Прекрасное далёко

      Антона тошнит. Ему кажется, что в далёком детстве родители посадили его на пластикового коня, сказали контролёру пустить в движение карусель и ушли, забыв дорогу к парку развлечений. Из года в год он безостановочно крутится вокруг одной оси: лето сменяется зимой, детские лица — взрослыми; даже сам Антон, длинные конечности которого уже не помещаются на потрёпанном пони, меняется, а механизм продолжает работать, вызывая хроническое головокружение. Его жизнь давно превратилась в заскорузлую рутину, из которой выбираться совершенно не хочется. Почти каждый день он вынужден просыпаться рано, идти через пробирающий прохладой утренний бриз в диспансер и бороться за тлеющие жизни людей со старушкой Смертью, в чьих костлявых пальцах добивают последний ритм ослабленные болезнью сердца. Во время учёбы в медицинском ему неоднократно говорили: у каждого врача будет своё кладбище. Антон понимает, что ему жаловаться грех: многие отговаривали его идти в онкологию, предупреждали, что работать со смертельно больными будет сложно, но Антон предпочёл не прислушиваться к их мнению. Да и работать с умирающими ему нетяжело. Антон готов встречать смерть каждого из своих пациентов. Он ежедневно слышит звенящий крик и тихие молитвы, видит мокрые наволочки и безжизненные взгляды, работает в нескончаемой суете и витающем в воздухе смиренном спокойствии. Порой Антону даже жаль, что ничего из этого не откликается в нём так, как задевает милосердных медсестёр и чуткого Павла Алексеевича, главного врача онкологического диспансера, душа которого болит за каждого страдающего мученика. Антону тяжело от того, что в его груди звенит пустота, что в зеркале в ответ на него смотрят такие же пустые глаза, а в голове гудит постоянная усталость вперемешку с обречённостью. Даже размеренный шелест моря, на побережье которого расположено учреждение, не успокаивает. Работа врачом забирает крошечные остатки сил, а плата за такой титанический труд остаётся мизерной. Антон продолжает изо дня в день крутиться на своём добром коне, покрытом слоем облупленной краски, улыбаться каждому новому пациенту, вписывать в истории болезней новую «-ому» и говорить утешающую ложь, увеличивая дозу лекарств. Антон старается соответствовать статусу хорошего врача-онколога, и добродушные старушки говорят, что у него это получается. Он никогда никому не расскажет, что все могилы за его плечами безымянные.       Очередной день сурка начинается со слепящего утреннего солнца, пробивающегося через неплотно закрытые шторы, и сотрясающего комнату грохота. На полу в прихожей Антон находит кряхтящего в тщетных попытках подняться ненаглядного соседа, который способен удивить сожителей по коммунальной квартире только трезвым состоянием. Но сегодня не праздник, а Савелий Анатольевич делать сюрпризы не любитель, поэтому в очередной раз собирает сонно хлопающих глазами соседей на свой концерт одного пьяного актёра в коридоре. Антон с трудом душит позыв попричитать о том, что Анатольичу впору спускаться на горьковское дно, как сбоку жалобно скрипит дверь, являя миру растрёпанную чёрную макушку и помятое юношеское лицо. Антон приветствует его утрированно усталым взглядом.       — С добрым утром, — голос скрипит не хуже несмазанных петель двери соседской комнаты. Антон замечает, как едва разлепляющий глаза подросток облизывает губы и вот-вот хочет что-то сказать, но в ответ на своё приветствие Шастун слышит только пьяное гудение где-то под ногами. Антон не удерживается от обречённого вздоха и, не дав своему молодому соседу опомниться, кивает головой в сторону распластавшейся по линолеуму туши. — Поможешь?       Антон стал гордым жильцом этой коммунальной квартиры два года назад, и с тех пор уклад её жизни нисколько не поменялся. Возвращаясь домой со свежего, пропитанного солью, уличного воздуха, первое, что его встречает, — бьющий в нос резких запах перегара вперемешку со сладостным сердцу ароматом домашней еды. И хотя мама Антона находится в сотнях километрах от него, его соседка, Елена Александровна, приняла его в свою семью вторым сыном. Когда Антон возвращается утром с ночных смен с единственным желанием уснуть как можно скорее, Елена Александровна, знающая, что за всю ночь Антон и крошки в рот не взял, заставляет его сначала позавтракать. Своё добродушие она объясняет тем, что негоже врачу садить своё здоровье. Антон тактично умалчивает, что хронический гастрит он заработал ещё в студенческие годы, когда из еды в общежитии были только лук и картошка, пока женщина, не требующая возражений, незамедлительно ставит перед ним порцию яичницы-глазуньи. Антону остаётся только с благодарностью принимать её доброту и есть как можно быстрее, пока на ароматный запах не пришёл её растрёпанный ото сна сын. Несмотря на то, что из всех квартирантов Антон по возрасту ближе к Арсению, найти с ним общий язык у него так и не получилось. Да и какой-либо другой язык тоже. Арсений сформировал вокруг себя ореол идеального мальчика, который успевает и хорошо учиться, и держать себя в форме, и поддерживать хорошие отношения со всеми, и даже переводить по десятку бабушек через дорогу ежедневно и при этом никуда не опаздывать. Антон ещё со школьной скамьи относился к таким личностям с настороженностью и некоторым презрением. Но сейчас он повзрослел, прошёл тяжёлую школу жизни в медицинском институте и научился относиться к любому типажу людей терпимее, даже если очень хочется заехать им по лицу. Арсению дать по лицу не хочется — больно уж жалко портить выточенные, словно из мрамора, черты лица, — но и сближаться с соседом желания не появилось. Они обмениваются дежурными приветствиями и улыбками, иногда обсуждают прошедший день скорее из правил приличия, чем из искреннего интереса, а ещё переносят бессознательное тучное тело их общего соседа из различных точек дома в его комнату, как сейчас. Взваливая слабо сопротивляющегося мужчину на захламлённую кровать, Антон ставит в голове пометку «без динамики» с мыслью, что этот день станет очередным томительным оборотом карусели вокруг оси жизни.       

***

      В онкологический диспансер люди приезжают умирать. Принося направление на госпитализацию в приёмное отделение, они словно отдают билеты в один конец. Каждый раз, встречая новые посеревшие лица с потухшим взглядом, Антон ощущает себя проводником между двумя мирами. С одной стороны, он, как человек, некогда давший клятву врача, обязан бороться за жизнь человека любой ценой. С другой стороны, очень сложно помогать больному двигаться вперёд, когда он сам уже водрузил на спину крест, готовый лечь в могилу там же, где ему выдали надорванный с одного конца билет. Их диспансер призван наблюдать за состоянием больных и оказывать необходимое лечение, но люди всё чаще отказываются от терапии и всё реже говорят о завтрашнем дне. Антона в этой ситуации беспокоит только то, что он ощущает себя запертым в душном маленьком помещении, в котором глаза слезятся от запаха смрада и людской безнадёги. От этого фантомного аромата под конец дня начинает гудеть в висках и саднить где-то в области носоглотки. Но Антон не может винить людей в их пессимистичных настроениях. Тяжело осуждать больного, от которого долгое время скрывали факт наличия рака, а сам он боится вслух произнести это слово, потому что оно горечью оседает у основания языка. Вместо этого люди предпочитают заменять свой диагноз другими тремя буквами. Каждый день Антон вынужден выслушивать наивные вопросы: «А «это» можно вылечить? Как быстро люди умирают от «этого»? Сколько мне осталось, пока «это» не убило меня?» Антон по правилам постсоветской медицины обязан говорить только самые лучшие прогнозы и выдумывать истории о том, как на днях некий Иван Иванович добился ремиссии и смог выйти из стен больницы в светлое будущее. На деле из их диспансера выписываются только в трёх случаях: с заключением о смерти на руках у родственников, с желанием провести последние дни в родном доме или со стабилизированной ремиссией. Антону тяжело рассказывать людям о сказочных выздоровлениях, когда сам он чаще прощается с безнадёжными пациентами, а не с теми, кому пророчена долгая и счастливая жизнь. Врать Антон не любит, почему зачастую без страха и сомнений рассказывает больным об их диагнозе, даже если в современных реалиях это неприемлемо. У Антона совершенно другой взгляд на право пациентов знать о своём состоянии. Заставлять людей жить в слепых надеждах и смотреть на своё здоровье через призму розовых линз кажется Антону более жестоким, чем дать человеку понять, что с ним происходит и чего ему ждать в ближайшем будущем. Павел Алексеевич называет его взгляды революционными. Антон предпочитает думать, что это простое чувство справедливости.       