Переплетенные судьбы

Весна — время, когда оживает не только природа, но и мечты человека. Все кругом обновляется, как и мы с вами. Так уж устроены люди. Стоит только снегу подтаять, а солнцу вскарабкаться на ярко-синее небо — считай, ты и сам как будто бы просыпаешься после долгой зимы. Смотришь, а какие-то цели вдруг предстают перед глазами, и все хочется мечтать, мечтать, мечтать… Чем моложе человек, тем сильнее на него влияет весна. И мечтает он больше, потому как еще верит в то неведомо откуда появляющееся чудо, которое способно с возрастом тускнеть и угасать. Но для Ноэлль, ни разу не сталкивающейся с ним, оно лишь расцветало. Прошел год. Девушка до середины зимы пробыла в лазарете, под пристальным наблюдением лечащего врача. Не совсем было понятно, как ей вообще удалось продержаться столь много времени. Отчасти это радовало, но только отчасти. Слишком большой оказалась потеря крови. Слишком сильно развился воспалительный процесс. За швами не было надлежащего ухода, поэтому заживали они гораздо труднее. Врачи хватались за голову, когда смотрели на прерывисто дышащую девушку, которую лихорадка то отпускала, то захватывала снова. Ослабевший организм, неподготовленный к столь огромному стрессу, оказался разрушен. До последнего мало кто был уверен, что девушка встанет на ноги. Испуганная Барбара не находила себе места. Она то являлась к больничной койке, то вновь уходила, неспокойно проводя ночи за страшными рассуждениями. Ей все время казалось, что подруга погибнет. Приходилось часами стоять перед статуей Барбатоса и, сложив руки в молитве, твердить давно заученные слова. «Прими, о Всемогущий и Всевидящий сия молитвы, со слезами. Тебе ныне приношу от себя, недостойной дочери твоей, ко твоему Небесному лику пение, посылаемое с умилением, как самому Вездесущему и внемлющему молению нашему», — можно было услышать из кельи вечером. Но как бы она ни молилась, как бы не надеялась, исполниться заветное желание не могло скоро. Следовало ждать, скрипя сердцем, всякий раз с надеждой поглядывая на лечащего врача, не способного обнадёжить хотя бы словом. В минуты просветления, когда Ноэлль открывала глаза, нередко сталкивалась с Кейей. Он часами просиживал у ее койки, впадая в тягостный сон, бороться с которым, правда, сил никаких не было. Вернувшись на должность, он понял, как развалилась армия во время его отсутствия. Вопросы безопасности не были разрешены. Дедовщина стояла страшенная, и справиться с ней можно было только суровыми наказаниями. На утренние построения мало кто являлся, и многие рыцари бегали в город во время своих тренировок, чтобы как следует напиться и залечь где-нибудь под кустами, где никто бы их не нашел и не смог нарушить столь желаемый отдых. Следовало начать действовать, а потому, когда выдавалась минута отдыха, он приходил к девушке, усиленно делая вид, что пришел не просто выспаться, а повидаться с ней. Правда, он иногда заглядывал просто так, рассказать, что твориться нового или поведать очередную историю, произошедшую с ним накануне, но это было не часто. И Ноэлль совершенно устраивала его манера. Когда Альбеих начинал было говорить о брате, ей делалось дурно, и врачам приходилось прекращать мгновенную встречу. А, лежа в четырех стенах без возможности с кем-то перетолковать — невыносимо. Пару раз, как только ей сделалось легче, Ноэлль принималась за работу. Она тайком вязала носки для мальчишек, что перекидывали ей через окно спицы и мотки ниток. Иногда она читала им сказки, удобно устроившись на подоконнике. Такие минуты девушка любила больше всего на свете. Ей нравилось видеть заинтересованные лица ребят, что каждое утро прибегали к ее окнам узнать, не выздоровела ли их сказочная сиделка. Пару раз в этой толпе можно было заметить Джоэля. Он казался намного старше других, хотя на деле был средним среди товарищей. Он приходил иногда и один, рассказывая о своих маленьких подвигах. Они вместе с Йозерфом жили на винокурне. Исследования хребта были задвинуты в дальний угол. Отец посчитал, что сначала нужно поставить на ноги мальчишку, и лишь только потом приниматься за прежнее дело. По хозяйству Джоэль помогал охотно. Он