Сопряжение

      Осаму считал, что он очень хорошо разбирался в людях. А потом Чуя сказал ему позвонить одному из самых верных, древних Исполнителей Мафии, и он понял, что это совершенно не так.       — Я ждала, как только услышала новости, — бархатный, неторопливый голос Коё ни с чьим другим перепутать нельзя. — И что же случилось на этот раз?       Пришлось пойти на крайние меры: Осаму взломал телефон Чуи, чтобы открыть контакты; телефон явно личный, не рабочий, что делало его поступок аморальным, но, хэй, милое солнце всей его жизни хотело откинуть коньки, и Дазай имел некоторые основания действовать слегка беспорядочно.       — Чуе плохо, — произнес Осаму, не зная контекста этого взаимного тандема, отношений, прошлого, цели звонка, абсолютно ничего. Ему пришлось занырнуть в этот океан доверия со всего размаху, что было не так страшно, как ожидалось. — Он применил Порчу.       — Нужны координаты, — распорядилась Коё, как старшая сестрица. Осаму с удивлением услышал в её голосе тщательно скрываемые нотки беспокойства. — Мы скоро будем.       Через долгих, томительных, наполненных волнением, тревогой и бездействием полчаса их маленькая квартира — тщательно скрываемое убежище, кстати, — была наполнена весьма разношерстным народом. Сама Коё, выглядящая, как обычно, очень по-японски, неприветливая девушка-врач, которая сразу же ушла к лисенку и запретила их беспокоить, и Ода. Живой и невредимый.       Атмосфера царила напряжённая и сюрреалистичная.       — С тобой все в порядке, Дазай? — тишину первым нарушил Одасаку. — Я не знаю подробностей, но то, что слышал… заставило поволноваться.       — Предатели так легко не гибнут, — легко вставила Коё, обмахнувшись веером.       — Вот почему вы тоже предали Мори. Не хотите умирать! — наигранно восхитился Осаму. Коё фыркнула, прямо как лисенок, и Дазай сделал вывод, что дурной пример заразителен:       — У меня свои на то причины. Я должна лично Чуе, и мне ничто не мешало верно служить Мори, пока не вмешался ты и не вынудил Овец идти против него, попутно затащив и меня в это болото.       Что же, это обьясняло, почему она здесь и почему недовольна им. Не то чтобы до этого у них складывались хорошие отношения: скорее, это было вынужденной привычкой хоть немного уживаться в одной организации. Но Дазай обращался к ней иногда за информацией, а Коё к нему — за стратегией или боевой силой (то есть Акутагавой).       За информацией. Вот как лисенок был в курсе всех событий.       И Чуя, видимо, не хотел раскрывать тайну Коё, её участие; может быть, хотел оставить на будущее, чтобы иметь шпиона в стане уже Дазая, а может быть — хранил чужой секрет. Но положение было вынужденным, и ему пришлось задействовать такую карту. Кое сказала «на этот раз». Это означало, что Чуя недавно обращался к ней за помощью. Учитывая, что Исполнительница сразу взяла с собой медика, можно смело предполагать, что и в прошлую активацию Порчи лисенок воспользовался их помощью. А в этот раз, вероятно, рассчитывал обойтись без Арахабаки. Не получилось, козыри пришлось задействовать. Но это делало их положение сразу в несколько раз лучше: два исполнителя Порта против Порта же. А ещё у них был личный врач с исцеляющей способностью, нераскрытый шпион, живой и невредимый Тигр, целый Одасаку — то есть отсутствие заложников у врага — и личное боевое божество. Ну, и Осаму, который немного славился своими мозгами и знал, как мыслит Мори.       И интересно, что же сделал лисенок такого, что скооперировался с ней? И, главное, блять, когда?       Дазай вспомнил, что после смерти Верлена дело передали Коё; но она с ним не справилась, потеряла след, чего никогда не случалось с этой дамой, а теперь вопросов не осталось.       — Верно служить не получается, если помогать постороннему, — лениво мурлыкнул Осаму. — Так что ты лицемеришь, Озаки-сан.       — Говорит мне главный лицемер, — пренебрежительно усмехнулась Коё, изящно откинувшись в кресло. Одасаку, пожалевший о своём желании начать разговор, молчал, переводил взгляд с одного на другого, но не вмешивался.       Осаму открыл рот, чтобы сказать очередную поддевку.       — Хватит пререкаться, — раздался голос Чуи. Дазай мгновенно повернулся на звук, поднимаясь.       — Лисенок! — он даже на секунду забыл, где находится, оказался рядом с ним, оглядывая на предмет повреждений. Но Чуя выглядел хорошо, если не считать усталый вид. Физически он был здоров — по руке стукнул с привычной силой, убирая от своего лица. Немного покраснел, не понимая радостной реакции Дазая, да ещё и в присутствии других людей. — Ты в порядке?       Осаму смотрел не на недоверчивый взгляд Коё, которая казалась жутко удивленной тем, как Дазай отреагировал. Он видел только выражение лица Оды — тот сразу понял, что он чувствовал… даже если сам Осаму не понимал. Одасаку выглядел задумчивым, не в плохом смысле. И его снова отвлек Чуя:       — Все хорошо, — сказал он и повернулся к Коё. — Спасибо, что помогли, Ане-сан.       — Я немного разочарована в выборе союзников, Чуя.       — Он не так уж и плох, — возразил лисенок, его лисенок, и Осаму почувствовал тепло, растекающееся по телу. Он все ещё не отпустил руку Чуи, а тот, казалось, не замечал их контакта, хотя, конечно, это было не так — он делал немое заявление. И это так грело душу. Его… защищали. — У меня есть основания ему доверять.       Желудок Осаму сделал кульбит после этих слов. Лисенок…       Коё посмотрела на их скрещенные руки, а потом перевела взгляд на глаза Чуи. Убедилась там в чем-то и сдалась.       — Хорошо. Я верю в то, что ты знаешь, что делаешь.

***

      Они остались вдвоём спустя пару часов, когда Коё, Йосано — врач, вылечивший Чую, — и Одасаку ушли, составив план. У Осаму пухла голова от полученных сведений. Оказалось, что Оду вытащила из его дома Кёка — сбежавшая некогда из мафии подчиненная Коё, которую удачно подобрал лисенок; той было без разницы, убивать или нет, но после знакомства с ним она поняла, что возвращаться обратно не хочет. В общем-то, из-за Кёки соглашение с Коё и было достигнуто: она «теряла» Лиса, а тот заботился в меру своих сил о девочке, давая ей задания телохранителя, а не киллера. Это все ещё была тёмная сторона мира, но все же сохранялся тонкий баланс, хрупкое равновесие в душе девчонки. Дазай чувствовал себя обязанный ей: все же она спасла Одасаку.       Не то чтобы ему собирались это рассказывать, но Осаму сложил два и два. Когда его губы изогнулись в понимающий улыбке, Коё холодно сверкнула глазами в сторону Оды: они оба раскрыли свои слабости. Чуя закатил глаза, глядя на их маленькую холодную войну, но ничего не сказал.       С Одасаку им поговорить наедине не удалось. Тот лишь уверил, что будет в безопасности, да и защитить себя может, но Осаму и так это знал. Оду больше интересовало его, Дазая, состояние — хоть он и не спрашивал, но весьма красноречиво донес это жестами, мимикой, взглядами. Дазай послал выверенную улыбку — «все под контролем». Ода, как обычно, не купился, вскинул бровь: «да ну?». Осаму почувствовал, как лицо застыло. Глаза Одасаку заметили это, прищурились успокаивающе. Осаму тряхнул головой — «ну да, дерьмо, но что же поделать». Ода наконец-то улыбнулся — согласился. И… поглядел украдкой на Чую, который в этот момент уточнял что-то у Йосано и Коё. Вовлеченный в процесс, он задумался, оперся подбородком на тонкое запястье, очаровательно нахмурился — и вскинулся, отвечая на реплику. Дазай понял, что задержал взгляд дольше положенного, и вновь повернулся к Оде, даже не зная, что сказать. Молчание тоже служило знаком: Одасаку кивнул, что Дазай расшифровать не смог, уловив лишь… одобрение?       — Я так устал, — он навалился на Чую, который сидел на их диванчике, изучая что-то. Лисенок не успел должным образом среагировать — пискнул под тяжкой ношой, запихал его всеми конечностями, сгоняя. Но Дазай, не обращая внимания на тычки, индефферентно продолжил: — Как тяжко ведутся войны.       — Ты только и делал, что препирался с Коё, — заметил Чуя, смирившись со своей участью быть погребенным под Дазаем. Осаму запустил руки ему в волосы, задумчиво наматывая прядь на палец.       — А я про это и говорил.       Чуя затих, и Дазай смог всмотреться ему в лицо. Сердце свело от чувств, что он испытывал, глядя на него. Каждая черта была… красивой. Осаму не очень приглядывался к людям, но то, как все гармонировало в Чуе, было абсолютно незаконным. Тот приоткрыл рот, тоже глядя ему в глаза — но не то чтобы положение лисенка позволяло смотреть куда-то ещё. Осаму погладил щеку. Ласково и аккуратно. Губы лисенка изогнулись в усмешке:       — Слезай давай, ты тяжёлый, хотя выглядишь как ходячий скелет с бинтами.       — Не хочу, — мурлыкнул Дазай и протянул кокетливо: — Так значит, лисенок, я не так уж и плох? Ты мне доверяешь?       — Главная моя ошибка — так думать, — Чуя попытался выбраться, но что может сделать бог гравитации против тяжести Дазая? Осаму прижал его посильнее, схватил за лицо, заставляя глядеть на себя, и обронил:       — Чуя.       Лисенок вздрогнул едва ощутимо, уставился на него своими глазами-прожекторами. Замер, как под гипнозом. Осаму попросил:       — Ответь.       — Я… — сказать это было сложно. Лисенок уже говорил это пару раз, но каждый — как выстрел в голову, и Дазаю никогда не надоест это слушать. «Никогда»? Он смотрел на него и понимал, что да, никогда. Он хотел слушать это всю свою жизнь. — Да, Дазай, доверяю.       В сердце будто бы цветы распустились, но лисенок смог оборвать воодушевление одним лишь неуверенным:       — А ты?       Дазай боднул его носом, соскальзывая с ответа:       — По-моему, я уже и так признавался тебе много в чем.       Но Чую было не сбить с курса, когда он что-то наметил. Лисенок тронул его за бинты, обхватывающие шею, дернул несильно, и все также в несвойственной ему сомневающейся манере спросил:       — Можно?..       Дазай, сам не зная ответа, потянулся за поцелуем. Чуя ответил ему сразу же, мягко сминая губы. В таком положении было удобно, и Дазай почувствовал, как тело само собой расслабляется, почувствовав родной запах. Он не подозревал, как был напряжен из-за всех этих событий: казалось, что все осталось в другом мире, а сейчас его вселенная резко сузилась до гибкого мускулистого тела лисенка, подмятого под ним.       Чуя охнул, когда рукой Дазай подхватил его за талию, поцелуями осыпая все, до чего достанет, и опер руки на его плечи:       — Нет, подожди.       Осаму пришлось оторваться, и лисенок воспользовался шансом, чтобы сесть к нему на колени. Его оседлали. Чуя, не смутившись своего положения, — этот стервец так быстро освоился — по-совиному наклонил голову, рассматривая. Рыжие пряди рассыпались, огненным ореолом окружая голову. Он не выглядел как тот, кто пару часов назад был при смерти. Его хрупкий, сильный воин. Его бог. Осаму почти неосознанно положил ладони на крепкие бедра, поглаживая, и двинулся дальше, больше, но руки в перчатках остановили:       — Я сам.       — Так делай же что-нибудь, лисенок, — капризно сказал Осаму, откидываясь на спинку дивана. Чуя фыркнул, не послушался совета.       Первое прикосновение к бинтам заставило Дазая насторожиться. Так странно и непривычно было ощущать чужие руки на шее. Чуя начал медленно, тихо разматывать бинты, слой за слоем обнажая участки кожи, и это было интимнее всего, что они делали. Дазаю пришлось наклонить голову, чтобы Чуе было удобнее. Ему и самому так стало комфортнее: кудри заслонили лицо, и его выражение не приходилось контролировать. Можно было прикусить губу — не до крови, нет, чтобы без следов, но все же так было лучше. Пальцы потрогал шею, исписанную давними шрамами:       — Расслабься, — шепнул Чуя.       Только сейчас Дазай понял, что закаменело все его тело, и насильно заставил мышцы обмякнуть. Легко было так говорить — не лисенка сейчас трогали за нежные, чувствительные места. Чуя будто бы издевался, исследуя то, что ему открывалось. Он прислонился на секунду, вдыхая запах кожи, и ненависть к себе у Дазая боролась с приятными, обжигающими телесными ощущениями. Было так приятно чувствовать прикосновения, что он прикрыл глаза. И так же страшно. Уязвимо — до ужаса. Вручать так себя было почти невозможно. Осаму привык ходить под пулями, кидаться в гущу боя, но не показывать свое… нутро человеку. Обычно людей интересовало его тело, а не душа, и на бинты никто не покушался.       Чуя принялся расстегивать рубашку. Осаму наблюдал, как он водит по открывающимся шрамам: этот он получил, когда ему было пятнадцать, одна из первых миссий; после этого — его еле откачали, он был ближе всего к смерти; тут он напоролся осознанно, потому что выхода другого не было; вот тут — ножевое, ещё совсем до мафии, когда он был мелким и рос на улице; вот розовая, недавно затянувшаяся дырочка от ранения способности в лаборатории Шибусавы; под левым ребром — неудачно упал, даже кость, помнится, торчала наружу: тогда он сильно разозлил Мори; а этот, продольный, помнится, много раз открывался, а потом Осаму и вовсе схлопотал инфекцию; справа, — россыпь пуль, когда ему было хуже всего — сразу после ранения Оды…       Чуя поцеловал каждый.       Невольно закрадывались темные мысли: смотреть на это было неприятно. Тело для Дазая никогда не было чем-то, чем можно наслаждаться. С эстетической точки зрения он представлял из себя пропущенный через мясорубку фарш. Старую потрепанную игрушку с оторванным ухом и потерянным глазом. Бездомного, одичавшего бродягу.       — Красивый, прям бесишь, — сказал Чуя, прерывая поток бесконечных мыслей. Его голос въелся в мозг, не слушать было невозможно. — Почему ты такой…       — Напоминаю: за несмешные шутки отвечаю я, лисенок, — Дазаю приходилось плавиться под желанными прикосновениями. Лисенок уже давно терся задницей об его стояк, но старательно ничего с этим не делал. Но Дазаю впервые было как-то не до скорого удовлетворения физиологической нужды — было приятно, что к нему могут хотеть прикасаться просто так. Как будто он даже желанный.       — Это да, — согласился Чуя, заставляя вспоминать разговор. — Но никто не говорил, что я шучу.       Он размотал бинты на запястьях, заставляя дернуться от прикосновений к чувствительный коже. Дазай будто бы превратился в оголенный нерв: это было так похоже на одну из пыток Мори, но приятную донельзя. Лисенок, казалось, не понимал, что творит с ним, но он точно знал, что делал. Провел по длинному шраму, тянущемуся аж до сгиба локтя.       — Откуда?       — Под дурью мерещилось всякое, — кратко объяснил Дазай.       