День проходит даже лучше, чем Антон предполагал с самого начала. Выходя из душной какофонии больничных ароматов на свежий вечерний июньский воздух, Антон позволяет себе выдохнуть с облегчением: за рабочий день ни один из его пациентов не отправился в морг, а некоторые из тех, кто лежит в особо тяжёлом состоянии, начали чувствовать себя лучше. Антон малодушно понимает, что не может порадоваться за них искренне: он настолько заработался, что единственная эмоция, сопровождающая его до самого подъезда, — усталость. Даже голод оказывается не столь сильным, сколько соблазнительная аура, исходящая от дивана. Антон оказывается не в силах бороться с его пленяющими чарами и проваливается в сон сразу же, как только голова касается подушки. Просыпается он, когда в незашторенное окно светит уличный фонарь, а стрелки настенных часов давно перевалили за полночь. Голова по-прежнему болит так, словно её использовали вместо гонга, а в животе, судя по звукам, допевает предсмертные песни кит. Антон ещё с минуту лежит неподвижно, прислушивается. Квартира погрузилась в сонную тишину, даже едва различимого шелеста страниц за стеной не слышно. Антон ощущает себя шкодливым маленьким мальчиком, когда ему приходится преодолевать длинный коридор осторожной поступью, морщась каждый раз, когда под ногами жалостливо скрипят половицы. Кажется, что вот-вот из комнаты выйдет его мама и пресечёт попытку сына своровать несколько ложек открытой накануне банки сгущёнки. Но в холодильнике вместо сгущёнки стоят только банки дешёвого пива из ларька напротив и кастрюля с борщом. Антон знает, что Елена Александровна будет не против, если он полакомится её кулинарным творением, но совесть не позволяет. Когда Антон закрывает холодильник, комната снова погружается во мрак, а мимолётное воспоминание из детства улетучивается вместе с сигаретным дымом, который он выпускает в приоткрытую форточку. Свежий воздух отрезвляет, сигаретный дым расслабляет. В его реальности дни проходят быстрее, лето — бесцветнее, а сигареты горчат до выступающей на глазах влаги. Из антоновой реальности хочется сбежать, чтобы не задохнуться в удушающем дыме из тоски ежедневной рутины. В такие ночи, когда вся Вселенная, кажется, останавливает свой ход, даже сам Антон думает, что был бы не против что-то изменить в своём существовании. Потому что одиночество разъедает внутренности, потому что неизменность бытия сводит с ума, потому что у всех вокруг жизнь наполнена хоть какими-то эмоциями. Его однокурсники, с которыми он давно потерял связь, ещё в институтские годы обзавелись счастливыми семьями. И Антон был вынужден наблюдать за их радостными лицами и улыбаться почти искренне. Его пациенты, хоть и смотрят безжизненными глазами, испытывают тоску и боль утраты, и Антон завидует даже им. Потому что они чувствуют. А у Антона внутри ничего. Глухая пустота, с которой он настолько породнился, что даже не тешит себя надеждами на то, что её можно хоть чем-то заполнить. Наутро ему это будет не нужно, но сейчас, когда тёмный сгусток в груди, окутанный сигаретным дымом, болезненно пульсирует, Антон завидует и своим бывшим друзьям, и своим пациентам, и в особенности своему соседу Арсению. Антон в обычное время не вспоминает о нём, будто того и вовсе не существует в его реальности, но сейчас, видя его на улице в свете ночного фонаря в классических брюках и белой рубашке, не думать получается с трудом. Где-то на подкорке сознания Антон находит воспоминание об утреннем разговоре Арсения со своей мамой о школьном выпускном. Теперь и ему предстоит вступить во взрослую самостоятельную жизнь. А пока что он стоит под окнами своего дома и ловит ускользающие моменты своего беззаботного детства. Антон затягивается сильнее обычного. Ему завидно, что самые светлые моменты юности у Арсения ещё впереди, что он по-прежнему может улыбаться ярко и искренне, не стесняясь, что кто-то его за это осудит. Арсений может чувствовать, и он берёт от этой возможности всё, отдавая всего себя эмоциям. Антон уже не может похвастаться такой привилегией. Он невольно вспоминает, как два года назад при въезде в комнату в трёхкомнатной коммуналке Арсений поведал ему: «До тебя здесь жил брюзгливый дед». Антон тогда не понял, зачем ему нужна была эта информация, но сейчас, прослеживая за скрывшейся в подъезде чёрной макушкой, он, кажется, понимает. Антону следовало сразу же проветрить помещение, протереть старый слой пыли со шкафов, а в лучшем случае и вовсе поменять мебель на новую. И хотя Антон не верит в потусторонние силы и особую энергетику помещений, сейчас он готов поверить в пророчество тогда ещё подростка о том, что жить в этой комнате опасно. Теперь Антон ощущает себя тем самым ворчливым дедом, который недоволен жизнью в любых её проявлениях. Только вот если тому старику невозможно было угодить, то Антон по-прежнему чувствует ровным счётом ничего. Что-то здесь не сходится.       Из тяжёлых мыслей Антона вырывает щелчок входной двери и удивлённый взгляд Арсения: видимо, не ожидал увидеть в стенах коммунальной обители кого-то бодрствующего в столь поздний час. Антон сам не горит желанием составлять кому-то компанию, но ради приличия спрашивает про прошедший выпускной. По горящему взгляду и блаженной улыбке на чужих губах Антон понимает, что этот день останется в сердце Арсения надолго. От того, с каким запалом и восторгом Арсений отзывается о прошедшем событии, Антон и сам невольно улыбается. Арсений умеет заряжать своим настроением любого, и сейчас опьянённая ночным воздухом душа Антона готова поддаться зову юношеского шёпота и собственным ностальгическим воспоминаниям. Ведь когда-то Антон чувствовал вкус школьной юности точно так же, как сейчас её смакует этот мальчишка. Арсений ставит на плиту чайник, и Антон удерживает себя от замечания, что греть воду посреди ночи в погружённой в сон квартире не самая лучшая идея. Арсения же это несильно беспокоит. Он подходит к окну и упирается локтями в свежевыбеленный подоконник. Антон повторяет за ним и направляет взгляд в окно. Небо уже начинает светлеть.       — Мы хотели всем классом встретить рассвет, — Арсений понижает голос до едва осязаемого шёпота, потому что теперь Антон рядом и разговоры вполголоса кажутся уже неуместными. У самого Антона бегут по коже мурашки не то от него, не то от холодного воздуха, окутавшего всё помещение. — Но я не пошёл. Маме нездоровится, и я хотел бы сопроводить её в поликлинику на обследование, а для этого надо встать пораньше.       Антон в ответ неопределённо мычит. Он давно заметил, что Елена Александровна хиреет: кожа побледнела, лицо осунулось, а лёгкие морщинки стали глубже. Антон предпочитает не лезть в чужое здоровье до тех пор, пока его об этом не попросят — это не его поле боя. Да и вне стен больницы заниматься врачеванием нет никакого желания. Антону хочется хоть иногда перестать быть юным врачом и снова стать обычным человеком. С первым справляться получается, а вот почувствовать себя человеком — не очень. Тишина, скрашиваемая тихим шипением газа, затянулась, и Антон уже было хочет окончательно разорвать её и уйти досыпать законно отведённые под это часы, но Арсений решает дать их диалогу шанс.       — Вы знаете, почему придумали рассветы? — мечтательный вкрадчивый шёпот вводит Антона в лёгкий ступор. Сейчас он совершенно точно не хочет уходить в дебри философии, но Арсений смотрит на него в упор, так, что при всяком желании сбежать не получится. А ещё эта его чёртова привычка обращаться на «вы» к любому, кто старше него даже на год. Антон переводит взгляд на розовеющее небо и ведёт плечом.        — Почему?       — Чтобы люди могли посмотреть на них и понять, что они ещё что-то чувствуют.       Антон всегда знал, что в Арсении есть что-то чудное. Обычно таких людей называют романтиками, но Антон предпочитает думать о них, как о людях, пытающихся понять, что же они на самом деле такое. Антон не любит поддаваться таким мыслям, но сейчас вкрадчивый шёпот заставляет его погрузиться в размышления. Он всматривается в перьевые облака, напоминающие рыжий лисий хвост, в проступающую синеву утреннего неба и думает, что в эти минуты, когда новый день только-только зарождается, в груди должно расползаться тепло. Но Антону становится тоскливо. Он начинает думать о предстоящем дне, об очередных беседах с теми, у кого жизнь уже находится на закате, и о том, что и эти сутки обязательно подойдут к своему завершению, как и следующие, как и вся предстоящая неделя. У Антона от созерцания рассвета щемит в груди и вяжет язык. Снова хочется курить, чтобы вытравить гнусные мысли из головы, чтобы не ощущать разъедающую душу тоску о том, что начало неизбежно ведёт к концу. Антон смотрит на Арсения. Тот не сводит с него взгляда, одаривает мягкой улыбкой и, кажется, знает об Антоне что-то, до чего он сам догадаться не может. Антона осеняет не сразу. Он в самом деле чувствует. Чувствует далеко не то, что предполагал Арсений, но точно ощущает внутри себя вихрь давно позабытых эмоций. На губах расцветает улыбка.       Арсений успевает снять чайник до того, как тот засвистит.       