переправлял товар на телеге до самого города, помогал его рассортировывать, а затем пригонять лошадей обратно. У него вошло в привычку вставать пораньше, чтоб напоить строптивых коней, мотающих могучими шеями из стороны в сторону. А когда нужно было их выгулять, вызывался в ряду первых, давая конюху возможность передохнуть. Получив должные наставления от Кейи, парнишка ни слова не говорил про господина, боясь, как бы девушке не сделалось хуже. Он так хотел снова с ней поиграть, что предпочитал унять свою разговорчивость, когда нужно. Дилюк тем временем тоже был сам не свой. Он ушел в работу совсем с головой, перестав замечать, что твориться вокруг. За стойкой теперь нельзя было встретить огненно-рыжего человека в белом переднике. В городе шли толки, но, впрочем, распространявшиеся не сильно. Брат из-за всех сил старался сдержать их, зная, какое расстройство они потом принесут принимающей все близко к сердцу Ноэлль. Но состояние Рангвиндра беспокоило и его. Ему казалось, что тот снова сделался прежним. Неприветливый и холодный мужчина встречал его на пороге родного дома, предпочитая поскорее отделаться от незваного гостя и затвориться в кабинете. А когда по зиме он не явился на праздник, который обыкновенно всегда проводил в городе, можно было начинать бить тревогу. -Я знаю, отчего ты так хмур. Но не думаешь ли ты, что сама Ноэлль считает тебя виновником всех тех бед, которые произошли. Послушай, ты ведь совсем не виноват, что она оказалась прикованной к койке. К тому же, думаю, увидев тебя снова, она пойдет на поправку, — твердил Кейя, но Рангвиндр все отклонялся, придумывая ряд новых причин, по которым осуществить задумку никак не удастся. Вконец по совету Лизы Кейя и вовсе отстал от упертого брата, посчитав, что они и сами во всем разберутся, когда придет время. «М-да, плохая из меня сваха», — говорил он себе, усмехаясь. Однако черная полоса подошла к концу. Девушка покинула лазарет, готовая встретить весну в распростертых объятиях. Она принялась за обязанности вновь, продолжая готовиться к экзамену не смотря на слова Джинн, сказанные когда-то перед отъездом. Если в прошлые разы ничего не удавалось, то и на этот надеяться не приходилось. Привыкшая вечно биться о стену, Ноэлль не видела иного выбора, кроме как неустанного совершенствования. И только, помня обещание, данное Дилюку, начала изредка отдыхать, попивая ромашковый чай в ресторане на площади, или любуясь Спрингвейлом с городских стен. Начался фестиваль ветра, предвещающий приближение благоухающего лета. Город утопал в украшениях из цветов и голубых лент. По центральной улице раскинули две ковровых дорожки, ведущих к включенному фонтану, где в последнее время встречалось все больше и больше народу. Всюду слышались песни громкоголосых бардов. Звуки арфы раздавались со всех сторон, как гимн, воссозданный во имя возвышенных чувств. В ресторане «Хороший охотник» появились блюда из первых фруктов. Начинающие поспевать заказники превращали в напитки и пироги. Их охотно разбирали привыкшие к лишениям по зиме люди. А молодежь, желающая признаться друг другу в чувствах, писала письма на маленьких пожелтевших листочках. Пахнущие цветами, пряностями, духами крошечные конверты разносились по городу. Люди в специальных одеяниях доставляли послания быстро и точно. Их все любили и обожали, и когда какой-нибудь ребенок издали замечал почтальона, сразу бежал за ним в след. Ребята поговаривали, что это приносит удачу. Возле штаба ордена, в небольшом саду, разбитом у городской стены, раскинулись картежные бои. Целые группы людей устраивали баталии, чтоб выбрать настоящего мастера, лучшего игрока во всем городе. Рейтинговая доска то и дело пополнялась новыми именами. Прекрасное, невообразимое это было зрелище. В ожидании церемонии подношения, что должна была развернуться вечером, перед статуей Барбатоса, Джинн собрала горожан. Она взобралась на постамент, произнося торжественную речь. Клинок, сияющий в ее руках, был поднят к небу, точно призывая его в свидетели. Происходило посвящение в рыцари. Никогда прежде это мероприятие не являлось публичным. Оно проходило в приемном зале, в окружении лиц, так или иначе