволен мной. Верно он говорил, что я ни на что не гожусь, — лопочет Гай, судорожно хватаясь за подол горничной. -Успокойтесь, прошу! Вам нельзя сейчас волноваться. Видите, как течет кровь, когда вы хватаетесь за меня? Бояться — это нормально. Вы человек, поэтому не можете смириться с навязчивой мыслью. Но, господин, я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы вы выжили и снова встретились со своим отцом. Я не думаю, что он бы корил вас за то, что вы, подняв меч наравне со всеми, сражались за жизни людей, — отвечает девушка. Собственный голос в воспоминаниях кажется неубедительным, даже фальшивым. А вот Гай пытается объяснить, что отец его видит героем, но только лишь из-а писем, в которых любое событие приукрашалось подвигом. Слишком скучной была его служба в ордене, чтоб расписывать бестолковое стояние на карауле из раза в раз. Узнай теперь старик правду, наверняка разгневался бы и отрекся от сына, как когда-то грозился сделать. Ноэлль старается унять тревогу. Она говорит, что он все поймет однажды, что родитель, верно, любит его, раз просит посылать письма при первой возможности, и что ему не нужны ни победы, ни подвиги. -Поймите, он ведь отец. Он лишь боится за то, что вы не сможете жить счастливо, — объясняет она. Но тщетно. Гай даже не слушает, что ему говорят. Новое воспоминание. На этот раз длинные коридоры, узкие, едва проходимые. Йозерф испытывает сомнения. Без карты им приходится ходить кругами, даже не имея достойного снаряжения. Голодные и продрогшие путники идут вперед. Ноги кажутся деревянными. Редкие передышки почти не придают бодрости, ведь каждая из них грозиться стать последней. Гай все рыдает. Он жалуется на судьбу, стараясь давить на жалость. Наверное, ему просто понравилось получать лишнюю банку консервов во время стоянок. Однажды, правда, Йозерф не выдерживает и, притянув его за шиворот, украшает парочкой оплеух. Он рычит, что, если парень не смолкнет, останется замерзать в туннеле, совсем один. Они не намерены тащить на себе лишнюю ношу. Помогает ненадолго, но какое-то время удается брести в тишине. Земля дрожит. Кажется, это снег сходит с горного пика. Камень крошится на голову путников, и где-то что-то стучит. Видно, своды опять начинают рушиться. Будучи в безвыходном положении, они держаться как можно ближе друг к другу. Исследовательская лампа какое-то время еще пригождалась, но сейчас в ней нет смысла. Через ледяные наросты в огромную пещеру проникает свет. Множество переходов разрезают большое пространство, окружающее сов всех сторон. Радость. Быть может, выход отсюда найдется. В стене неестественно выделяется врезанная массивная дверь. Значит, заброшенная сторожка теперь стоит перед ними. Дойти до нее от базы не так трудно, как добраться с других мест. Значит дорога, которой все это время придерживались путники, оказалась правильной. Голоса. Эти странные голоса, раздающиеся впереди. Они были близко, иначе никто никогда не услышал бы их. Кто-то нещадно ругается. Брань ужасает, и Ноэлль имеет желание зажать уши руками, чтоб не сгореть от стыда в столь неудобный час. Йозерф кажется напряженным. В отличие от других он знает, насколько редко в эти края проникают гости. Удар. Чей-то меч выпадает из рук. Йозерф правильно рассудил. Перед ними враг. Битва выдается опасной. Со всех сторон оказываются обвалы, ведущие на многие километры вниз. Любая ошибка может привести к таким последствиям, о которых и думать страшно. Мужчина скручивает кого-то. Человек в иноземном прикиде утыкается носом в землю, тут же теряя сознание. Кажется, больше он никогда не встанет. Еще один летит в бездну, вниз головой. Это Гай его пнул под колено. Молодой рыцарь все же на что-то способен. Ноэлль ведет схватку на острых кликах. Ноги