***

      В суматохе нового дня Антон напрочь забывает и про тоску по иной жизни, и про ночное рандеву, разве что на душе становится необъяснимо легче, словно он смог раскрыть никому не подвластную тайну в одиночку. Улыбаться пациентам становится проще, говорить о хороших прогнозах радостнее, но и от горькой правды, слетевшей с уст, тяжелее на душе не становится. Жизнь продолжает течь своим чередом, и Антон понимает, что эйфория от ночного снисхождения пройдёт быстро, а оттого воспринимать своё хорошее расположение духа становится труднее. Сколько бы Антону ни твердили, что жить надо настоящим, он постоянно думает о будущем, теряясь в прогнозах и догадках о предстоящих событиях. Позитивное настроение полностью сходит на нет, когда в кабинете во время утреннего приёма он видит свою добродушную соседку. Ему сразу же вспоминается и полуночная печаль, и разговор с Арсением по душам. Он наверняка сейчас сидит и ждёт в коридоре. Обычно задорная Елена Александровна держит в судорожно подрагивающих руках пузатую книжку, одетую в пёструю картонную обложку, сделанную из коробки недорогих конфет, и смотрит на Антона тем самым испуганным взглядом, в котором проблёскиваются огоньки надежды. Антон ненавидит этот взгляд, потому что рушить чужие надежды неприятно, а если они принадлежат породнившемуся человеку — то и вовсе тошно. Когда Антон читает анализы, по давно заученному плану опрашивает симптоматику, синтезируя в голове облик знакомой картины заболевания, ему впервые хочется соврать. Наплести какую-нибудь чушь о том, что ничего страшного нет, что она будет жить ещё вдвое больше и её жизни ничего не угрожает. Но у Антона в горле встаёт вязкий ком, а в глазах чуткой Елены Александровны застывают слёзы.       — Всё плохо, Антон Андреевич?       А у Антона даже язык не поворачивается сказать, что да, плохо, что надо срочно ложиться в стационар на лечение и что это самое лечение навряд ли поможет. Он с трудом берёт себя в руки и говорит всё, как есть, разве что про эффективность терапии тактично умалчивает: он не настолько преисполнился в своих убеждениях, чтобы окончательно обнадёживать людей. Но Елене Александровне хватает и этого, чтобы дать волю эмоциям. Сквозь всхлипы и ткань носового платка она говорит, что госпитализироваться не будет и что её сын не должен ничего узнать, потому что он откажется от своей мечты ради умирающей старухи. Антон пытается найтись с утешениями, пытается уговорить её на лечение, но та остаётся непреклонной. А сам Антон не имеет права разглашать диагноз пациента без его согласия. Врачебная тайна. Поэтому он вписывает диагноз «центральный рак правого лёгкого второй степени» в медицинскую карту, выписывает рецепт на обезболивающие и лекарства, способные воздействовать на опухоль, и с тяжёлым сердцем отправляет женщину домой. Остаток дня проходит в прострации.       Когда Антон по окончании смены возвращается в стены квартиры, он нарочито старается не выходит из своей комнаты лишний раз. Почему-то встречаться с Еленой Александровной страшно, а с Арсением ещё и стыдно. Ощущение, что он, вписав своей рукой диагноз, подписал смертный приговор сразу двум людям, никак перед ним не провинившимся. Эти мысли не отпускают Антона весь оставшийся вечер, и когда в голове становится от них гулко, а на сердце — скверно, часы пробивают полночь, а квартира снова погружается в сон. В желании вытравить всю мерзкую живность, устраивающую переполох в черепной коробке, Антон прокрадывается на излюбленную кухню. Сигаретный дым немного успокаивает нервы, ледяной пол, обжигающий холодом босые ступни, отрезвляет, но нисколько не спасает от нагнетающих мыслей. Антон настолько погружается в них, что вздрагивает всем телом, когда за спиной скрипит половица. Арсений со свойственной ему вежливостью извиняется за беспокойство и, в очередной раз ставя на плиту чайник, интересуется, как прошёл день. Антон отвечает уклончиво, старается не упоминать визит его матери и в целом обходясь стандартным: «Ничего необычного». Но Арсений почему-то смотрит пристальнее обычного, словно хочет прожечь насквозь и в образовавшейся дыре найти именно то, что он так хотел выведать тем будничным вопросом. Но когда желаемое оказывается вне зоны досягаемости, приходится идти ва-банк.       — Скажите, с мамой действительно всё будет хорошо? — и всё же не рассказала. А Антону гнусно даже смотреть в глаза этому мальчишке, который по крайней мере старается улыбаться ему вежливо, пока сам Антон вот-вот готов плюнуть ему в душу. Он смотрит на танцующее от лёгких порывов ветра голубое газовое пламя, словно приворожённый, лишь бы не встречаться с ледяными глазами напротив. Его разрывает на части: с одной стороны, врать Арсению не хочется, но с другой — он по-прежнему повязан врачебной тайной. Но сейчас он не на службе, на нём нет белого халата, зато есть два года жизни под одной крышей и томящееся в воздухе ожидание правды. И Антон смотрит в глаза Арсению сквозь пелену темноты и говорит, как есть. Он наблюдает, как с каждым колким словом губы Арсения поджимаются, как на дне зрачков зарождается страх и как ломается ещё одна маленькая жизнь. Антону тяжко и одновременно легко без увесистого груза на плечах, Арсению больно и благодарно, потому что ему наконец-то сказали правду.       — Я понимаю, как тяжело слышать об «этом», когда оно касается близкого человека, — Антон машинально переходит на давно вызубренные слова в попытках усмирить бушующий ураган, — Но я бы хотел, чтобы ты попытался поговорить со своей мамой.       Арсений смотрит на Антона загнанным зайцем и безвольно кивает, отчего у Антона складывается впечатление, что Арсений не услышал ни единого его слова, прозвучавшего после оглашения диагноза. Но на следующий день Антон ловит их в коридоре стационара. Он здоровается с Арсением кивком, по обычаю интересуется самочувствием Елены Александровны и пытается попросить у неё взглядом прощения: он не смог выполнить её просьбу. Женщина в ответ смотрит на него с благодарностью.       Оформлением пациентов в стационар занимаются медсёстры, поэтому Антон, получив на руки медицинские карты новоприбывших, уходит заниматься бумажной волокитой и другими пациентами. Пробегая между палатами, он невольно цепляется взглядом за своих соседей. Антон отмечает, как осунулось за одну ночь лицо Арсения, впавшие глаза и синие круги вокруг них. Елена Александровна выглядит не лучше, разве что с завидной частотой кашляет в платок, делая свой вклад в общую симфонию отделения торакальной онкологии. Антон становится случайным свидетелем их нежной родственной связи. Пока всем обитателям отделения нет до них дела, Антон в мертвенно-спокойной суматохе замечает, как Арсений крепко сжимает руку матери и, наклонившись близко-близко, говорит ей что-то в самое ухо. Антон всегда знал, что семейные отношения между ними, пожалуй, самые трепетные и бескорыстные из всех тех, что ему когда-либо довелось увидеть. Здесь, в онкологическом диспансере, больные остаются умирать в одиночестве. Многие люди привозят сюда своих родственников со всех уголков региона и оставляют на верную гибель, так никогда и не навещая их. Антон никогда не винил и их. Ему в принципе ни до кого нет дела. В поступающих людях он видит только диагноз, в общении с ними применяет полученные на парах по медицинской этике знания и свою детскую беспечность, с которой он прожил весь юношеский период. Когда тебе нужно внести свою долю в оплату коммунальных услуг, оставить деньги на питание и непредвиденные расходы, а ещё успевать копить на собственное отдельное жильё, думать о ком-то ещё не предоставляется возможным. Пока девочки-практикантки пытаются подбить к нему клинья, он думает, стоит ли увеличивать дозу лекарства пациентке из шестой палаты и когда он успел потратить пятьсот рублей, оставленные на чёрный день. Пока все в его окружении уже обзавелись полноценными семьями, Антон на вопросы мамы в момент очередного еженедельного созвона морщит нос и говорит, что ему не до этого. И не лукавит, ведь ему в самом деле до любви — целая пропасть, строить мост через которую нет ни сил, ни желания. Прежде чем к чему-то стремиться, необходимо понять, зачем это нужно. А Антону пока что и так неплохо живётся.       Когда Антон возвращается с приёма больных в отделение, всех поступивших уже распределили по палатам, а это значит, что грядёт очередной обход. Арсения с мамой он находит в седьмой палате. Всё то время, что Антон общается с другими пятью пациентками, он чувствует спиной прожигающий льдом взгляд. Тот самый, который он скорее ощущал в темноте ночной кухни, нежели видел воочию. Когда все назначения скорректированы, а самочувствие пациентов проанализировано, Антон вместе с медсестрой и своим коллегой по отделению собирается покидать палату. Останавливает его цепкая хватка таких же холодных, как и цвет глаз, пальцев.       — Можно Вас на минуту?       В коридоре Арсений выглядит непривычно нерешительным и рассеянным: поджимает губы, смотрит вроде бы в глаза, а на деле куда-то сквозь, лениво растирает ладонью плечо. Антону даже становится жаль его. За два года жизни в одной квартире Арсений, несмотря на редкие пересечения и взаимодействия, стал ему почти как родственник — очень далёкий, откуда-нибудь из-за бугра, но всё же родственник. Антону хочется его подбодрить и успокоить, чтобы тот, наконец, начал говорить и перестал тянуть кота за хвост. Всё же у Антона за суточную смену ещё есть, чем заняться.       — Антон Андреевич, — голос, сиплый и низкий, бьёт по ушам, и прежде чем продолжить, Арсению приходится прочистить горло, — У меня к Вам немного нетривиальная просьба. Я понимаю, что это противоречит уставу вашего учреждения, но я бы хотел остаться с мамой на эту ночь. В больнице.       Теперь Антон понимает, почему Арсений так долго не мог собраться с мыслями: всегда правильным мальчикам тяжело преступать закон. Но Арсений оказался из тех, кому благополучие как собственное, так и своих близких, превыше всяких правил. Антон хочет было поломать комедию и сыграть непреклонного врача, как это делает перед пациентами обычно, чтобы они не начали чувствовать вседозволенность. Но перед ним по-прежнему стоит породнившийся Арсений, а за дверью всё так же тихо кашляет его мама. Благо сегодня его ночная смена, и поэтому он сможет помочь своему соседу с его маленькой просьбой. Антон дарит Арсению дежурную улыбку.       — Я могу это устроить, — Антон наблюдает, как потускневшие глаза Арсения загораются радостным облегчением, — Но есть одно условие.       Оставшийся день проходит в привычном ритме. После семи вечера, когда часы посещения больных заканчиваются, Антон сам приносит в палату Елены Александровны дополнительную порцию ужина из буфета их отделения. Арсений, явно не ожидавший такого внимания, одаривает Антона яркой улыбкой и словами благодарности, пока Антон думает, что ещё одного человека в полуобморочном состоянии ему на своей смене не хватало. Сразу после вечернего обхода, когда во всём отделении объявляют отбой, Антон уводит Арсения из палаты в ординаторскую, являющуюся его личным кабинетом на ближайшую ночь. Если бы Антон оставил Арсения в палате, тому бы пришлось спать сидя, а то и вовсе не смыкать глаз всю ночь, потому что из шести имеющихся коек заняты все, и уложить там внепланового гостя не предоставляется возможным. В ординаторской же помимо письменного стола и шкафа, забитого никому не нужной макулатурой, стоит одноместная кровать для ночных дежурантов. Антон не привык спать на смене — в онкологическом диспансере всегда надо быть начеку, да и кровать для его размеров маловата, — а вот таким гостям, как Арсений, она будет как раз к слову.       — Вы знали, что раньше здесь был пионерский лагерь? — когда Арсений начинает чувствовать себя в незнакомой обстановке раскрепощённее, а бумажной волокиты, которую надо оформить, в руках Антона порядком меньше, Арсений решает, что ночные откровения должны войти у них в традиционный обиход. Антон отвлекается от бумажек и поднимает взгляд на лежащего на кровати Арсения. Тот, подложив руки под голову, то ли мечтательно, то ли сонно глядит в потолок и мягко улыбается, точно витая в своих ностальгических воспоминаниях. Ставя очередную подпись, Антон отрицательно мычит.       — Неплохое место для лагеря: на окраине города, рядом море, свежий воздух, — лениво проговаривает он в попытках поддержать разговор.       — Ага. Здесь всё моё детство прошло, — Арсений поворачивается на бок так, чтобы иметь возможность наблюдать за движением каждого мускула на лице собеседника, — Я ещё помню, как лет пять назад меня должны были посвятить из октябрят в пионеры, и я должен был приехать сюда с новым званием и красивым красным галстуком. Но именно в этот год пионерское движение распустили, а лагерь закрыли. Тогда я думал, что моё детство навсегда разрушено, — он усмехается так, словно рассказывает шутку и сейчас будет её смешная кульминация. А у Антона в это время в груди неприятно ёкает, словно это в нём только что сломали маленького ребёнка, — А, оказывается, моё детство заканчивается сейчас.       На губах Арсения застывает горькая улыбка, и у Антона руки чешутся стереть её с бледного юношеского лица. Люди, теряющие самое ценное, что у них может быть, не должны так улыбаться. Не в эту минуту, когда жизнь раскалывается на «до» и «после», не в этом месте, где уже во второй раз приходится выслушивать злую шутку судьбы. Никак не Арсению, потому что у самого Антона сердце щемит от этой сказки на ночь, пока Арсений смотрит на него невинно и улыбается печально. В который раз Антон убеждается: Арсений сильный. Он сможет проломить своим духом даже Великую Китайскую стену, если того пожелает. Он — не Антон, и от этого внутри Шастуна расцветает восторг. Он никогда не скажет об этом вслух, но он готов восхищаться выдержкой этого юного восемнадцатилетнего мальчишки так, как восхищался в студенческие годы Павловым или Сеченовым. Антон в целом не находится с тем, что ответить на чужие откровение, и кто знает, что бы его уставший за день мозг смог придумать, если бы в ординаторскую не вбежала медсестра с просьбой срочно помочь одной из пациенток. Когда Антон возвращается, надобность придумывать ответ отпадает — Арсений уснул, свернувшись посреди кровати клубочком.       

***

      Дни сменяют недели, недели превращаются в месяцы, и душное и влажное лето уже поёт первыми нотками осени. Антон начинает видеться с Арсением чаще: на кухне за завтраком по утрам и в ванной за чисткой зубов перед сном, в больнице днём и перед дверьми подъезда на рассвете. Разговоры становятся дольше, а оттого ценнее для них обоих: Арсению необходимо скрашивать непредвиденное одиночество, а Антону важно, чтобы ещё один сосед не пристрастился к губительным веществам. Да и видеть эмоционально изъясняющегося Арсения гораздо приятнее, чем безжизненные серые лица в обрамлении белых стен и лекарственных ароматов. Антон не сразу понимает, как чья-то тяжкая беда сплотила их обоих. Тот день, когда Елену Александровну положили в стационар, надломил лёд между ними, изменил прямой ход рельсов, по которым двигались их отношения. Если раньше Антону было проще жить в своей угрюмой комнатушке как отшельник и стараться лишний раз не нарываться на беседы по душам, то сейчас он охотно идёт на кухню, где с чашкой крепкого чая и новой историей ждёт его Арсений. Тот оказывается интересным компаньоном. Гораздо интереснее медицинских справочников и мордобоев Савелия Анатольевича со своим собутыльником в клумбе под окном. Арсений рассказывает ему о своей подработке в круглосуточном магазине около дома, куда Антон частенько забегает за продуктами или пачкой сигарет, если те так некстати заканчиваются. Пару раз Антон даже заставал Арсения за прилавком глубокой ночью. Арсений до сих пор смеётся с лица Антона, когда Попов отказался продавать ему сигареты, потому что у последнего с собой не было паспорта. А ещё Антон понимает, насколько же Арсений начитанный. Он умудряется почти к каждой ситуации процитировать классика, всегда уверенный в правильности воспроизводимых им строк. Антона этот навык приятно удивляет. Он уверен, что в комнате Поповых настолько всё изобилует книгами, что те используют их вместо столов. Арсений на его заявление сначала смеётся, а потом одаривает загадочным взглядом. Антон расценивает его как согласие с его доводами. Изредка рассказы Арсения Антон разбавляет своими. Он вещает об интересных случаях из тех, что способен понять не углублённый в медицину мозг собеседника, упоминает о чудачествах персонала и об их страшных и не очень ошибках. О маме Арсения они говорят только в стенах больницы, стараясь абстрагироваться от болезненной реальности хотя бы на маленькой кухоньке.       Когда начинается сезон дождей, все жители побережья понимают, что с жаркими летними днями можно попрощаться до следующего года. Антон замечает, как стремительно падает общий настрой в их отделении: без солнечного света серые лица кажутся более бесцветными, а под искусственным светом жужжащих люминесцентных ламп и вовсе белыми и лишёнными жизни. Мир превращается в чёрно-белое немое кино. Антон не может отделаться от мысли, что в пропахших лекарствами и солёной печалью стенах завелись живые мертвецы. Хотя диспансер в любое время ощущается кладбищем для живых тел и мёртвых душ. Сам Антон никогда не был метеозависимым, но даже он ощущает тяжесть пропитанных влагой металлических туч. Извергаясь дождевыми каплями, они давят на плечи, приковывают к холодной земле, мешая свободно перемещаться в пространстве. Воздух становится свежее, дышать — легче, и Антону кажется, что эти дождливые дни предвещают то ли конец, то ли начало: в любом случае дышится свободнее, потому что всё, что было, уже не имеет значения, а всё, что может случиться, ещё не так важно, а двигаться вперёд, в неизвестность, всегда оказывается труднее. Антон не хочет думать об этом. Он привык не доверять знакам судьбы.       Лениво накрапывающий дождь под конец дня превращается в непроглядную ливневую стену. Антон мысленно матерится и чертыхается от несправедливости, но всё равно пытается защититься зонтом от ветра, мокрого плаща, простуды или, ещё чего хуже, пневмонии. Подъезд встречает его привычной спирающей дыхание духотой, алкогольными испарениями и кошачьими испражнениями. Антон радуется даже этому, потому что этот шлейф, уже впитавшийся в изрисованные шаловливыми подростковыми руками, знаменует окончание дня и завершение трассы с препятствиями, которую пришлось пройти Шастуну, чтобы, наконец, отдохнуть от изнуряющей будничности провинциального врача. Антон забирает из почтового ящика счета за коммунальные услуги, читает новую, чернеющую на зелёных стенах надпись с обзывательствами, адресованными некой Катьке, и вслушивается в эхо собственных шагов, отражающихся от бетонных ступенек. Когда до третьего этажа остаётся один пролёт и не открытая квитанция за свет, взгляд Антона цепляется за чёрный силуэт. В сгорбленной фигуре, облепленной мокрой тканью старенькой олимпийки, и в голубых глазах, выглядывающих из-за спавшей на лицо влажной чёлки, Антон признаёт Арсения.       — Ты чего тут? — пропечатанные на серой бумаге цифры отходят на второй план, когда похожий на выброшенного на улицу щенка сосед начинает улыбаться счастливо и смотрит с облегчением, соскребая себя с холодного бетона. Не хватает разве что виляющего хвоста.       — Наконец-то Вы пришли, — Арсений стоит на две ступеньки выше Антона, из-за чего имеет удовольствие смотреть ему в глаза немного свысока, — Дело в том, что я где-то посеял ключи от квартиры. Я пытался их найти, но начался ливень, и вот, — он показательно отжимает край кофты, с которой стекает тонкой струйкой вода. Даже в этом движении Антон замечает, как трясутся руки у Арсения.       — А Анатольич? — Антон думает, сколько же Арсений просидел здесь, весь мокрый, продрогший, в окружении дурманящего смрада и отражающегося от стен шума собственного дыхания. Сердце болезненно сжимается.       — Я пытался достучаться, но его или нет дома, или он в обычном беспамятном состоянии.       Квартира встречает их теплом, тишиной и одиночеством. Антон первым делом идёт на кухню и ставит на плиту чайник, пока Арсений пытается снять с себя мокрую кофту и не затопить соседей снизу. Когда спичка в пальцах Антона гаснет, а Арсений появляется в дверном проёме, шестерёнки в голове Антона генерируют главный вопрос предстоящего вечера.       — А где ты будешь спать? — Арсений смотрит в ответ так, словно сам не задумывался об этом, и неопределённо ведёт плечом. Для жителей коммунальной квартиры свойственно иметь два комплекта ключей: первый от входной двери, а второй — от собственной комнаты. И хотя доверие между всеми сожителями их обители присутствует, оставлять свои скромные пожитки в открытом доступе по-прежнему боязно: всё же время сейчас непростое, а люди зачастую оказываются не теми, за кого себя выдают. Но в комнате Антона нет ничего, что можно было бы украсть, а с Арсения по-прежнему стекают труды матушки Непогоды, поэтому решение проблемы приходит моментально. — Пошли.       В холостяцкой комнате Антона незаправленный диван и окна без штор, письменный стол с медицинскими справочниками и раскиданная по полу грязная одежда. Открытая форточка впускает в помещение прохладный, свежий от дождя воздух, и даже сам Антон ёжится от холода, когда подходит к окну, чтобы его закрыть. Ему становится почти стыдно, когда Арсений, севший по его приглашению на самый край дивана, начинает отнекиваться и говорить, что он не хочет мешать своим присутствием.       — А где ты хочешь ночевать? — говорит Антон, поднимая очередной носок с пола, — На кухне или в подъезде? — Арсений сразу тушуется и с минуту ничего не говорит.       — Завтра я схожу в больницу и заберу дубликаты ключей у мамы, так что я Вас недолго побеспокою, — Антон поднимает на Арсения взгляд и вспоминает, что сейчас самое главное не выставить свою коморку в презентабельном виде, а не дать сидящему на его диване мальчику окончательно окоченеть. Пока Антон ищет в своём шкафу чистую и желательно тёплую одежду, за спиной Арсений бурчит едва слышимое:       — Спасибо.       Антон прячет снисходительную улыбку в груде одежды.       Комнату, погружённую в пасмурный мрак, озаряет яркая вспышка, и Антон вынужденно отвлекается от поисков. Небо за окном почернело, а размеренный стук капель по стеклу заглушается сотрясающим раскатом грома. Где-то на подкорке сознания Антон вспоминает, как утром по радио передавали затяжную грозу. Выуживая из захламлённых полок нечто напоминающее чистую сухую домашнюю одежду, Антон поворачивается к своему новому компаньону на ночь с желанием сказать что-то про размер обновки, но так и застывает с приоткрытым ртом. Арсений, сидящий с неестественно выпрямленной спиной, кажется бледнее стен больничных палат. Его ноздри раздуваются часто и судорожно, будто ему не хватает воздуха, а пальцы на коленях сжаты так сильно, что кожа на них побелела от напряжения. Антону это не нравится.       — Всё нормально? — спрашивает он с опаской, делая неуверенный шаг навстречу. Антон получает ответ без слов. Когда молния за окном в очередной раз проходится по верхам небосвода, Арсений жмурится, вскидывает руки к ушам, так и не касаясь мочек ладонями, и содрогается всем телом в такт громовой симфонии. Когда Арсений исподлобья смотрит на него загнанным зайцем, неуверенно опуская вскинутые в рефлексе руки, Антон понимает две вещи: Арсений боится грозы и того, что его за это осудят. Антону осуждать Арсения не за что. Он мог бы осудить безалаберных родственников пациентов, их самих, всю систему здравоохранения, но ему точно не за что осуждать человека, столкнувшегося со своим страхом лицом к лицу. Антон оставляет вещи на стуле и садится перед удивлённо уставившимся на него Арсением на колени. Он хочет спросить, может ли он помочь Арсению и прикоснуться к нему, но когда очередной раскат застаёт их врасплох, думать о правилах приличия становится некогда. Со всей присущей ему аккуратностью Антон накрывает уши Арсения своими ладонями, чувствуя, как на его запястья ложатся крепкой хваткой ледяные одеревеневшие пальцы.       — Закрой глаза, — Антон видит, как мешкается Арсений, как он хочет возразить и отпрянуть от собственной слабости, но под напористым взглядом тушуется и всё же закрывает веки. В момент, когда комната озаряется в очередной раз, Антон тянет напряжённого Арсения на себя, прижимая его лоб к своей груди так, чтобы любые перепады яркости остались для него незамеченными, и начинает говорить. Обычно, когда человека надо отвлечь от чего-то травмирующего или болезненного, никогда не знаешь, что нужно сказать. Антон всегда теряется в таких ситуациях, но уже выработанные за недолгие годы работы врачом смекалка и реакция помогают ему найтись со словами. Антон рассказывает Арсению о том, что знает одновременно лучше и хуже всего: он говорит о своей жизни. Уверенный, что под пеленой стресса Арсений не запомнит ни грамма из рассказанной Антоном откровенности, Шастун начинает вспоминать, как родился и прожил все свои детство и юность в свободном и любимом душой Воронеже, как всю молодость родители говорили ему идти учиться на врача и как он, не знающий, кем хочет быть и куда проложить свой дальнейший путь, всё же поступил в медицинский институт. Он с усмешкой говорит о том, как на бесконечные: «Ты будешь лечить нас», — твердил, что пойдёт в патологоанатомы, как тактично игнорировал утренние лекции и сдавал экзамены с помощью божьей и своего друга Димки, который перед этими самыми экзаменами натаскивал его даже на уверенные четвёрки. Когда молнии начинают сверкать чаще, а чайник на кухне оповещает свистом об окончании своей работы, Антон думает только о том, что дополнительный шум пойдёт ему только на руку. Арсений же на шум чайника никак не реагирует: его хватка всё такая же крепкая, тело по-прежнему окаменелое, а дыхание тяжёлое и частое, словно за его спиной не страх перед природной стихией, а стокилометровый марафон. Антон рассказывает, как пошёл в интернатуру по онкологии в противовес всем предостережениям о том, насколько сложна эта специальность. О том, что он не болеет эмпатией к чужому горю, Антон предпочитает умолчать. Говорит об объявлении о срочном наборе кадров в онкологический диспансер на берегу Белого моря в посёлке городского типа «Радное», что недалеко от Архангельска, о телефонном звонке и томительных часах в поезде. Когда речь заходит о заселении в коммунальную квартиру, гроза сбавляет свои обороты, а дождь перестаёт отбивать мелодию по запачканному вековой пылью стеклу. У Арсения остаются красное пятно на лбу в том месте, где он прижимался к антоновой груди, потеплевшие пальцы и усталый взгляд.       — Интересная у Вас жизнь, — хрипит он от долгого молчания. Антону только сейчас становится неловко. Всё это время он не думал, как странно они выглядели со стороны и что бы сказал Савелий Анатольевич, зайди он в эту минуту в комнату. Все мысли Антона крутились только вокруг Арсения и того, как бы спрятать его от грозы и дать понять, что в его страхе нет ничего постыдного. Антон не знает, получилось ли у него это, но когда они после вечернего чаепития ложатся на предварительно разобранный диван, Арсений говорит:       — Извините за это, — он неопределённо обводит рукой комнату, стараясь держаться ближе диванной спинки и как можно дальше от Антона.       — Ничего, — Шастун поворачивает голову и смотрит на точёный юношеский профиль. — Даже сильные люди имеют право на слабости, — Арсений ничего не отвечает, только смотрит в ответ пристально, словно пытается разгадать: шутит Антон над ним или говорит искренне. Антон расценивает этот взгляд за благодарность.        Когда комната погружается в ночную тишину, а сон не приходит ни к одному из них, Арсений снова подаёт голос:       — Хотите, я спою колыбельную? — на непонимающий взгляд Антона он отвечает невинным: — Не переживайте, я участвовал в школьном хоре.       