касающихся ордена. Было настоящей частью предстать здесь перед целой толпой. И новобранцы, которых нарекали в рыцари не за сданный экзамен, а за доблесть в бою, с гордостью приклоняли колено перед магистром. Шеренга рыцарей пополнялась новыми людьми. Они, сияя улыбками, глазели по сторонам, стараясь выцепить из толпы чей-то взгляд, направленны именно в их сторону. И они находили потому, как многие имели желание рассмотреть новых защитников своей малой родины. А список имен все пополнялся и пополнялся. Наконец, дойдя до его середины, магистр сделала паузу, будто чего выжидая, а затем произнесла звонким и решительным голосом: -Ноэлль! Девушка, что помогала какому-то старику протиснуться сквозь толпу, онемела. Сначала она подумала, что ей показалось, но, увидев, что Джинн смотрит именно на нее, сделала робкий шаг из толпы. Все заликовали. Послышались рукоплескания в ее адрес. Всякий, знающий о Ноэлль, понимал, насколько важное событие сейчас происходило. Шаг. Кажется, будто он утопает в море несвязных звуков. Другой. В животе все холодеет, точно от страха. Взойдя на постамент, посмотрев на магистра, серьезно рассматривающую ее, Ноэлль преклонила колено, как можно покорнее склонив голову перед той, на кого всегда ровнялась в своих поступках. -Перед нами находится та, что положила конец орудующему в наших краях неприятелю. Она победила его в честном бою, рискую собственной жизнью во имя свободы, которой мы пользуемся с вами по сей день. За мужество, проявленное в сражении, за героизм у подножья хребта, мы воздаем ей свою благодарность, принимая в ряды ордена, как почетного рыцаря! Воздадим ее славе победоносный клич, — по приказу магистра раздались звуки горна, и гул аплодисментов вновь прокатился по бурной толпе. Ее пришлось успокаивать даже стражникам, что ни на минуту не расслаблялись и следили за порядком на территории храма. Острый клинок Джинн коснулся плачей Ноэлль. Он упал ей на непокрытую голову, а затем, проворно лязгнув, исчез в ножнах. Человек, стоящий подле магистра, одним движением руки снял темно-синюю материю с меча Ордо Фавониус, и Джинн, легкой рукой приподняв его, преподнесла Ноэлль. -Во имя Высшего Разума, Силы Слова, и Святого Барбатоса. Я, Ноэлль, самолично присоединяясь к Священному Воинству Ордена Рыцарей Фавониус и давая суровую клятву, обещаю хранить обет добровольного и строгого послушания, честности и прямоты. Коим обетом я показываю твёрдое и несомненное желание посвятить свое слово делу Ордена, его охране и чести, а также величайшему просвещению и распространению Свободы, Справедливости, и Толерантности. Обязуюсь никому не сообщать о рыцарских решениях, никому не открывать титулов или степеней, никому ничего не передавать о том, что творится на таинстве исцеления Духа и Силы. Затем обязуюсь всегда соблюдать Семь Заповедей Поединка: 1. Не упади же до низости оскорблять противника; 2. Не вводи в заблуждение воинов неясным толкованием; 3. Не строй обвинения свои только на основании буквы закона или сомнении в честности исполнителей закона; 4. Да упасет Тебя Барбатос от замешательства в речи своей; 5. Не противоречь соратнику своему, не вонзай меча в спину его; 6. Службу неси храбро, чтоб не опорочить доброе имя Его; 7. Чти прославленного магистра своего, со смирением слушай приказания его, и робок будь, вопрошая его. В этом перед рыцарями, на этом собрании пристывающими, троекратно клянусь! Она не верила, не могла поверить, что только что произнесла заученную еще в детстве речь. Слезы проступили на восторженных глазах, скользящих по пестрящей толпе, радующейся всякому новому новобранцу. Стоя в строю, Ноэлль чувствовала себя другим, совершенно далеким от нее человеком. Ей было странно находиться в рыцарском одеянии, том самом, в котором не раз она видела служащих в ордене. Не было привычного передника, не было чепчика на голове. Вещи, ставшие ей второй кожей, переменились на сказочное облачение. И даже эта мелочь приводила в настоящий восторг. Из толпы на нее с восторгом глазели друзья. Кейя и Лиза, приветливо махали руками, выкрикивая что-то во всеобщем гуле. Как только девушка их завидела, они тут же начали причудливую