***
Сам он, как могло показаться, не совсем бездельничал. Разобрал пару отчётов и прикинул планы на будущее: вообще-то, один из самых продуктивных его «больничных». Он был в курсе событий, которые развивались стремительными шагами. Возможно, немного он эти события и инициировал. Встреча с Величайшей пятеркой, которая решала, что делать с оборотнем; Дазай не присутствовал лично — наверное, Мори хотел его убить за это — но скинул все накопившиеся данные о Шибусаве, экспериментах, Фицджеральде и его Гильдии, а также способности и внешности Ацуши Накаджимы, дело которого-таки оказалось в злосчастной лаборатории. Причём забавным был тот факт, что Дазай схватил именно его папку, когда напала активированная ледяная способность. Про этот случай он тоже доложил Мори; Осаму не хотел бы, чтобы Шибусава оставался без присмотра с его опытами-то. Единственное, в чем Дазай ненамеренно «оплошал», так это в деле с Овцами. Но лисенок действительно хорошо скрывался, раз мафия по данным когда-то наводкам Осаму не смогла нарыть ничего полезного. Второе событие заставило историю развиваться быстрее. Это произошло тогда, когда Чуя убежал на три часа во второй день. Звякнул телефон: сообщение от сошки, засекшей нечто серебристое и огромное в трущобах города, где как раз может скрываться подросток, подвергавшийся всю свою жизнь бесчеловечным эскпериментам. Как хорошо, что и в таких местах у Коё были бордели, и как хорошо, что человека там можно было купить не только для плотских утех. Как докладывал прибывший на место отряд Ящериц, нашлось тело и мелкие улики-ниточки, за которые можно было потянуть; как говорило намеренно равнодушное лицо вернувшегося Чуи, который почти сразу закрылся в кабинете (Осаму не подозревал о его наличии), Тигра они тоже скоро обнаружат. Дазай звякнул Акутагаве и отписался Мори, а потом вскрыл замок подручными средствами и вошёл в комнату Чуи. Лисенок забрался с ногами в кресло, посмотрел на него устало и напряжённо; курил давно не первую сигарету. Как обычно весь в бумажках, но видно, что мысли далеко. Осаму заметил таблетки от головной боли и сложил два и два. Чуя быстро соотнес, куда на миг метнулся его взгляд, с тем, насколько Дазай был наблюдательным и умным, и недовольно поморщился: явно не хотел, чтобы Осаму понял, что Арахабаки разгулялся. Наверное, лисенок думал, что их пути в расследовании разошлись, и относился к нему с ещё большим недоверием. Но Дазай не хотел уходить на такой ноте. — Если дверь показательно закрывают, это намёк, что заходить не стоит, Дазай. — Как хорошо, что я не понимаю намёки, когда они не совпадают с моими планами, — легко парировал Осаму. Планировка была неудобной, напоминала кабинет Мори. Тоже для одного человека, без второго сидения, чтобы вошедший неловко стоял, смотря на «босса» за крепким дубовым столом, а сзади — панорамные окна. Только лисенок обходился без штор. И одно окно открывалось извне: Осаму думал, что у этого решения было практическое назначение. Квартира повелителя гравитации… Входить через дверь для слабаков. Чуя молча проследил, как Дазай проходит ближе, отодвигая чертёжи (он узнал планы Сурибачи), опирается на освободившийся край стола, нагло тырит сигарету, закуривает её и с наслаждением делает первую затяжку. Боже, как давно он не губил свой организм всякими вредностями; консервированные крабы не в счёт. Наличие лисенка делает его образ жизни здоровее, он так спортсменом станет. — Думаю, ты и сам понимаешь, что у меня нет на тебя времени, — все еще так же равнодушно произнес Чуя. Он вообще никак не реагировал на его действия, что бесило. Дазай не трогал его, чувствуя, что момент не самый подходящий, поэтому решил действовать словами: все же это было его главное оружие. — У тебя свободно примерно ещё два часа, прежде чем тигра обнаружат. Думаю, вы справитесь минут на пять быстрее, чем мафия; с разведкой у вас все же получше. — Ты ответственен за эту операцию. — Да, — склонил голову Дазай. — Могу пообещать, что все будет так, как я запланировал. — Ты для этого пришёл сюда? — фыркнул Чуя, откинувшись в кресло. Тонкие губы растянулись в злой усмешке: — Угрожать и пытаться сбить