Сопряжение

      Очнулся Дазай резко, будто холодной водой окатили. Но воды не было — зато тело ныло так, что заснуть снова вряд ли удастся. Быстро определил: лежал он на мягкой кровати с белоснежным постельным бельём, его рана была перевязана и даже не сильно кровила, сам он был переодет в одни только короткие пижамные штаны, а его бинты, кроме тех, что на торсе, не тронуты. Немного приподнявшись, — ох, как же бок прострельнуло болью! — он оглядел помещение, в котором ему вынужденно пришлось оказаться. Ничем не примечательная спальня с дорогой, но неброской мебелью, ничего не говорящей о хозяине квартиры.       К слову о хозяинах. Дазай напрягся, вслушиваясь в разговор в соседней комнате. Звукоизоляции сразу минус.       — Я не обязан тебе ничего объяснять, Юан, — тон у Чуи был ледяной, видимо, он говорил это не в первый раз. Осаму слабо обрадовался, что его не похитили и не продали на органы; лисенок был уже известным ему персонажем, хоть он пока и не понимал мотивов, которые заставили его притащить Дазая сюда, а не бросить в лаборатории. Он бы, наверное, смог вызвать Гин… Точно, Гин.       — Как это, блять, не обязан?! — вслушиваться больше не было необходимости. Женский тонкий голос больно резал по ушам. Дазай отписался, радуясь, что прошло-то всего пару часов — только темнеть начинало, и сообщение сразу же прочитали. — Я нахожу тебя с раненым Исполнителем мафии, с ебучим мясником, которого ты заставляешь меня штопать в походных условиях, так потом ещё и тащишь в свой дом! Немного напомню: мы с Портом вообще-то не в ладах! Они же нас сожрать хотят!       Голос у Юан под конец сорвался на визгливые нотки, что слушать было больно. Дазай понимал её, но истерика, которую она упоительно закатывала лисенку, вызывала недоумение. Он представить себе не мог, чтобы с ним кто-то вёл себя подобным образом. Осаму делал, ничего не объясняя; кажется, Чуя действовал по-другому, что ставило его в неудобное положение. Критиковать и не понимать решений обычные сошки будут всегда, и что, с каждым вести задушевные беседы?       — Все. На выход, — раздался голос лисенка. — Не спорь, Юан. Это приказ.       — Он тебя в могилу сведёт, а ты нас за собой потащишь, — прошипела Юан.       — Ага. Уходи.       — Да уйду! — огрызнулась девушка. — Я кофту забыла в спальне. Сейчас.       Раздались злобные маленькие шаги, и дверь в спальню открылась. Перед Дазаем предстала невысокого роста девушка с короткой розовой стрижкой. Симпатичное личико исказилось сначала в недоумении и страхе при виде его, неспящего, и эмоции скрылись в неприветливом оскале.       Осаму немного пожалел, что выглядит непрезентабельно, хотя по реакции девушки можно было сказать, что он и так внушал ужас. Слава распространялась быстрее него.       — Здравствуй, — тонко улыбнулся Дазай, как змея смотря на Юан. Голос был хриплым, но не подвел: не время. Юан замерла в проходе, так что лисенок, который, видимо, почувствовал неладное, подтолкнул её, чтобы она вошла до конца. Девчушка так отчаянно пыталась показать, что не боится, как будто Дазай прямо сейчас начнёт её пытать.       — У тебя талант просыпаться не вовремя, — резюмировал Чуя, проходя внутрь. — Много слышал?       — Достаточно, чтобы уловить суть, — он оторвался от разглядывания Чуи — домашнего, в хлопковой футболке с большим воротом, которая открывала вид на ключицы, и мягких штанах, с волосами, заделанными в пучок, — опять отвлекся! — чтобы перевести взгляд на Юан, сделать большие глаза и сказать: — Бу.       Никого его дурачество не рассмешило. Лисенок тем временем подошёл к прикроватной тумбочке — странный выбор, чтобы оставлять свою одежду, если ты до усрачки боишься кого-то, кто на этой кровати валяется. Видимо, они не ожидали, что он проснется. Но, так как Дазай учился у Мори, половина его ядов в принципе не брала, а ко второй половине он проявлял большую устойчивость. Это распространялось и на многие лекарственные вещества, чем бы его там ни накачали; все это позволило сейчас Осаму докоснуться до предплечья Чуи, — руки того опять, кстати, были в перчатках — и Исповедь сработала, ярко вспыхнув голубым.       Дазай заметил, как пропали желваки у лисенка, а потом снова резко выступили, когда раздался ядовитый голос отмершей Юан.       — Значит, дело в Арахабаки? Теперь всё всем понятно. Обменяешь свое спокойствие на наш конец? Эгоистично, Чуя.       Молчание затягивалось: лисенок начал прогибаться под чувством вины и ответственности, которое на него пыталась навесить Юан. Тогда Дазай посчитал нужным встрять:       — Мне непонятно. Объясните.       Чуя кинул кофту в девушку. Та поймала, пытаясь заглянуть Чуе в глаза. Тот нейтрально произнес:       — До встречи, Юан.