Лисенок не высказывал признаков отвращения. Он все ещё мягко целовал его, касался так, будто бы Осаму был сделан из чего-то хрустального и заслуживал хорошего обращения. Это было настолько не так, что хотелось завопить, перевести все в шутку, взять инициативу в свои руки. Даже когда они трахались в прошлые разы, Дазай не позволял себе быть уязвивым: он распалял Чую, чтобы тот ничего не соображал, и наслаждался тем, что видел… никогда он не был в роли принимающего, даже если позволял себе быть снизу. Но сейчас — отказаться, оторваться было выше его сил. Он не очень верил, что лисенок наслаждается тем, что делает, но ценил попытку.       — Хэй, — окликнул его Чуя, заставив открыть глаза. Он разговаривал с ним, чтобы Дазай оставался в этом мире, не уплывая в пучины саморазрушения, и это помогало. — Шрамы — это история, помнишь?       — Дряная у меня выходит.       — Это такой почерк автора, — возразил лисенок, спускаясь на колени. Потерся щекой о бедро — Осаму многое бы отдал, чтобы видеть эту картину каждый день. Он видел, как лисенок протянул руку, чтобы расстегнуть ширинку на его брюках, но все равно не удержал вдох, когда это случилось. Твёрдого члена коснулась рука в бархатной перчатке. Дазай потянул за кончик, спросил:       — Не снимешь?       — Я… — Чуя никогда в трезвом уме и в постели не снимал перчаток: ну они и парочка, один трахается в бинтах, другой — в перчатках. Дазай почти не надеялся, что он согласится, но справедливость в лисенке победила чувство страха: — Да… сейчас.       Осаму впервые видел его руки так близко, чувствовал мягкую, как у аристократа, а не наемного убийцы, кожу пальцев. Подушечки касались члена аккуратно, едва уловимо, но Дазаю многого и не надо было. Его тащило от открытости, уязвимости, хотя — если быть рациональным — то, что они сейчас делали, можно было назвать даже невинным. Но вряд ли у Чуи, который пережил выматывающую битву со способностями, многочасовую борьбу со смертью, неприятные мгновения исцеления, а потом ещё и разработку плана, были силы на что-то большее. Да и Дазай не чувствовал себя способным на постельные подвиги: его тоже успело знатно поштормить. И то, что сейчас они вообще были вместе, хотя должны, по идее, спать без задних ног, было ничем иным, как проявлением… близости? Которую они оба умели выражать только одним способом — через постель.       Чуя очень увлёкся тем, что касался его. Движения осмелели — он взял в руку член, водя по истекающей смазкой головке большим пальцем. Руки у него действительно были все напрочь в шрамах. Йосано не избавилась от них, только ускорила заживление, и Осаму мог наблюдать это хитрое переплетение, если бы не отвлекающий фактор — это вид лисенка, на коленях, с горящими глазами, который держит его, Дазая, член в своим руках без перчаток…       Неудивительно, что Дазай долго не продержался. Он был настолько истощен происходящим, что напрягся только когда кончал, а после сразу же откинулся, не в силах и конечностями пошевелить… хотя Чуя, наверное, ждал от него продолжения. Он дернулся — и наткнулся на голос лисенка:       — Отдыхай.       — А ты? — даже языком было двигать сложно. Из него как будто силы высосали, а не подрочили. И он не на секунду не забывал, что все ещё абсолютно голый, без бинтов, и выглядит сейчас, наверное, просто ужасно: распластавшееся нечто с изуродованным телом. Чуя прикоснулся к нему влажной тряпкой, которую откуда-то уже смог достать:       — Все нормально, Дазай, — и он применил свои чары, которые использовал с первого дня их знакомства. Это напоминало, когда он уже позволял Осаму отключать его вечный контроль, его мысли. Чуя даже не подозревал, какую власть имел над ним. Он просто сказал: — Спи, ты же очень устал.       И Дазай вырубился.