скользят, то и дело подставляя под возможный удар. Никакая защита здесь не поможет. Блок. Еще один. Выпад. С каждой минутой борьба накаляется. Перед ней стоит Аман, тот самый, которого убивать абсолютно нельзя. Так прозвучал приказ от магистра. Приходится проявлять предельную аккуратность. Нога подворачивается. Что-то задеет ее по боку, что-то холодное. Сознание отказывается воспринимать полученное ранение. Первое время оно даже не ощущается. Только что-то горячее обжигает кожу. Только кажется, что дышать стало намного сложнее. Враг повержен. Он валяется связанным перед радостным Гаем. Парень тычет ему в лицо острым кинжалом — боевым трофеем, найденным в кармане неприятеля. Йозерф бросается к девушке. Ноэлль хватается за кровоточащий бок, стараясь перетерпеть боль. И почему она не надела прочный доспех? Кожаные латы оказались разорваны. От них остались одни лохмотья. Придется учить Йозерфа делать перевязи. Он не имеет ни малейшего представления об оказании первой помощи. Удар. Аману разили нос. Йозерф, вооружившись пращей, призывает врага к ответу. Мужчина долго молчит, но, видно, слова так и желают слететь с его кровоточащих губ. Тяжелое существование под землей заметно его ослабило. -Ненавижу вас, — говорит он тихо, но снова получает тяжелый удар. Оказалось, Аман родился в Сумеру. Но никогда его род не принадлежал к коренному народу этого необычайного процветающего города. Его мать, как и бабушка, и прабабушка тоже происходили из клана Лоуренсов. Даже живя на чужой стороне, они продолжали чтить прежние обычаи, воспитывая в себе истинных аристократов. Их променяли, отлучили от власти ради какого-то подношения. Их продали Архонту, как какую-то безделушку, посчитав, что родная кровь не важна перед ликом святой усыпальницы. Легенда о благословении оказалась правдивой. Прародительница стала той, кого поднесли в жертву, оставив детей, братьев, сестёр без прекрасной женщины. Началась неразбериха, и часть рода, как бы не билась, вынуждена была признать поражение. Ее выставили из города, отправив на вечные скитания по всему свету. В итоге, обосновавшись в Сумеру, что единственный принял их, как родных, изгои стали врагами всего человечества, бандитами с большой дороги, но гордыми, знающими себе цену. Они очень разные, но всех их объединяла одна история. Не желая кровосмешений, они отвернулись от всех людей, согласившись на вырождение рода. Аман остался последним. Другие умерли от врожденных заболеваний, а стариков становилось все меньше. Это проклятие изгои наложили на себя сами, все равно продолжали винить Лоуренсов. Месть обязана была совершиться. Когда один пасынок вздумал было прославить свой клан по всему миру и нагрянул в леса Авидья с поднятой головой, Аман осознал, что, будучи неспособным стать сумерцем, он может попытать счастья в деле, о котором мечтали все его предки. Выращенный более бойким, уверенным, смелым он поклялся себе, что восстановит род, и дети его не будут слоняться в грязи, средь бандитов, не будут стыдиться головореза — отца и испытывать на себе несчастное, удручающее проклятие. Момент выдался очень удачным. Шуберт, возглавляющий ныне славный клан Лоуренсов, снова затеял передел власти. Прежние попытки были провальными, поэтому, боясь пойти по стопам изгнанных, он решил прибегнуть к их помощи. Вернее, эту мысль подал ему сам Аман, назначив встречу за чертой города. Благо его шайка была огромной, и уговорить старика на переговоры труда не составило. Человек, прокравшийся в город под покровом ночи, приставил к горлу сумасшедшего старикана свой острый кинжал, заявив, что, если тот откажется, будет зарезан. Шуберт хотел жить, и потому согласился. Так случилось не только с ним, но и с теми, кого переманивали на сторону. Вот