настрой? Такие трюки со мной не работают, можешь не пытаться. — Глупый Чуя, — ласково мурлыкнул Дазай. — Я же не говорил ничего о мафии. Молчание затягивалось. Осаму уже успел предположить миллион вариантов развития событий, но лисенок выдал не очевидное «Что за игру ты ведешь?». — Отсутствие верности тебя не красит. — Я верен людям, а не идеям организации, — это было почти что признание, и самому стало страшно оттого, настолько правда. «Оружие, пешка, — звучало в голове набатом. — Так нельзя использовать людей». Дазай сам так относился к подчинённым. Он не чувствовал вины за это, он был отнюдь не хорошим человеком: нельзя сделать из хищника травоядное, природу не поменять. Но внезапно слова заставили посмотреть на все с другой стороны. Он был пешкой. Как Дазай мог считаться игроком в собственных глазах, если позволил собой управлять? Рычаг давления в виде Оды… это сдерживало его, да, но он же мог извратиться, придумать что-то, не рискуя Одасаку при этом. Он был настолько сломан Мори, что не замечал своего положения. Мори, как кукловод, руководил им не только снаружи (и с этим Дазай был согласен), но и внутри. И если ко внешним манипуляциям относился в том числе и шантаж, то выученная беспомощность и глубокая апатия — спутники воспитания и Исповеди — умелой рукой управляли им так, что даже он не понял. Блядь, осознание убивает настолько, что Дазай хотел вскрыться от ненависти к себе, от дикой невыраженной ярости, сдохнуть в канаве, располосовать вены и зарыться руками в открывшееся мясо, чтобы было больно, больно, больно. Но сейчас не время, и он подавил это чувство до тех пор, пока не будет больше нужным для исполнения его плана. Сложно жить трезвым и не обкуренным. Дазай не стал дожидаться ответа — все эти мысли, уже много раз передуманные, промелькнули в голове за секунду — и мягко продолжил: — Я бы хотел попросить тебя кое о чем.***
Обсудив дела, Чуя выглядел задумчивым, а не злым, что Дазай посчитал личной победой. Лисенок, кстати, снова был в толстовке и кожаных штанах с тяжёлыми берцами; видимо, готовился к драке. Осаму вспомнил их первую встречу: а что, если бы Исповедь тогда сработала? Его план бы удался, и снайпер бы выполнил свою роль, и с Овцами бы он действительно разобрался. Но если бы Чуя тогда не зацепил, — тем, что выжил — то и остальное бы не случилось. Дазай пару часов действительно полагал, что его восприятие было изменено из-за легкой дури, которой он часто баловался на заданиях, чтобы те не казались такими скучными. Это был лишь обман: он всегда мог мыслить трезво. Но все же вторая встреча была как резкая пощёчина — лисенок показался таким же неземным, хотя в этот раз сознание у Осаму было до мерзкого ясное. Он тогда так напугался, что мог бы убить необъяснимое чудо, заставляющее его чувствовать эмоции. Он не понял, что им двигало в тот момент, когда отдавал приказ все-таки стрелять. Наверное, страх перед угрозой собственного душевного равновесия. Дазай был очень рад, что лисенок выжил. Более того, сейчас он не хотел, чтобы тот вообще умер. Он хотел его… сохранить? Защитить. У нормальных людей это называется так. — Лисенок, — он положил руку тому на колено, ногу Чуя по дурацкой привычке согнул в кресле. Дурацкой не для Дазая (его вообще манеры мало трогали), а для самого лисенка, который явно вышколил себя сам, а дома иногда расслаблялся больше, чем хотел. Он все ещё был напряжен, весь в размышлениях, хотя Исповедь сработала. Она сбарахлила только в первый раз, когда владелец оказался в опасности, и Осаму держал это в голове. — Зачем ты ко мне все время прикасаешься? — спросил Чуя. — Тебе какая от этого польза? — Мне нравится быть наедине, — пошутил Дазай. — А то вдруг вы меня оскорбляете, а я не в курсе? — Оскорбить тебя я могу и вслух, — резонно заметил лисенок. — Но спасибо, наверное. К хорошему можно быстро привыкнуть. — Лисенок даже не ждёт от меня подвоха? — довольно протянул Осаму, пальцами прокладывая дорожку вверх по бедру. — Теперь жду, — настороженно ответил Чуя. — Что ты делаешь? Дазай совсем отлип от стола, занятый тем, какие позиции завоевала его рука. Он ощутил дорогую кожу штанов, пальцами поддел