толкучку, потому как каждый хотел первым поздравить Ноэлль. Барбара тихо смеялась. Она, облаченная в черную мантию, чтоб ни один поклонник не нарушил ее покоя, с гордостью встретила взгляд подруги. С того момента, как подругу выпустили из лазарета, она не переставала убегать на площадь только лишь для того, чтоб переброситься с ней парой ласковых слов. Джоэль подпрыгивал к верху, задрав к небу руки. Отец пытался было его осадить, а вскоре понял, что это лишено смысла и быстро смирился. Но больше всего Ноэлль порадовал человек, которого ей не доводилось видеть ужасно долго. Она искала его долго, а затем, вдруг найдя, разом вспыхнула. Он пристально наблюдал за ней. Дилюк стоял за друзьями, не отсвечивая, не притягивая к себе внимания. Он остался таким же, каким был во время их первой встречи: спокойным, уверенным, удивленным. Но в этот раз лицо, кажущееся теперь родным, сияло лучезарной улыбкой. Их взгляды столкнулись, и время как будто застыло. Люди, толпившиеся кругом, разом перестали существовать, любые звуки замолкли, и только слова, затухающие в общем шуме, отчетливо донеслись до слуха девушки: « Ноэлль, я горжусь за тебя»… В таверне собралось как никогда много народу. Все звенело, гудело, словно на оживленной площади. Нельзя было протиснуться в настежь распахнутые двери. За одуванчиковым вином шли все, даже те, кто никогда прежде не был знаком с ярким цветочным ароматом, разносящимся по округе. Столики валились от гор посуды, а стеклянные бутылки едва успевали возвращаться на полки. Из бочек ручьями текла ядовитая жидкость, которая всех пленяла, как чарующие зелья, всех, кроме хозяина винокурни, предпочитающего попивать виноградный сок на втором этаже таверны, в окружении исключительно близких себе людей. Однако, когда наплыв стал невероятным, ему пришлось покинуть празднующих друзей и отправиться на подмогу старику Чарльзу, который едва успевал расплачиваться с клиентами. Кейя разочарованно посмотрел ему вслед, потому как хотел и дальше подкалывать его своими остротами. Уж больно это было интересное занятие, даже сейчас, когда отношения между ними стали менее напряженными. Иногда, правда, Лиза его осаждала, боясь, как бы не вышло чего плохого, и не разразилась ссора. Она чутко чувствовала моменты, в которые следовало все прекратить, и всегда умело встревала в них. Впрочем, и сама она оказалась не прочь подшутить над Рангвиндром. Ей доставляло удовольствие наблюдать, как разгневанный мужчина терпеливо сносит ее слова, сжимая бокал со всей мощи, но не смея ничего произнести в ответ. Аделинда, тоже присутствующая на пиршестве, всегда переживала в такие моменты, впрочем, как и Барбара, тут же начинающая читать про себя молитвы. Лиза над ними посмеивалась, называла трусишками и снова бралась за свое, потому как уступать Кейе она не хотела. Жаль, что не было Джинн, которая нынче вынуждена была пребывать на площади в окружении высокопоставленных лиц. Она не прекращала работать ни на минуту, даже в столь радостный для всех них день. Кейя сожалел больше всего. Ему было бы приятно пропустить с действующим магистром пару стаканчиков, как в старые добрые времена, когда они только вставали на путь непреклонных рыцарей. Хотя бы Лиза была рядом, а это уже значило многое. С ней им пришлось столкнуться намного позже, но эта плутовка умело встроилась в коллектив, став для него родным человеком. -Не находишь, что сегодня он сам не свой? — спросила как-то мужчину библиотекарь. Она давно следила за Рангвиндром и пришла к выводу, что сегодняшний день не так прост, как кажется. Что-то должно было произойти, что-то важное, такое, которое повлияло бы на всех них. Кейя развел руками и устало облокотился на стол: -С чего бы? Впрочем, я не удивлен, если это и впрямь так. Он у нас человек скрытный, никому ничего не расскажет, но я-то знаю, что это все его глупые переживания. Сколько раз я предлагал ему все разрешить? Увы, этот упертый баран не любит прислушиваться к советам. Сам же, как посмотрю, не имеет сил для того, чтоб окончить чреду недопонимания. Они похихикивали весь вечер. Дилюк и впрямь был сам не свой. Суетливый взгляд мельком падал на Ноэлль, но тут же