только Шуберт лично занимался вербовкой граждан, потому как Аман не мог обучить своих Мондштатскому языку. Нападение произошло удачно. В плен сдали тех, кто и сам оказался родом из павшего города. Отвлекающий маневр помог очистить подход к рудникам от не дремлющей стражи. Эту нужно было затем, чтоб пробраться вглубь рудников и влиться в ряды каторжан. Кроме того, экономика города пострадала. Горожане начали сомневаться, так ли хорошо их правительство справляется со сложившейся неприятностью. Недоверие росло с каждым днем, а подстрекатели торжествовали над теми, кто даже не подозревал о их существовании. Чтобы запутать следствие, Аман самолично наведался к Дилюку. Он прекрасно осознавал, что в его байку про торгаша никто не поверит, а, заметив девушку в рыцарском одеянии, посчитал необходимым предстать в совершенно ином обличие. Если она заметит в неотесанном грубияне аристократа, подозрение обязательно ляжет на Лоуренсов, что ни о чем не подозревали и сидели у себя в поместье, потирая руки. Правда, угрозы Амана ограничивали их счастье, потому как значили восстановление изгоев, как родственников, но все же никто из них не подозревал, какой приговор оказался подписан. Часть с доносом тоже прошла отлично. Пленников повели в горы, как и планировалось изначально. Нападение хиличурлов входило в часть огромного плана. Непогода стала прекрасной возможностью замести следы своего вмешательства. Согнанные сумерской взрывчаткой хиличурлы вторглись в лагерь, тем сам освободив от необходимости светиться перед готовящимися к бою рыцарями. Неожиданный набег покрошил практически всех, кто не сбежал в каньон. Все было продумано до мелочей. Даже те следы на грязи, оставленные митачурлами, оказались поддельными. Это было необходимо для того, чтоб сбить с толку рыцарей, наверняка решивших ожидать толчок с другой стороны. Так план по спасению пленников тоже завершился удачно. Но вот дальнейшие события принесли чреду разочарований. Нужно было восстание, сильное, неукротимое. Люди, принимающие участие в нем, обязаны были стоять на краю пропасти, не видя иного выхода для счастливого существования. Взгляд упал на каторжан. Они, работающие, согнув спины, трудящиеся без скорой возможности выбраться наружу, в поселение, изнывали от мук своего положения. Это ли не прекрасное ополчение? Вот только люди Амана изъявляли протест. Они и сами были знакомы с каторжной жизнью. Они понимали, насколько неуверенным выйдет войско. Как только его выведут на свободу, идея обрушится. Каторжане сбегут с поля боя, предоставив бандитам самостоятельно держать линию фронта. Однако никто не смел прекословить Аману. Головорезы, что долгое время вербовали каторжных работяг, поднимали жажду восстания. Люди за ними шли, считая единственным выходом из положения ожесточенное нападение. Все шло как по маслу до той поры, пока Аман вместе с несколькими ребятами не застряли в пещерах. Обвал произошел неожиданно, заперев их в старой сторожке на несколько недель, а, может, и месяцев. Толком никто не знал. Предводитель рассудил, что, раз ему не удалось попасть к своей армии, все окончится. Операция не удалась. Это стоило понимать. Вот только тяга к жизни была сильнее всяческий предрассудков. Когда-то давно он сговорился с ученым из лагеря — Стивенсом, чтобы тот, отправился вслед за ним, в указанное место, если что-то пойдет не так оказал помощь. Он дал ему карту Шуберта, которая, как оказалось впоследствии, оказалась неточной, и, в целом, не испытывал никаких треволнений. Разве что взаперти не было пищи, и он не мог самостоятельно искать путь спасения. Оказалось, что прежде следовало изучить местность, а потом лишь продумывать столь трудноисполнимый план. Привыкший к успеху, враг ослабил