край толстовки, заигрывая, и, не давая Чуе отреагировать негативно, ладонь второй руки положил ему на шейный позвонок. Приблизился к лицу, глядя прямо в глаза: лисенок тоже не отводил взгляд, он никогда так не делал, не боялся зрительного контакта. Осаму мог чувствовать его неглубокое дыхание. — У нас есть лишний час, — произнес Дазай вкрадчиво. — Предлагаю не тратить время на занудное обсуждение действий и мотивов и заняться чем-нибудь поинтереснее. — Например? — с ухмылкой выдавил Чуя, уже зная ответ на свой вопрос. Дазай сократил расстояние, сразу же затягивая в глубокий, жадный поцелуй, и лисенок, ожидая этого, ответил. Рука, забравшись под толстовку, почувствовала стальные, напряженные мышцы живота, горячую кожу. Чуя явно неосознанно выгнулся в пояснице, когда Дазай укусил его за нижнюю губу. Не теряя времени, он провел рукой вверх по линии позвоночника, обводя крылья лопаток. Чуя был подобен пламени: извивался, боролся за контроль, но плавился в его руках, уступая. Он тронул, будто бы сомневаясь на секунду, щеку Дазая, а потом резко дернул за прядь волос, когда тот поддел край чокера. Положение было не совсем удобным для его старой спины. Осаму оторвался, глядя на то, как натягивается и разрывается ниточка слюны между их губами. А потом, так как был не только стратегом, но и неплохим тактиком, внезапно чмокнул Чую в нос. Противник отвлекся, зажмурился в недоумении, и этого времени хватило Дазаю, чтобы поднять Чую с лёгкостью и посадить на крепкий добротный стол, устроившись стоя между его бёдер. — Швы не разойдутся снова, герой-любовник? — не упустил возможности лисенок, уперев руки позади себя для устойчивости. Он так охуенно выглядел сейчас — тяжело дышащий, с покрасневшими губами и помутневшими глазами. Блядь, Дазай чувствовал так много, что его распирало, и он не знал, как это выразить. — Ты такой заботливый, лисенок, — вышло очень слабо, и он не придумал ничего лучше как начать целовать его шею, покусывая неожиданно и сразу зализывая укус. Не словами — так действиями, и он заставит лисенка отвлечься от его не совсем остроумного ответа. Чуя реагировал — выдыхал сквозь плотно сомкнутые зубы, извивался, вцепился в его предплечья, не в силах стойко справиться с наслаждением. Дазай сделал пометку: у него очень чувствительная шея. Но когда он пробрался к место за ухом, отодвинув рыжие волосы, Чуя простонал: — Блядь. Дазай усмехнулся, посылая мурашки по телу лисенка, и облизал раковину уха, укусил за мочку, пока его руки путешествовали под кофтой — оглаживали бока, твёрдые мышцы пресса, трогали чувствительную поясницу. Чуя дергался, закидывал голову, не облегчая задачу, и обхватил его ногами так крепко, что Дазай чувствовал его стояк своим. — Блядь, Дазай, прекрати, — выдохнул лисенок, прижимаясь еще сильнее. Дазай двинул бёдрами на пробу — и тот подавился воздухом. — Подними руки, Чуя, — мурлыкнул Осаму, намекающе дергая за толстовку. — Хочу посмотреть на тебя. — И с чего бы… — Ты любишь подчиняться, лисенок, — нараспев объяснил Дазай, перебив. — А ещё ты тоже хочешь этого, иначе бы ничего не позволил. — С хуя ли, блядь, ты такой умный, — рвано выдохнул Чуя, все же помогая Дазаю, и тот быстро стянул с него кофту. Секунда на запечатление увиденного — хорошо слаженное тело с редкими тонкими шрамами, такое прекрасное и желанное — и Дазай припал к нему, целуя каждый сантиметр кожи. Он лизнул ключицу, наслаждаясь резким вздохом, и ответил: — Поэтому я тебе и нравлюсь. Чуя не продолжил перепалку. Он был занят тем, чтобы изгибаться, когда Дазай трогал его, и крупно вздрогнул, когда Осаму покрутил в пальцах горошину розового соска. У лисенка крепко стояло, и Дазай был заведён не меньше, он давно уже не чувствовал настолько сильного возбуждения. Он желал Чую — такого горячего, близкого, его крепкое тело, он хотел потрогать, облизнуть, попробовать на вкус, поцеловать каждую частичку, он просто хотел сожрать его целиком; и Чуя подавался ему, льнул к прикосновениям, словно забыл, кто он, будто бы доверился, хотя Осаму как никто другой знал, что не стоит путать секс и отношения. Но в данный момент ему было плевать: он наслаждался тем, что