переходил скользить по головам. Привычные движения рук, разливающих вино для друзей, сделались беспокойными, резкими. Казалось, будто он всегда раздражен, всегда ведет внутренний диалог и мало замечает, что ему говорят, постоянно пребывая во внутреннем мире. Он даже не грозился выставить их за порог, как прежде, шутливо отделываясь от разговоров. За весь вечер он не перебросился ни словом с маленькой героиней, девушкой, ради которой бросился в горы сломя голову. Стоило Кейе собрать их вокруг себя и начать какой-то рассказ, как брат исчезал, умело используя придуманные аргументы. Ноэлль это сильно тревожило. Она выглядела взволнованной и даже осмелилась как-то спросить у Кейи, все ли в порядке у господина Рангвиндра, на что получила ответ: « Он не в духе. Но ты не волнуйся. Все хорошо! А то, глядишь, с волнениями до свадьбы не доживешь». Смущенная девушка уняла любопытство. Она отошла к Барбаре и Аделинде и больше с капитаном не говорила. Лиза журила его за это, будучи недовольной расколом на группки, но вскоре унялась, вновь принимаясь за одуванчиковое вино. А потом, ближе к вечеру, появился Чарльз. Он поднялся по лестнице с огромным подносом и едва не повалился с ног, запнувшись о ножку стула. Выглядел он весьма неважно. Как оказалось, Посетителей рассаживать было негде. Они пили стоя, прислонившись к стене, и выстаивали долгие очереди, чтоб спросить добавки. А голодные рабочие, что трудились даже во время праздника, заглянули за сытным супом. Повар едва успевал ставить в печь котелки. Стенд с заказами постоянно пополнялся. На нем уже не было свободного места, и ориентироваться в записях казалось немыслимым. Ноэлль, приложив ко рту руку, смотрела на уставшего человека. Она налила ему стаканчик виноградного сока и протянула оставшиеся на блюде чесночные гренки. Мужчина живо все смел, будучи злым и голодным, а затем долго раскланивался в извинениях перед собравшимися добряками, протянувшими ему руку помощи. -Извините! Мне так жаль, что встреваю в отдых. Господин говорил, что вы очень добры. Я в этом не сомневался ни на минуту. Но мне пора вновь уходить, а я даже не могу восполнить заказанные вами блюда. Простите! В следующий раз любая ваша прихоть за счет заведения! Думаю, господин не расстроится, — говорил он, раскланиваясь в разные стороны. -Все в порядке. Но вы уверены, что вам не нужна помощь? Думаю, мы могли бы чуточку подсобить, если дело обстоит так серьезно, — задумалась Ноэлль. Она видела, как лицо Чарлза просветлело, но лишь на мгновение. Кажется, в нем поселились сомнения. Разумеется, выпускать столь почетных людей в зал было нельзя. Это обрушило бы репутацию, которая витала вокруг них, но вот на кухне еще одни руки были нужны. В конце концов, Ноэлль сумела продвинуть свою кандидатуру. Чарльз был несказанно рад столь умелой помощнице этим вечером. Другие противились, ведь никому не хотелось опускать виновницу торжества. Без нее этот праздник терял смысл. Однако не привыкшая к праздности девушка умчалась на кухню, вновь повязав белый передник и нацепив на голову чистый чепчик. Нельзя было даже узнать в этой труженице-горничной настоящего рыцаря, что теперь нес службу перед магистром, служа в полку специального назначения. Работа кипела. Девушка впервые увидела то место, в котором происходило таинство заваривания чая. Она вспоминала прошлое с легкой грустью, пока руки выполняли давно привычные бытовые движения. Питательные салаты, глазуньи, посыпанные кунжутом, оладушки с вареньем из шишек, овощной суп — все бурлило и кипело. Приятные ароматы ускользали в зал, отчего желающих испробовать яства сделалось только больше. Отирая лоб, напевая свои любимые песни, Ноэлль трудилась не покладая рук. Ее щеки были вымазаны в саже, руки испачканы в муке, а рукава замочены водой во время мыться посуды. Пришлось их потом подвязывать, для удобства. Иногда за очередным заказом входил Дилюк. Он молча забирал блюда и удалялся, виновато поглядывая через плечо. Девушка приветливо ему улыбалась, не смея проронить ни слова. Она понимала, что он все равно ничего не услышит. Последний луч солнца дрогнул и скрылся за крышей. Закат рассекал небо алыми полосами. Чистое