Прошедший вечер клокочущей болью отдаёт в виски и тугой усталостью сдавливает глаза. Антон думает, что в любом случае не сможет уснуть сейчас, поэтому соглашается на предложенный сольный концерт, и Арсений на знакомый лад начинает запевать:       «Слышу голос из прекрасного далёка…»       У Антона внутри всё замирает. Он не хочет надумывать лишнего, не позволяет опрометчивым мыслям заполнять болезненный мозг, но не может им противиться. То ли он стал слишком чувствителен к любым знакам о тяжёлой судьбе, то ли самого Арсения терзают муки от жизненной несправедливости. В голове невольно всплывают воспоминания об их разговоре в ординаторской, о заботливой поддержке, которую дарил Арсений своей маме, и даже о нарядном выпускном костюме Попова, который стал символом окончания детства. В голосе Арсения чувствуется горечь, из льющихся обволакивающих сознание слов сквозит печалью и отчаянием. Он словно вторит самой судьбе: «Не будь ко мне жестоко». Или Антону это только кажется? Потому что Арсений, как в ту больничную ночь, смотрит в потолок и улыбается снисходительно, словно всё идёт по плану, словно там, за пределами покрова ночи и порога в чужую комнату, его ждёт светлое и прекрасное завтра. Антон надеется, что так оно и есть, потому что у него у самого сердце пропускает удар, замирая где-то в горле и не давая спокойно вдохнуть.       — Почему эта песня? — голос получается тихим и сиплым. Арсений переводит взгляд на Антона и улыбается шире.       — С детства люблю её.              Наутро Антон просыпается от жара, нехватки воздуха и тяжести во всём теле. Он пытается сделать вдох, но тщетно: грудная клетка как будто зажата в тиски. Он пытается приподняться, но левая рука пульсирует и болит, а сверху на него словно водрузили грузный камень. Антона начинает охватывать паника и страх за сохранность своей тщетной жизни, пока ему не удаётся разлепить тяжёлые после сна веки. Сбоку, всего в паре миллиметрах от его лица, лежит Арсений. Сонный мозг Антона, скрипя проржавевшими шестерёнками, подкидывает воспоминания прошлого вечера: мокрый сосед на лестничной клетке, потерянные ключи, разгневанная погода. Теперь Антона не смущает спящий на его диване Арсений, беспокоит только то, почему этот самый Арсений, полночи пытающийся выдержать дозволительную дистанцию между двумя взрослыми парнями, сейчас водрузил все свои конечности на Антона и спит так сладко и беззаботно, словно в сложившейся ситуации нет ничего неправильного. Антон не удерживается от снисходительного смешка. Он пытается снять с себя чужие руки, аккуратно высвобождается из-под придавливающей к дивану ноги, вслушиваясь в сладкое причмокивание губами, и перед тем, как покинуть комнату, выключает будильник: до пробуждения ещё полчаса, а вымотанному за вечер Арсению не помешает выспаться. Обычно Антон по утрам обходится кружкой растворимого кофе, но сегодня всё идёт не по плану. Пока он по старой памяти пытается приготовить что-то, напоминающее омлет, в голове кружится ворох незваных мыслей. Почему Антон вообще так заботится об этом парнишке? За одни сутки тот создал ему немало проблем: ворвался в его личную комнату, заставил успокаивать подступающую панику, нарушил его личные границы во время сна, а теперь ещё и заперся в его черепной коробке, отказываясь покидать голову. Ведь ещё пару лет назад, когда Антон жил в общежитии при институте, его сожители создавали ему и не такие проблемы. За годы совместной жизни они все сдружились так крепко, что стали друг другу почти братьями. Но даже о них Антон не так заботился, как сейчас беспокоится об Арсении. Ведь Антону этот омлет не сдался совершенно, а будильник поспособствовал бы пробуждению Попова, чтобы тот не занимал комнату и как можно скорее отправился забирать дубликат ключей от своей комнаты. Но Антону почему-то не жалко поделить с ним пространство своей комнаты, не трудно потратить время на приготовление завтрака или на помощь в борьбе с личными страхами. Между ними восемь лет разницы, отличающиеся интересы и противоположные судьбы. Между ними два года сожительства, долгие вечерние разговоры в свете синего газового пламени и один человек, боль которого стала для них точкой невозврата. Арсений Антону породнился, стал кем-то большим, чем просто сын соседки по коммунальной квартире или родственник пациентки. Кем Арсений стал для Антона, тому понять сложно. Да и копаться в этом нет никакого желания.       Арсений вваливается на кухню в тот момент, когда на дне кружки остаётся нерастворимый осадок, утренняя сигарета дотлевает в пепельнице, а омлет начинает подгорать, как и терпение Антона. Попов выглядит помятым и растрёпанным, а в ответ на пожелание доброго утра говорит, что после грозы его так размаривает ещё с самого детства: если раньше он засыпал с первым небесным грохотом, то сейчас просто дольше спит по ночам. Тарелку с дымящимся омлетом он встречает удивлённым взглядом и неуверенной благодарностью. Антон нервно прикусывает костяшку указательного пальца и пристально наблюдает за тем, как Арсений отправляет в рот вилку с кусочком кулинарного творения. Когда Арсений говорит, что получилось очень даже недурно, Антон прячет в кулаке рвущуюся наружу улыбку. Из форточки дует свежий воздух, утреннее солнце подсвечивает парящие над столом пылинки и заставляет Арсения недовольно жмурится. Антон чувствует, как внутри расползается тепло. Такого уюта он не чувствовал со времён школьных будней, когда мама заботливо будила его весенним утром и под собственное тихое пение готовила что-нибудь вкусное на завтрак. Антон только сейчас понимает, что кухня погрузилась в размеренную и неторопливую тишину. В ней спокойно и умиротворённо, в ней хочется раствориться и остаться подольше. Чтобы скрасить её, Антон включает радио. Из динамиков начинает литься томительная и до боли знакомая мелодия. Антон не верит в судьбу, но сейчас, когда Арсений с улыбкой довольного кота начинает подпевать «прекрасному далёку», ему кажется, что в его жизни всё происходит точно не просто так.       

***

      Осень оказывается холодной и промозглой. Антон с первых дней сентября кутается в старенькое пальто, доставшееся ему по наследству от отца, и покупает на местном рынке новый шарф, потому что в прошлом году Савелий Анатольевич спьяну повязал его себе на шею перед уходом, а вернулся домой уже без него. Море неуютно штормит каждый день, принося с собой колючий ветер и разъедающую губы соль. Несмотря на это, Антон любит осень. Ему нравится дождь, отбивающий по оконному стеклу ритм песен с радио, ему нравится пасмурное небо, задающее настроение чёрно-белых советских фильмов. Не нравятся только пробирающий до костей холод и витающий в воздухе запах смерти. Вместе с опавшими листьями и завядшими в клумбах цветами медленно уходят пациенты Антона. Освободившиеся койки сразу занимают новые лица с такими же обнадёживающими диагнозами. Этот диспансер — их последняя инстанция. Осеннее проклятье не проходит стороной и Елену Александровну. С каждой неделей кашель становится надрывнее, общее самочувствие хуже, а жизнь в глазах тусклее. Антон, скрепя сердце, переводит её с лечебной терапии на поддерживающую, потому что раковая опухоль прогрессирует, а химиотерапия не приносит желаемых результатов; потому что метастазы уже обнаруживаются в лимфатических узлах и печени, а провести операцию по удалению основной опухоли не предоставляется возможным из-за хронической болезни сердца. В её случае остаётся только ждать: это понимает и сам Антон, и Елена Александровна. Поэтому во время вечернего обхода она останавливает Антона и просит его уделить ей несколько минут. Антон не может отказать, даже если у него впереди ещё десять таких же палат. Елена Александровна начинает издалека, говорит, что рада, что именно Антон стал её лечащим врачом и что он помогает ей на протяжении всего лечения не только как врач, но как давний сосед и друг. Антону не нравится, что её интонация сквозит духом предсмертной записки, но тактично не перебивает: ему кажется, что за этой мишурой скрывается что-то более ценное. Когда Елена Александровна берёт его за руку и шёпотом, чтобы никто из присутствующих в палате не стал случайным свидетелем их таинства, просит его присмотреть за Арсением, Антон хочет рассмеяться в голос. Вместо этого он сдержанно улыбается и кивает в знак согласия, сжимая его руку в своей. Не скажешь же дорогой соседке, что Антон уже погряз в заботе о её сыне по горло, что его гложет это никем не навязанное чувство ответственности за абсолютно чужого человека, который за пару месяцев стал ближе, чем некогда самые лучшие друзья и соратники. Вечером следующего дня, когда Арсений жарит картошку с луком, Антон думает, что о таком человеке не жалко позаботиться. Арсений в самом деле славный парень, в этом с Еленой Александровной не поспоришь. Теперь он не кажется Антону напыщенным и самодовольным идеальным мальчиком. Чем больше они разговаривают, тем сильнее Антон убеждается в том, что Арсений далёк от своего образа, хотя это не мешает ему оставаться в его глазах человеком достойным. Арсений в самом деле умён, он умеет апеллировать знаниями и фактами не хуже профессионального жонглёра, который искусно управляется с разноцветными шариками. В нём присутствует доля скромности и сдержанности, но в той мере, чтобы не надоедать людям своим присутствием. А ещё Антона восхищает его умение улыбаться любым трудностям. Что бы ни произошло, будь то потеря ключей или смертельная болезнь близкого человека, Арсений держится особняком. Но и в таких идеальных, с первого взгляда, людях, есть свои изъяны. И Арсений их стыдиться, пытается скрыть за маской стойкого оловянного солдатика, даже если он уже наполовину расплавился в огне. Сейчас, всматриваясь в ловкие движения рук Арсения, Антон понимает: о таком человеке заботиться хочется.       — У меня есть предложение, от которого Вы не сможете отказаться, — Арсений смотрит на Антона через плечо и улыбается загадочно. Антона же беспокоит совсем другая тайна человечества.       — Почему ты обращаешься ко мне так формально?       — Потому что Вы старше и по возрасту, и по статусу, — Арсений говорит так, словно объясняет ребёнку само разумеющееся явление.       — В таком случае, у меня тоже есть предложение, от которого я, как человек статусный, запрещаю отказываться, — Антон, сидящий всё это время перед разделочной доской и двумя целыми луковицами, наконец берёт в руки нож. Арсений на его заявление усмехается.       — Вы уходите от разговора, — и когда Антон позволяет ему продолжить, Арсений говорит: — Завтра я хочу прогуляться по пляжу, и я предлагаю Вам составить мне компанию.       — Я согласен, — Антон думает над ответом недолго: у него завтра выходной, к тому же, целый день сидеть дома и плевать в потолок не прельщает. — Но с одним условием. Мы переходим на «ты», — вежливое обращение к себе он может послушать и в стенах больницы, а с Арсением они уже давно перешагнули черту, за пределами которой люди расценивают друг друга как проходящие мимо их жизни лица. Да и Антон не ощущает себя настолько старым по сравнению с восемнадцатилетним парнем. Арсений соглашается быстро, словно только этого предложение и ждал всю жизнь.       Между ними нависает ненавязчивая тишина. Антон нарушает её первым.       — Почему ты больше не проводишь время с друзьями?       Антон помнит, как в промежутках между учёбой Арсений не забывал уделять время своим соратникам. По этой причине они так редко виделись в квартире все те два года, что живут под одной крышей: Антон на работе, Арсений в школе, а если уроки закончились, а домашнее задание выполнено, то Арсений куда-то уходил на весь оставшийся вечер. Сейчас Попов либо работает, либо сидит дома в компании «неподходящего по статусу» Антона и даже зовёт его провести с ним выходной.       — Осень же. Все одноклассники разъехались по разным институтам и городам, а я остался здесь, — ответ Арсения оказывается простым и ожидаемым. Антон мог бы догадаться и сам. — Я не стал никуда поступать, потому что за мамой нужен присмотр, да и деньги где-то нужно брать, — голос Арсения тускнеет, становится тише. Антон тянется к радио, чтобы убавить его на минимум.       — А на кого хотел? — Арсений в ответ ведёт плечом.       — Ни на кого. Мне было важно поступить в Ленинград. То есть, уже в Санкт-Петербург. Мама предлагала на экономиста, а сам я, — Арсений прерывается на рваный выдох, — Так и не понял, кем хочу быть. И сейчас я даже завидую тем, кто смог найти себя в этой жизни. Тебе, например, — Арсений поворачивается в тот момент, когда Антон, шмыгая носом, усиленно трёт глаза тыльными сторонами ладоней, — Ты так рад, что я обращаюсь к тебе на «ты»?       В голосе Арсения столько невинности, что Антон не может сдержать смешка.       — Да нет, просто лук едкий, — пока Антон увлечён попытками остановить слезоточивость, Арсений аккуратно забирает из его рук нож, споласкивает его водой и возвращает обратно.       — Перед тем, как резать лук, нож надо водой смачивать, — Антон смотрит сначала на нож, потом на Арсения и думает, чего же ещё этот парень не знает. Совет оказывается рабочим, и Антон решает возобновить прерванный диалог.       — Не сказал бы, что выбрал быть врачом сам. Мне тоже с этой идеей подсказали, — Антон подходит к газовой плите и высыпает мелко нарезанный лук в тонкий слой раскалённого масла, — А вот от онкологии меня многие отговаривали: утверждали, что это сложно и что я не справлюсь.       — Они так говорят потому, что кто-то им когда-то сказал, что они не справятся. Они решили, что если не смогут сами, то не смогут и другие, — Арсений говорит тоном человека, прожившего целую жизнь и повидавшего немало на своём пути, и Антон понимает, что это начало ценного умозаключения, — Люди любят не верить в себя. Они выстраивают вокруг себя прочный купол, в который просачиваются только самые худшие факты о них извне. И они в это верят, потому что им сложно объять все существующие о них мнения. Они скорее поверят незнакомцам, которые говорят, что они не так хороши, чем тем, кто утверждает, что они способны на многое, потому что внутри они согласен с теми, кто для них является никем. Или это просто отговорка, чтобы не проходить через тернии. Когда появляется человек, способный и готовый ради своей мечты ступить на трудную тропу, они не могут смотреть на то, как кто-то добивается успеха на поприще, который они сами для себя закрыли. Тогда они отговаривают и их. И у них это получается, потому что у тех людей такой же купол и такая же неспособность прислушиваться к себе. Таким образом получается, что те, кто рядом, оказываются к нам ближе, чем мы сами к себе, — пока картошка шкворчит под стеклянной крышкой, Арсений со свойственной ему философией размышляет о том, о чём сам Антон никогда бы не задумался, — И всех этих людей объединяет одно — цель, к которой они могут стремиться, но не хотят, — он смотрит прямо на Антона, и на дне его зрачков тот различает серьёзность вперемешку с холодной тоской, — А мне не к чему стремиться.       Антон как всегда не находится с ответом. Он обязательно задумается об этом перед сном, как это всегда бывает после глубоких, ранящих в самое сердце мыслей Арсения, а сейчас, пока жареная картошка пленяет разум и пустой желудок своим дурманящим ароматом, он не может придумать, что ему следует сказать. Арсению это и не нужно: он знает, что его услышали.       Они едят картошку со сковороды стоя, не удосужившись переставить её с плиты. На фоне тихо бормочет радио. За окном давно перевалило за полночь.       

***

      Море в октябре холодное и буйное. Оно медленно переставляет тяжёлые волны, пенится у берегов и помыкает гулкому ветру прибоем, омывающим крупные прибрежные валуны. Вокруг ни души, и Антона это не удивляет: день выдался промозглым и неприятным. Мелкий дождь моросит, не переставая, но Арсения, довольно вышагивающего вдоль кромки воды, это не беспокоит. «Сумасшедший», — говорит ему Антон, когда они выходят из подъезда без зонта. «Очаровательный», — думает он вместо этого, отмечая детский восторг в глазах Попова.       — Готов поспорить, ты никогда так не гулял здесь, — Антон даже не спрашивает условия спора, потому что знает, что уже проиграл. За те два года, что он источает в этом месте, он ни разу не выходил из дома просто так. Незачем: друзей у него здесь нет, коллеги остаются на уровне приятелей, а если добираться до работы и домой через пляж, то можно потерять много времени. Проживание близ моря до сих пор вызывает в нём смешанные чувства. Антон не сразу привыкает к запаху соли, к повышенной влажности, от которой волосы вьются причудливыми волнами, к голосу крикливых чаек, но быстро свыкается с серой рутиной и белыми неживыми лицами. Врач из него получается лучше, чем человек, и не только потому, что эмпатия ему не свойственна. Хотя сейчас Антон готов поспорить даже с этим, ведь после сближения с Арсением он всё больше стал думать о том, какие слова лучше подобрать, чтобы сообщить человеку о смертельном диагнозе. Антон не ощущает в себе человека хотя бы потому, что прочувствовать окружающую природу у него получается так же скверно, как и человеческие страдания. Всматриваясь в отливающие металлом свинцовых туч волны, Антон говорит, что не видит в морях и океанах ничего красивого, потому что в воде постоянно отражается небо, создавая неоригинальную композицию из двух одинаковых элементов.       — В попытке выглядеть уникальными, все выглядят до смешного одинаково, — заключает он.       Арсений на его слова молчит с минуту, и Антон успевает отложить этот разговор на полку «окончено», как Арсений прочищает горло.       — Ты мне напомнил одну сказку, которую мама мне рассказывала в детстве, — мягкий пляжный песок под ногами сменяется на мелкие камни, но Арсений продолжает вести Антона вперёд, — Давным-давно, когда на Земле был всего один пустынный материк, существовало два государства: Океания и Поднебесная. И возглавляли их два правителя: Океан и Небо соответственно. Обширный Океан перекатывался бесцветными волнами, пока Небо бесконечным чистым полотном простиралось над ним. Однажды между двумя повелителями разразился спор: чьё государство лучше. Океан утверждал, что Небо бесполезно, а его красивые закаты никому не нужны. Небо вторило, что Океан безлик и страшен, и хотя его солёные воды дают жизнь, все жители государства его боятся. Их спор заметили два отшельника: Солнце и Ветер. Они знали, что ссора двух правителей может привести к разрушительной войне, поэтому они решили помирить их. Буйный Ветер разогнал волны, тяжёлое Солнце давило сверху на небо, приближая его к Океану, и однажды высокие волны смогли коснуться невесомого полотна. Океан мгновенно окрасился слепящим голубым, а Небо разоделось причудливыми облаками. Океан стал красив, а Небо, напитавшееся влагой, смогло перенести её на сухую Землю, давая шанс зародиться новой жизни. Тогда Океан и Небо взглянули друг на друга и поняли, что всё это время в спорах не замечали главного: свои недостатки они могли восполнить друг другом. Они заключили дружественный союз, благодаря которому появились мы.       