предосторожность, совершенно забыв о тех деталях, которые могли бы ему помочь. Аман сидел перед путниками, как смертник, которого только что вынули из могилы. Он сам ее выкопал для себя, сам возжелал усопнуть между могучими скалами, под давящим на плечи тяжелым камнем. Ноэлль впервые за жизнь не почувствовала сожаления. Она вдруг поняла, что так все и должно было произойти. Никакой другой судьбы у Амана попросту не было, потому как он сам рисовал ее на карте жизни, бойко, но неумело. Она видела последствия мести, которые в итоге съели человека, когда-то еще имеющего возможность стать настоящим. Но на его месте сидел безумец, что, прожив добрую половину жизни так и не понял, что именно превращает ее в настоящий хаос. Ведь род сам по себе ничего не значит, как и власть в руках правителя, не умеющего распоряжаться ей. Ведь, отдав власть Шуберту, а затем, утвердившись, выкрав ее у него, Аман оказался бы на эшафоте, который наверняка воздвигли бы недовольные люди. Толк от правления, если собственный же народ презирает тебя и грозиться скинуть с престола в любое мгновение? Еще один образ. Это ослепительный свет, вспышка, загорающаяся перед глазами. С каждым шагом она увеличивается, растет, пока полностью не тело. В лицо дышит свежестью. Они выбрались наверх, три путника и пленник, потерявшие всякую надежду остаться в живых. -Выбрались! — ликует Гай. После поимки Амана он стал меньше хлюпать носом и проявлять мужество. Кажется, появление еще одного раненного бойца присмирило его пыл. К тому же, ему приходилось помогать девушке пробираться наверх, подставляя руку в качестве должной поддержке. А тут, как истинный рыцарь, он просто не мог проявить себя дурно. Шатер. Синяя материя с базы колышется перед глазами. Йозерф подает девушке флягу с вином, зная, как трудно ей будет преодолеть предстоящую операцию. Не таким образом Ноэлль мечтала испить его, но выбирать не приходится. Оказалось, что вкус его не так уж и плох, даже приятен, хоть не настолько, как дурманящий пряный запах. А вот последствия от его распития просто ужасные. Болевой порог хоть и повысился, но на следующий день болящая голова дала о себе знать. Девушка поклялась, что никогда впредь не прикоснется к чудотворному яду. Забытье. Странные обрывки речей Йозерфа долетают до слуха. Он говорит, что зажег маяк, тот самый, который появился сразу после создания рудников. Задача оказалась не из простых, потому как механизмы друг к другу примерзли, и, чтоб подать искру, пришлось целый день возиться со льдом. Гай. Кажется, часто стал ходит к колбе. Он грел об нее руки, говоря о какой-то вылазке. Йозерф беспокоится о нем, но не знает, чем может помочь. В этом юнце он видит своего малыша. Джоэль, если все еще жив, наверняка будет ждать его в городе. Он, такой крошечный, такой милый, наверняка боится однажды не встретить ученого снова. Наверное, с экспедициями пора завязывать. Йозреф совсем не хотел, чтобы тот вырос копией бестолкового Гая. А однажды утром Гая не стало. Аман утверждал. Что долгое время парень чертил что-то на бумаге, а после ушел по склону. Это было весьма странно, потому как бродить по горам в одиночку — безумство. Ноэлль по этому вопросу не беспокоили: боялись, как бы ей не сделалось хуже от переживаний. Однако Йозреф нарек Гая смертником и на этом положил конец повествованию о делах, произошедших в лагере за все это время. Видимо, говорил он сам себе, поскольку с Аманом невозможно было взаимодействовать: он только и мог, что рассыпаться в проклятиях. Лишь спустя долгое время, когда Аман найдет скомканное письмо в вещах Йозерфа, путники осознают, чем именно руководствовался их товарищ. Гай ушел не совсем обычно. Он оставил записку на скрытом месте, чтоб однажды она достигла своего