***

      Что Дазай знал о способности Чуи?       Управление гравитацией. В неё хорошо вписывалось то, что он покрывался свечением, касался рукой до предмета, а тот, в свою очередь, тоже покрывался свечением и становился либо невесомомым, либо неподъёмным; ещё — что лисенок мог останавливать ей пули (значит, вокруг него был некий барьер).       Вызывали вопросы следующие факторы: наличие перчаток; то, что способность лисенка была всегда активирована и не всегда поддавалась Исповеди. Очевидно, была ещё одна форма — когда Чуя покрывался кровавыми разводами, и для её активации он снимал перчатки. Его ладони были покрыты шрамами. Чутье подсказывало, что факторы связаны.       Проблема была в том, что невозможно всегда ходить с работающей способностью. Это выматывало и доводило сначала до истощения, а потом и до смерти. По тому, как лисенок расслаблялся, когда Дазай прикасался к нему, можно было предположить, что правило работает. Слова крикливой Юан также подтверждали сказанное.       Арахабаки. Это, вроде, бог? Кто вообще так называет способность?       Дазай вечность расковыривал из аккуратно сложенной стопки одежды свой плащ, чтобы отыскать во внутреннем кармане того пачку мощного — естественно, нелегального — обезбола. С облегчением чуть не закинул в себя смертельную дозу, но решил, что не сегодня. Через минуту накрыло волной тишины и спокойствия в теле. Дазай даже не представлял, как много у него болело, пока не перестало. Захотелось спать, но этот порыв был побеждён, и Осаму медленно, но мужественно поднялся. Бинт мгновенно окрасился в красный. Дазай малодушно решил с этим ничего не делать. Великие мафиози не умирают от расхождения швов или сепсиса. Так ведь?       Выйдя из спальни, Дазай обнаружил, что находится в отвратительно дорогой квартирке с большими помещениями и панорамными окнами. Лисенок обнаружился на «кухне», совмещённой с гостиной, конечно же. Сидел на высоком барном стуле за стойкой, на ней — планшет с открытым документом и бутылка дорогого вина, почти допитый бокал, хаотично разбросанные несомненно важные бумажки; сам — все ещё встрепанный, с пучком на голове, огромная чёрная футболка сползла ненароком, оголяя плечо; смотрит на него, как будто не сам притащил к себе в логово, внимательно и пристально, а под глазами темнеют круги и между бровей залегла морщинка, которую так и хочется разгладить. Все равно красивый, как ангел, как бог. Или это Дазай предвзят?       — Ты не должен вставать, — заметил Чуя, закрывая вкладку на планшете. — Швы разойдутся.       — Ты так проявляешь заботу, лисенок? — усмехнулся Дазай, подходя ближе. Чуя медленно поправил футболку, и его беспокоящийся взгляд не сочетался с ядовитым тоном слов:       — Не хочется, чтобы усилия по твоему лечению были напрасны, только и всего. Хотя по тебе видно, что ты любишь подставляться, мумия.       — Мне нравится по-разному, — поправил Дазай, не упустив возможности. — Но вообще кто бы говорил. У тебя, как у наемника, шрамов должно быть не меньше.       Чуя фыркнул.       — Вот что отличает мафию от киллеров. Я бы не стал доверять человеку, который кричит шрамами о том, что в него можно попасть. Это говорит о жутком непрофессионализме.       Дазай оперся о стойку, потому что в глазах немного темнело, но показывать этого не хотелось; вместо этого кивнул на бутылку и сказал:       — Поделишься? — и, пока Чуя нагло использовал способность, чтобы достать второй бокал и налить вино, продолжил прерванную тему: — Никогда не думал так о шрамах.       