ему давали, каждой секундой, и хотя он хотел растянуть прелюдию, ласкать нежно и медленно, время могло поджать в любой момент, а обламываться — удовольствие ниже среднего. Дазай схватился за член лисенка, сквозь плотную ткань штанов ощущая, насколько он твёрдый, и наконец услышал, как Чуя не смог подавить протяжный стон. Он приблизился к его приоткрытым губам, оповещая почти будничным тоном: — Хочу тебе отсосать. Он скорее почувствовал, чем увидел, как губы лисенка изогнулись в привычной усмешке. Выдавало его только загнанное дыхание: — Всегда хотел трахнуть мафию в рот. Дазай даже не фыркнул, поглощенный тем, чтобы целовать лисенка, попутно расстегивая какую-то слишком хитрую ширинку. Чуя слез со стола, опираясь на него руками — кажется, самодовольно подумал Дазай, кого-то подводят ноги. И сам опустился на колени, стягивая штаны вместе с бельём. Чуя поглядел на него пьяным взглядом: — Хороший вид. Ты у моих ног. — Все для тебя, лисенок, — отозвался Дазай. Не то чтобы у него было много опыта в минете, но он представлял принцип, был гением и не имел рвотного рефлекса — как это мешало избавляться от смертельной дозы таблеток в организме и как пригодилось сейчас. Дазай обхватил изящный член аккуратным пальцами, — интересно, можно ли описывать член как изящный? Но у Чуи он был именно таким — и на пробу лизнул головку, пробуя на вкус горьковатый предэкулянт. Его попытка была встречена ещё одним одобрительным стоном. Дазай был исследователем, а еще часто увлекался и хорошо подмечал детали. И если в его обзор попало тело Чуи, то он собирался найти все, что ему доставляет удовольствие, словно хотел сделать из человека музыкальный инструмент. После первого прикосновения он быстро понял принцип и освоился: оказалось, что у лисенка была чувствительная головка, но ему нравилось, когда Дазай ещё дрочил. Он облизывал уздечку, вытаскивая из Чуи стоны вперемешку с руганью, на пробу помял яйца (как нравится ему), и лисенок встретил это одобрительным стоном. Он вообще был довольно громким, сдерживаясь в начале, видимо, из-за своей гордости, которая в процессе упорхнула, как испугавшаяся бабочка. Дазай решил проверить, имеются ли у него навыки глубокого минета, и, расслабив горло, полностью насадился на член. — Блядь, — выдохнул Чуя, сжимая столешницу так, что она рискнула треснуть. — Блядь, блядь, блядь… — Я польщен, — Дазай оторвался, чтобы тоже поделиться впечатлениями. И добавил, зная, что убьёт этим. — Я весь в твоём распоряжении, Чуя. И он снова принял лисенка полностью, расслабившись максимально. Дазай положил руку на каменное, дрожащее от напряжения бедро, и провел лёгким движением пальца по тазовой косточке. Чуя толкнулся не сильно, все еще сдерживаясь, и вскрикнул от затопившего наслаждения. Его больше не нужно было убеждать: он начал толкаться, беспорядочно и рвано, и Дазай крепко схватился за него, позволяя ему брать удовольствие. — Дазай, я… — на выдохе произнес лисенок, и Осаму среагировал, не дал ему отстраниться. Он успел поймать взгляд лисенка — тяжёлый, пропитанный похотью и затуманенный чистым наслаждением, глаза тёмные, глубокого синего цвета, — прежде чем он разорвал зрительный контакт, запрокидывая голову, обнажая шею и судорожно дергающийся кадык. В горло Дазаю брызнула сперма, но он был к этому готов и не закашлялся, отстраняясь не сразу. Он успел вытереть рефлекторно выступившие слезы и рот, пока поднимался и подхватывал Чую, обмякшего после оргазма. Это был первый раз, когда он мог обнимать его, настолько расслабленного и доверчивого, изредка целуя в шею, на которой уже наливались засосы. Жаль, что лисенок быстро возвращался в реальность. — А ты? — он опомнился на коленях у Дазая, усевшегося в кресле, почувствовав его стояк. Дазай усмехнулся, привычно заделав рыжую прядь за ухо. — Я получил, что хотел, лисенок, — пропел он. — Рассчитываю добрать остальное в другой раз. У тебя осталось тридцать минут на то, чтобы принять душ и собраться. Чуя нехотя, но молча слез с него. А потом предупредил: — Я не собираюсь оставаться в долгу. Так что побереги свое мумифицированное тело для меня в этой заварушке. — Сойдет, — улыбнулся Дазай.