адресата, но не сразу не в час гнетущей разлуки. «Вы посчитаете меня глупым. И вправду, ума мне Бог не послал ни капли. Но пока мы стоим на месте, враг остается в тайне. Наша могущая Джинн должна знать о том, кто учинил городу столькие неприятности. Может быть, мы и живем в свободном городе, но казни проводить было бы очень кстати. Наверное, я не дойду или дойду, но не дождусь вас, безусловных героев нашей с вами истории. Однако я попытаюсь, и, может быть, докажу, что действительно что-то способен. Я хочу, чтоб отец гордился мною. Однако, я так и погибну трусом, не рассказав ему о притворной лжи. Сделайте то за меня, умоляю! Это будет последняя просьба, о которой могу попросить вас, тех, кто стал мне настоящими друзьями в момент странствия», — гласило оно. Все расплывается снова. Факты, терзающие голову, вдруг исчезают. Они делаются столь незначительными и глупыми, что хочется засмеяться, но сил на это давно уже нет. Тишина. Только цокот копыт врезается вслух. В нос ударяет запах дорожной пыли и холодного, пронзающего насквозь осеннего ветра. Странно, что у ветра был запах, но почему-то девушке показалось, что он есть, и объяснений ей было не нужно. Чьи-то крепкие руки держат ее за плечи. Они с силой сжимают ее, словно боясь потерять. Приоткрывая глаза, Ноэлль видит господина Альбериха, что, сурово нахмурившись, стиснув зубы, пробирается сквозь поля, по дороге, с усилием подгоняя коня. Он кажется чрезмерно серьезным. Никогда прежде капитан кавалерии не выглядел так, как в эту минуту. Где насмешливая улыбка? Где лукавый взгляд? Где смех? Перед девушкой находится совершенно другой человек, обновившийся, не похожий на прежнего себя. Еще одно удивительное открытие поражает ее. -Господин… — Пытается выговорить Ноэлль, но пересохшие губы едва шевелятся. Растрескавшиеся, они кровоточат, и неприятный привкус металла заставляет желудок неистовствовать -Ты очнулась! Побереги силы. Уже скоро мы будем в городе. Обещаю, что ты останешься невредима. Я дал ему слово, что ты выживешь. Значит, так этому и быть, — отвечает ей Кейя, по-прежнему глядя только вперед, в туманное будущее, за благополучие которого никто не может ручаться. … Дилюк снова вошел на плантацию. Он ступил на дорожку, пролегающую сквозь виноградник, и словно замер. Урожай был собран. Готовящиеся ко сну лозы обдавались ветром со всех сторон, и лишь кое-где все еще виднелись крошечные черные ягоды. Одну из них он отправил в рот, ощущая привкус сладкого беззаботного прошлого, но уже не того, которое было в детстве, другого, когда Ноэлль, работая на плантации, стучала громадными ножницами, а он срывал молодые гроздья первого урожая. Запах родного дома казался чуждым. Оказалось, что сам он оброс и действительно начал напоминать мифическое существо, вдруг поселившееся среди лозы. Плечо начало проходить. Жизненные силы как будто снова вернулись к нему, теперь неотесанному странцу, а не владельцу большой винокурни, что в свое время отгородился от всех, не решаясь даже на то, чтоб приветливо улыбнуться кому-то, скажем ребенку, случайно поздоровавшемуся с ним. Сейчас все было иначе, не так. Как только господин объявился на пороге, Аделинда выбежала ему на встречу. Она припала к груди исчезнувшего господина и зарыдала по-матерински истошно, горько. А ведь и вправду, в этой доброй, всегда находящейся рядом женщине он с детства ощущал мать. Она, совершенно ему чужая, умела, однако, любить всем сердцем. И в этот раз ее любви не было никаких границ. -А мы-то думали впредь не увидеть вас больше! Какие толки ходили в городе — сущий кошмар! Места не находила себе, а вот вы, голубчик, вернулись! — лепетала она, прикасаясь шершавыми ладонями к лицу мужчины, смотрящего на нее теплым провинившимся взглядом