безоблачное небо сияло над головой, словно огромный фонарь, зажженный во время всеобщего праздника. Фестиваль подходил к концу. Церемония подношения прошла удачно. На нее сбежался весь город, так что таверна в одно мгновение опустела. Поваленные стулья, грязные тарелки, груда бокалов — развал, оставшийся после веселья, следовало убрать быстро. После церемонии наверняка появятся гости, снова решившие взяться за кружку. Ноэлль вышла на задний двор. Спертый воздух казался тяжелым. Он сдавливал легкие, не давая вздохнуть. Мешок с мусором упал возле крыльца. Все те заказы, что были расписаны на маленьких бумажках, теперь будут истреблены. А кругом к солнцу тянулись деревья. Они раскинули над головой кроны, шелестя ярко-зелеными удлиненными листьями. Наверное, на рассвете, они делаются сырыми, как и трава от росы, что теперь выросла по самую щиколотку. Стройные стебли обступали крыльцо, как юные стражи, готовые защищать таверну от жуткой тоски. Где-то проглядывали желтые одуванчики. Они не успели еще покрыться пушком, из-за чего смотрели на девушку крошечными глазами. Так и хотелось нарвать букет, а затем сплести яркий венок. Были бы только силы! А их не было. Облокотившись спиной на стену, Ноэлль посмотрела на небеса, ощущая спокойствие, разливающееся по телу. Видимо, отдых действительно был важен. Время бежало, мчалось, не останавливаясь ни на секунду, а так хотелось, чтобы оно немного притормозило. Нужно было отдышаться, оглядеться по сторонам, ведь сражаться с его мощью было отнюдь не просто. Но схватиться было не за что. Не было ничего, что было бы в силах противостоять надвигающейся ночи. Закат распалял небо, как коварный злодей в сражении с добрым, но совсем неумелым воином. -Извини. Я не думал, что Чарльз попросит помощи именно у тебя, — вдруг раздался голос совсем рядом, тот самый голос, который вновь заставил сердце нещадно биться. Девушка обернулась, замечая высокого мужчину с огненно-рыжими растрепанными волосами, что, заложив руки за спину, тоже смотрел на небо. Солнечный луч падал ему на лицо, заставляя рубиновые глаза очень слабо сиять. Так ново и непривычно было находиться наедине, спустя все те дни, проведенные порознь. -Сегодня была уйма народа, — продолжал он, словно не замечая немой вопрос, застывший на лице девушки. — Было бы здорово передохнуть от этой всей суеты, что скажешь? Девушка и мужчина стояли подле друг друга, наблюдая за тем, как облака скользят по небесной глади. Они, клубящиеся, белые, точно комья ваты, кружились в вальсе. Их силуэты напоминали цветы. Казалось, точно на небе разбили целую клумбу, и вся она пестрила своим разнотравьем, как настоящее чудо света, всеми любимое и оберегаемое. Хотелось порой сорвать с нее что-то, но поднятая рука хваталась за воздух. Как высоко был разбит тот чарующий райский сад, наполняющий вечер особенной атмосферой тепла и сказки. -Скажи, я чем-то тебя оскорбила, может, расстроила? — спросила вдруг Ноэлль дрогнувшим голосом. Ей показалось неуместным спрашивать это сейчас, но губы невольно разомкнулись, и давняя тревога опять заклокотала в душе. Дилюк уставился на нее непонимающим взглядом. Он не мог даже предположить, что своим поведением заставлял ее чувствовать безосновательную вину. -С чего ты взяла? Вовсе нет, — быстро ответил он, чувствуя, как лицо начинает пылать, подобно разведенному ночью костру. — Мне стыдно перед тобой, потому как своими поступками вынудил тебя думать так. Но дело не в этом. — У вас что-то произошло? Господин Кейя не сильно распространялся о ваших делах, когда нам удавалось с ним говорить. — Вот как. На самом деле, ничего не случилось. Скажем, я слишком много думал в последнее время. Наверное, так повлияла на мои мысли домашняя атмосфера. Я успел от нее отвыкнуть, а тут опять погрузился в нее, как в холодный источник, напоминающий о суровой зиме. -Может быть, стало бы легче, поделившись с кем-то своими переживаниями? Поделиться ими было непросто. Как только девушка указала на единственный возможный для него путь, уверенность разом куда-то делась. Сомнения, вызванные предубеждением, лишь нарастали, заставляя голову раскалываться от мыслей, приплетающихся