Лисенок философски пожал плечами.       — Они говорят об опыте; личная история каждого на его же теле. Но в твоём случае все равно стоило соблюдать постельный режим. Юан сказала, ты серьёзно пострадал. Но все равно жутко повезло, что внутренние органы не задело, везучий ублюдок. Если бы помощь вовремя не оказали, ты бы умер от кровотечения, а так скоро будешь снова бегать и выебываться.       — И почему же ты спас меня, лисенок? — немного тише спросил Дазай, устав ходить вокруг да около. Как будто от ответа зависело, куда завела его его же игра.       За Чуей было интересно наблюдать в этот момент: то ли сказывалась накопившаяся усталость, то ли домашняя обстановка, но эмоции он скрыть не смог. Нахмурился, поджал губы — но это не раздражение, нет, это больше напоминало то, что тот сам не может разобраться в себе. Дазай попробовал вино, ожидая ответа. На его вкус, потребителя, а не ценителя, было слишком кисло и слабо. Политическая часть мафиозного мира, однако, давала понять, что вино наверняка дорогое, качественное и многолетней выдержки. Чуя, взяв паузу для размышлений, тоже пригубил напиток, аккуратно поставил бокал и резко выдохнул, сдаваясь:       — Да не знаю я! Ты не был моим заказом и был при смерти; можешь, блять, смеяться над моей глупостью и недальновидностью, но я не могу оставить человека умирать.       Дазай не позволил себе усмехнуться от ироничности ситуации: убийца, спасший другого убийцу. Ода бы одобрил. Вместо этого он прикоснулся к руке лисенка, снова закованной в тонкую бархатную перчатку, и заметил яркую вспышку способности. Что всегда было любопытно — Чуя неосознанно не отстранялся от его прикосновений. Дазай был прав, подмечая этот факт снова с неясным восторгом.       — «Арахабаки» — это название твоей способности? — Дазай задал глупый вопрос, чтобы плавнее подойти к интересующей теме. Судя по тому, как ладонь Чуи ускользнула от прикосновения, плавно не получилось. Ну и ладно, почему он вообще должен был стараться не задеть чужие чувства?       — Нет.       — С ней что-то не так и ты это знаешь, Чуя, — склонил голову Дазай, не желая видеть попытки закрыть тему. — Иначе бы моя Исповедь не работала.       — Напоминаю: твоя Исповедь иногда барахлит, — насмешливо фыркнул лисенок.       Дазай хмыкнул, признавая этот неутешительный факт, и нашёл в себе силы оторваться от барной стойки. Подошёл ближе, почти физически ощущая напряжение Чуи, инстинкты которого, наверное, орали не прекращающей сиреной от того, что Исполнитель мафии оказался за спиной. К чести лисенка, тот не дернулся, когда Дазай положил ладони на напряженные мышцы шеи, большими пальцами поглаживая бьющуюся жилку. С восхищением понял, что почти может обжать изящное горло одной рукой.       Поблескивала Исповедь, прерывая любые попытки активации чего-то.       — Дазай, — ровно произнес Чуя, не оборачиваясь. От напряжения так сильно вцепился в край стойки, что тот, казалось, может потрескаться. — Руки имеют свойство ломаться, если ими пользоваться безрассудно.       — Потерпи немного, лисенок, — вкрадчиво сказал Осаму, так близко, что тот непроизвольно вздрогнул от ощущения горячего дыхания на ухе. Дазай неслышно усмехнулся, заметив, как у Чуи покрылась мурашками шея, но не прокомментировал, чтобы не спугнуть. Вместо этого сдернул резинку, заставив тяжёлые рыжие пряди рассыпаться. — Хочу провести небольшой тест.       — Какой ещё… ах… — лисенок попытался было повернуться, но Дазай воспользовался выгодным положением, чтобы успеть запустить пальцы в волосы. Вздох сорвался с его губ явно ненамеренно, но звучал так сладко, что Осаму был не против сломать руки, если бы знал, что услышит такое. Мысли мгновенно перебросились в сторону спальни и того, что он бы ещё мог сделать с Чуей, чтобы добиться от него такого звучания. Уплывать не хотелось — Дазай ловил момент, впитывая, запоминая шелковую тяжесть волос, массируя кожу головы, нежное место за ухом, которое он тронул нечаянно, но Чуя едва заметно вздрогнул. Какой чувствительный и отзывчивый. Осаму был прав, когда предположил, что его способность концентрировалась в голове.       И, так как Дазая не прогоняли, он и не думал уходить самостоятельно; он не мог предположить, чем руководствовался Чуя, но такое положение дел его устраивало. Похоже, способность причиняла ему бо́льшие неудобства, чем Дазай предполагал изначально.       — Моя способность называется «Смутная печаль», — произнес лисенок какое-то время спустя, не открывая глаз. Дазай все ещё перебирал его волосы, массировал шею, в кои-то веки благодаря Мори и свою память за то, что знал чувствительные точки, на которые нужно было воздействовать, и так увлёкся этим занятием (россыпью мелких родинок, вернее сказать), что почти пропустил первые слова. — Арахабаки — это в некотором роде проявление… того, что я могу использовать.       Осаму заметил, как аккуратно тот сформулировал предложение. Не просто «проявление моей способности». Сложнее. И эта привычка лисенка не лгать напрямую могла сыграть с ним злую шутку, впрочем, как и желание спасать умирающего человека… Дазай заткнул внутреннего циника.       У него определённо прослеживался типаж на людей, к которым он привязывается. Чуя походил на Оду все больше и больше, что делало его слабее и сильнее одновременно… что, в свою очередь, завораживало.       — Ты имеешь в виду, что это воплощение твоей способности? — уточнил Дазай.       — Это влияние, которое она на меня оказывает, — сдался Чуя. — В виде голоса в голове. Арахабаки — его имя.       Оу.       Это имело смысл.       Вернее, это объясняло многое, но не все, конечно. Дазай придержал вопросы, не желая сделать момент откровения уязвимее. Получается, что лисенок постоянно был не один… активированная способность давала много плюсов — но минус был один, и он перевешивал: с вечным комментатором можно легко было сойти с ума. Теперь становилось понятно, почему он так замер тогда, в первую встречу, когда Дазай прикоснулся к нему; наверное, после стольких лет шума тишина кажется оглушительной. Становилось объяснимо и то, что Чуя неосознанно хотел прикасаться к нему. Осаму со своим богатым воображением и огромным багажом совершенно различного рода жизненного опыта не мог представить себе в полной мере, насколько ужасно не иметь возможности быть предоставленным самому себе.       Как иронично, должно быть, лисенку, что спокойствие в голове ты можешь почувствовать только с такой опасной, не внушающей доверию тварью, как Дазай. С его темпераментом легко представить, как того разрывает от моральной дилеммы.       Он все ещё мягко перебирал волосы, машинально; слишком приятное занятие, чтобы от него отрываться. Фыркнул, наконец:       — Я ему, должно быть, не нравлюсь.       — Очень, — с усмешкой подтвердил Чуя, на секунду открыв глаза, в которых плясали смешинки напополам с настороженностью. — Арахабаки точно закатит истерику, что я тебе рассказал о нем.       — Могу остаться, — мурлыкнул Дазай. — Тогда не придётся выслушивать то, что не хочется.       — Заманчиво, но нет, — вскинул бровь Чуя. — Извини, но моя квартира мне еще дорога.       «Моя»? Дазай оглянулся, подмечая детали. За разговором время пролетело незаметно, и уже совсем стемнело; они находились в приятном полумраке, и только ещё у самого горизонта догорало тонкой алой полоской закатное солнце. Не сказать, что помещение было полностью обжито; заметно, что хозяин часто бывал в разъездах. Сувениры-безделушки, приведённые из разных стран, покрылись тонким слоем пыли. На диване лежал плед, выбиваясь своим безвкусным принтом — явно подарок — от других предметов интерьера, подобранных дизайнером; на кофейном столике лежала недочитанная книга, брошенная впопыпах. Стояла пепельница — тоже, вероятно, от кого-то, но сделанная с ненавязчивой изящностью. Разные люди. Стенд с коллекционными винами во всю высокую стену как украшение и гордость хозяина. А в остальном ничего любопытного, за что бы можно было зацепиться взглядом.       Глупо было вести Дазая в свой дом, но, кажется, Чуя не особо был привязан к этому месту. Просто был таким человеком, что создавал уют и впечатление обжитости одним своим существованием.       — Забавно, — вслух произнес Дазай, мысли которого текли быстрее, чем он успевал их озвучивать. Чуя все-таки вывернулся лицом к нему, и Дазай неосознанно убрал прядь ему за ухо, рассеянно поглаживая за ухом, как кота.       — Забавно?       — Я недавно думал о том, что несправедливо, когда кому-то достаётся сильная способность без побочек, — патологически честно объяснил Дазай. — Забавно, что я ошибся в своих предположениях. Давно такого не случалось.       Чуя фыркнул, не отстранясь от прикосновения:       — Самоуверенный говнюк.       — Ага, это я, — Дазай улыбнулся. Блядь, он убьёт всех, кому Чуя позволит вот так себя трогать, так себя вести; он должен быть единственным, кто знает, как это, — когда в его руках расслабляется такой напряженный, сильный человек.       — Но «несправедливо»? Это звучит уже как что-то личное. Аккуратнее, Дазай, а то и за человека сойдёшь.       — Если не оскорбишь меня в каждом предложении, то Йокогама падёт? — Осаму мягко усмехнулся, внезапно потрепав за щеку. Чуя возмущённо выпучил глаза, хотя до этого выглядел, как довольная расслабленная амеба. — Аккуратнее с тем, чья рука находится рядом на твоей шее, лисенок.       — Это ты в доме наемника-киллера, который из-за обилия заказов шатается минимум по двадцати странам в год.       — Тоже верно, — пробормотал Дазай. — В любом случае, — Чуя открыл любопытные глаза, уставился на него, завороженный. И как почувствовал? Желание свести все в шутке было почти нестерпимым, но Дазай продолжил честно: — У Исповеди неполноценного человека есть похожее свойство. Она обнуляет другие способности прикосновением. Я же чувствую пустоту.       Чуя молчал, терпеливо ожидая объяснений, или чего-то там еще ожидая. Осаму, если честно, не смог расшифровать его эмоции, выражение лица, потемневшие глаза и приоткрытые губы… Он отвёл взгляд, чего не случалось с ним никогда, не в силах выдержать зрительный контакт. Выдавил слабую шутку:       — Но это, конечно, не сравнится с голосом в голове. Меня все волновал вопрос, пока слушал, когда ты занимаешься сексом, это не сбивает—       — Дазай, — перебил Чуя. — Зачем ты мне рассказал?       На это Дазай мог ответить честно.       — Я уже говорил, лисенок, — улыбнулся он. — Просто ты мне очень нравишься.