маленького мальчишки, что сбежал из дому после обеда. -Господин Дилюк! — раздался вдруг голос знакомого мальчика. Это был голос Джоэля, со всех ног бегущего навстречу мужчине. Мальчик радостно протянул ему руку, и Дилюк пожал ее, улыбаясь. Он сам не заметил, как теплая улыбка проступила вдруг на лице. Два знакомых уставились друг на друга. Один был взрослым молодым человеком, мужчиной, что оставил детство на затворках воспоминаний, другой — парнишка, еще не знающий жизни, но уже чувствующий в себе молодецкую удаль. Оба они уважали друг друга, и чувствовали, как нить доверия утолщается, превращаясь в огромный канат, трос. Что связывает путников во время восхождения в горы. -Ты, кажется, просил, чтоб я отыскал твоего отца? Вот же он! Беги, встречай его. Он, наверное, уже заждался! — сказал вдруг Дилюк и указал рукой в сторону дома, на крыльце которого стоял сияющий счастьем Йозерф. «Папка вернулся!» — громоподобный крик рассеял покой, и цепкие пальцы мальчика обвили отцовскую шею, чуть не повалив с ног. Отец и сын, прижавшись друг к другу щеками, забыли про всех на свете. Они больше не хотели расставаться, ни на минуту, потому что, столкнувшись с переживанием, с самой долгой и страшной разлукой, успели понять, как не могут быть друг без друга. Радость воссоединения передалась и другим. Выгнинувшие на шум горничные чуть е расплакались, сентиментально прикладывая руки к груди. Им было не понять, что за горе пришлось испытать стоящим на крыльце людям. Каждый из них видел происходящие по-своему, но в то ж время общая радость, общее чувство чуть ли не детского восторга объединяло их. -Этот мальчишка пришел к нам однажды, сказав, что ожидает вашего возвращения. Все просил подыскать ему работенки, потому как в городе ему не было места. Бедный ребенок, совсем без крыши. Как хорошо, что он нашел своего близкого человека, — твердила Аделинда, утирающая краешки глаз белым передником. И вправду, это было прекрасно. Поместье, которое, как казалось, погрязло во сне, вдруг совершенно ожило, и сила, долгое время сокрытая от взора, вдруг воздалась к небу, очищая его от прежней скверны. Правда, какая-то дикая холодность все же встречала хозяина на пороге. От ее даже передергивало. Дилюк пытался объяснить это тем, что вопрос о будущем Ноэлль все еще остается неразрешенным. Если прежде она бродила по его вотчине, напоминая хозяйку этого дома, теперь вынуждена была сражаться с самой смертью, которая подбиралась со стороны стремительно и решительно. -Дядя, а вы отыскали невесту? — спросил его вдруг Джоэль, решившись отвлечься от собственной радости. Йозерф стукнул его косточкой на руке, чтобы ттот не говорил глупостей, но юнец не унимался. Он почесал ударенный затылок и коснулся руки мужчины. На мгновение показалось, что Дилюк глядит куда-то в себя, не на путников, ни на родной виноградник, ни на дом. Он как будто искал у себя ответа, искал и никак не пог найти. А ведь и вправду, нашел ли он ее? Сейчас все зависело лишь от судьбы, от мастерства местных врачей и воли Великого Барбатоса. Вера в него как-то особенно укрепилась в последнее время. Он даже вспомнил молитвы, давно уже позабытые, но надеяться лишь на небо было бессмысленно. Человек должен что-то делать, иначе вещи, слабо относящиеся к нему, могут быть оплетены коконом безнадежности. Джоэля расстраивать не хотелось. Мальчику вообще не стоило знать о внутреннем смятении, а потому, сжав руку в кулак, спрятанный за спиной, он проговорил: -Нашел. Соломенка, зажатая в пальцах, хрустнула. Сухая оболочка рассыпалась золотой пылью, а вместе с ней разлетелась и радость, на мгновение появившаяся в сердце. Ветер поднял пыль и унес, а Дилюк остался стоять в окружении многих людей, совершенно одинокий и опечаленный…