в неразделимый клубок перепутанной пряжи. Птицы пели на разнобой. Они перекрикивали друг друга, спрятавшись где-то в обширной кроне. Звонкий писк доносился и с крыши. Видимо, перелетные птицы снова встречали лето в родном Мондштате. С площади доносилось веселое эхо. Подношение в этом году возглавлял Йозерф. Наверное, да Кейя и Лиза поспешили направиться к статуе, посмотреть на удивительное событие, происходящее всего лишь раз в год, но именно этим и запоминающееся. Всякий раз люди гадали, кто же именно будет избран. И вот настал черед Йозерфа, что с самого детства желал приблизиться к статуе веры. А на площади трепыхались шатры. В них пестрили разные товары, которые теперь бесхозно лежали под надзором вышагивающих рыцарей. Они с сожалением поглядывали на храм, потмоу как тоже желали глянуть на таинство подношения. Увы, работа не позволяла покидать пост, и приходилось сдержанно сносить неприятную участь. Где-то средь них бродил старый Таннер. Он прижал к груди полученное письмо от сына и думал с тоской, что, лучше бы он был жив, чем прославлен в бою. Ему и впрямь не нужна была слава его глуповатого сына. Ему нужен был он сам, теперь мирно дремлющий под землею. Увы, к храму прохода не было, и встретить празднование с ним ему не разрешили. Приходилось шататься по окрестностям, захмелевшим, проклиная собственную глупость, и, быть может, свое непреодолимое желание увидеть Гая в высоком чине. Только теперь он понял, что счастье кроется в мелочах, а не в пустых условностях, которые человек придумывает себе сам. Стоит только шагнуть от них влево, и увидишь, что прежние вещи, кажущиеся невероятно важными, ничего вовсе не весят. Они пусты, незначительные и смешны. На мгновение эти мысли пришли и в голову Дилюка. Он слегка наклонился над девушкой и, крепко сжав ее руки в своих, произнес очень тихо, серьезно, как если бы в это мгновение решалась все его жизнь в одночасье: -Скажи, Обидишься ли ты на меня, если узнаешь правду? Мне не хотелось бы вновь потерять тебя из-за своей идеи, давно затрагивающей душевные струны. Но прошу, ответь мне. Если бы я однажды ввел тебя за руку в свой дом, как полноправную хозяйку, как свою жену, согласилась бы ты разделить со мной единую участь под единой крышей? -Значит ли это, что вы…- девушка замолчала. Она не могла произнести последнего слова, повисшего на языке. Но Дилюк сказал его за нее. -Да, я люблю тебя, — простые три слова стали для них путеводной звездой. Говорят, для счастья не надо многого. Это правда. Для девушки они стали всем, всем тем миром, который разрывал ее жизнь на «до» и «после». Второе чудо свершилось за день, но в этот раз куда более значимое и обширное. До этого дня она не могла понять, ни себя, ни своих помышлений. Но теперь картина ясно предстала перед глазами и зацвела разноцветными красками, наполнилась тем немаловажным смыслом, какой был сокрыт когда-то от взора. -Я согласна, — тихо прошептала она, а затем с удивлением ощутила, что кружится в воздухе, поднятая крепкими руками нареченного мужа. Дилюк, засмеявшись впервые пред нею, не мог сдержать радости, переполняющей сердце. Если бы прошлому ему рассказали о той беспечности, которая вдруг завладела им в это мгновение, он бы лишь отмахнулся. Но сейчас ничего не существовало, кроме легкой, как перышко, милой Ноэлль, вторящей его звенящему смеху, и необычайной свободы, расковывающей душу. Цепи тревоги лязгнули о землю и расползлись, впитавшись в почву. Они, наверняка черные и крепкие, теперь покоились в давнем прошлом, забытом, ничего не значащем. Два любящих сердца бились друг другу в такт, ощущая на себе тепло уходящего солнца. Мир вокруг как будто померк. И только разные облака все так же неслись по небу, лаская по головам людей, нашедших друг друга. «Ты мой самый огромный смысл. И, если впредь будет нужно, я встану вновь на твою защиту, потому что ты дала мне согласие, ангел, однажды покоривший сердце». Где-то среди травы проклюнулся белоголовый одуванчик. Он содрогнулся от мановения ветра, и маленькие тычинки взметнули в воздух. Барбатос прикоснулся до одной из них, сокрыв от всего мира. Отныне он подтвердил союз двух прежде чужих судеб.