Арсений смотрит пристально и пытливо, словно пытаясь высмотреть среди крупного песка самородки золота. Антону кажется, что он что-то упускает. Разгадка крутится в голове, щиплет кончик языка, но так и остаётся неозвученной даже в мыслях. Арсений — не простой парень. Его голос, вкрадчивый и тихий, селится где-то в самых светлых уголках души, наблюдает за всем переполохом, что творится внутри, а затем вещает успокаивающим тембром то, что внутри Антона откликается эхом ещё долгие дни. В отличие от Антона, Арсений чуток и внимателен к другим людям. Он словно на расстоянии чувствует, что что-то не так, и пытается помочь, но так, как умеет только он: отвлечёнными разговорами ни о чём и обо всём одновременно. От этой сказки сквозит глубоким смыслом и таинством жизни. Антон не знает, придумала её его мама или это всё пустые отговорки, но Антону она кажется более значимой, чем просто теория о сотворении жизни на Земле. Арсений с улыбкой переводит взгляд на море.       Мелкие камни под ногами сменяются тяжёлыми валунами. Антон предлагает пойти назад, но Арсений со своим шилом говорит, что самое интересное их ждёт впереди и подначивается пробираться по скользким камням дальше, на небольшой пригорок. Антону остаётся только поддерживать Арсения, чтобы тот не упал, и принимать его руку, когда зацепиться за влажную каменистую поверхность не предоставляется возможным. Как только они забираются на верх каменистого вала, Антону открывается живописная картина: небольшой клочок песчаного пляжа отделён от общей черты побережья мощной полукруглой стеной из гладких блестящих камней, отполированных морской водой. Вал, с которого открывается вид на пляж, спускается к нему резким склоном, на которых построили своё селение свыше десятка семей чаек. Из-за холодов большинство из них улетели в более тёплые края, а оставшиеся стараются не покидать своих гнёзд: пока одни кружатся и горланят где-то над морем, другие попарно забились в свои домики, распушили перья и сидят, вжав шеи в туловище. Арсений говорит, что вниз они не пойдут, потому что в такую погоду подняться обратно им будет сложно: слишком крутой подъём. Они садятся прямиком на камни и какое-то время молчат, вслушиваясь в тихое урчание сонных птиц и разбивающиеся о скалы волны. Холодные солёные капли оседают на щеках и губах, стягивая кожу, но Антон не стремится их вытирать. В этом месте время, кажется, замедляет своё течение. Антон проникается ленивой атмосферой, витающей вокруг скопления гнёзд. Ему хочется остаться в этом спокойствии подольше. Чтобы никакого онкологического диспансера, вечного пьяного Савелия Анатольевича, коммунальных счетов и расписанной на месяцы вперёд зарплаты — только шумное осеннее море, жмущиеся друг к другу чайки и тёплое плечо Арсений рядом.       — Ты знал, что чайки моногамны? — тихий голос Арсения сливается с шумом прибоя, словно он тоже боится нарушить хрупкую минуту спокойствия. Антон смотрит на двух притеревшихся друг к другу птиц и думает, что это неудивительно. — Полюбить один раз и навсегда не каждый человек сможет, — Антон согласно кивает, но чувствовать на себе чужой взгляд не перестаёт. Когда он поворачивает голову и встречается с горящими яркой небесной синевой глазами, Арсений продолжает: — У тебя есть любимый человек?       Антон теряется. Он никогда не распространяется о своей личной жизни, а подобный вопрос ожидает услышать только от своей матери.       — Я не уверен, что та любовь, про которую пишут в книгах и поют в песнях, вообще существует, — Антон переводит взгляд с глаз Арсения на море, и то теперь кажется ему блеклым и бесцветным, — В нашей реальности любовь — всего лишь сложный психический механизм, придуманный природой, чтобы люди подбирали себе партнёров, с которыми они смогут создать семью и родить сильное и способное распространить человеческий род потомство, не более. Так проявляется закон выживания наиболее сильных и приспособленных. А все эти бабочки в животе, учащённое сердцебиение, сбитое дыхание просто похожи на симптомы какой-нибудь болезни, — Антону эта тема не нравится. Говорить о ней всегда тяжело, а встретить понимание его взглядов практически невозможно. Когда Антон рассказал о своём отношении к любви Павлу Алексеевичу, тот над ним посмеялся и по-отцовски сказал, что Антон ещё слишком юн и что он просто не встретил своего человека. Но Антону уже двадцать шесть, у него потерянные амбиции и желание плыть по течению. О любви думать нет смысла.       — Может, это и есть болезнь, — Арсений поворачивается к Антону всем корпусом, — «Любвиподобный синдром», например, — Антон усмехается, но Арсений остаётся серьёзным, — Однажды один дурак посчитал это любовью, а другие подхватили, хотя на деле все эти симптомы буквально кричат о том, что в организм попало что-то опасное. Такая влюблённость если и принесет плоды, то кислые и невкусные. Но есть другая форма любви: когда тебе хочется быть рядом с человеком просто потому, что ты чувствуешь себя рядом с ним в безопасности. Ты всецело доверяешь ему и хочешь, чтобы он испытывал то же спокойствие рядом с тобой. Ради этого человека ты готов пожертвовать своим счастьем, но если ты понимаешь, что счастье для него — это ты, то ты начинаешь следить за собой и заботиться о себе, как заботишься о нем. В этой форме отношений люди не просто дополняют друг друга. Они стараются сделать друг друга лучше, но не насильно, а невербально, просто находясь рядом и стимулируя двигаться дальше.       У Антона спирает дыхание. Арсений говорит так, словно эта мысль стала самым важным и ценным открытием в его жизни, и на минуту Антон задумывается: а что если в его словах — истина? За эти месяцы, что Антон коротает в компании Арсения, он словил себя на мысли, что невольно доверяет каждому ему слову. Арсений выглядит как человек, который за свои восемнадцать успел увидеть и прочувствовать жизнь. Ему хочется верить. Но в вопросах любви Антон оказывается слишком консервативен: ему кажется, что видение Арсения — ничто иное, как утопия, следующая ступень эволюции, до которой современный человек никогда не достигнет. Не в этом поколении и не на их веку.       О том, что Антону с Арсением спокойно и приятно, что ему хочется об этом человеке заботиться и заставить его чувствовать себя в безопасности, когда вокруг всё рушится в щепки, он старается не думать. Это точно не то, о чём они говорят.       

***

      Вечером, когда время близится ко сну, Антон чувствует, как в горле начинает неприятно покалывать и першить. Всё же прогулка под дождём была лишней. Появление в диспансере в нездоровом состоянии не приветствуется, а брать больничный из-за саднящего горла Антон пока не настроен, поэтому в ход идёт тяжёлая артиллерия в лице крепкого чая с лимоном. В дымящемся напитке помимо двух ложек сахара оказываются крошечные чаинки, просочившиеся через ситечко, подвешенное на носике заварочного чайника, вялая долька лимона с косточками, пролежавшего в холодильнике несколько суток. Чай приятно согревает разболевшееся горло и успокаивает душу, которой после дневных разговоров у моря это кажется необходимым. Небо, океан, любовь — всё сливается в единый симбиоз, только Антону этот набор слов больше не кажется романтичным. Он сквозит сыростью, промозглостью и холодом, откликаясь внутри Антона тяжестью и болезненностью. Ковырять кровоточащие раны по-прежнему нет смелости, а чай накладывается на порезы мягким пластырем.       Выходя из кухни, Антон старается как можно тише шагать по скрипящим половицам, чтобы не потревожить чужой сон, но когда он замечает из-под двери в комнату Арсения горящий свет, ему вовсе приходится остановиться. Время — двенадцатый час, и Арсений должен бы уже видеть десятый сон. Антон прислушивается. В другой комнате слышен храп Савелия Анатольевича, в ванной звонко разбивается о керамику вода, а из комнаты Арсения доносится лишь звенящая тишина. Антона это настораживает. Недолго собираясь с мыслями, он подходит к двери и костяшками свободной руки бьёт по деревянной поверхности. В ответ тишина. Тогда Антон решается на варварское действие: мысль о том, что с Арсением могло произойти что-то страшное, оказывается превыше приличия и воспитания. Он медленно открывает дверь, жалобно скрипящую несмазанными петлями, и вторгается в чужое личное пространство. Но вместо страшных картинок, которые уже успело подбросить воображение, Антон видит залитую рыжим светом комнату и Арсения, живого и здорового, хотя насчёт последнего утверждения Антон бы поспорил. Арсений лежит на полу, закинув ноги на стену и сложив руки в замок на груди. На появление постороннего человека в комнате он не реагирует, подпирая задумчивым взглядом потолок. Антон некоторое время стоит неподвижно, размышляя над своими дальнейшими действиями, но всё же внутрь комнаты проходит. Он ставит кружку с чаем на пол и садится на него сам, облокачиваясь спиной о стену. С этого места он может увидеть две небольшие односпальные кровати, письменный стол, заставленный книгами, платяной шкаф, пёстрый от многочисленных горшков с цветами подоконник и лицо Арсения. Антон на пробу поднимает взгляд кверху, чтобы понять, за что так зацепился чужой взгляд. Там он встречает только чистый побелённый потолок.       — Ты чего так лежишь? — вопрос некоторое время остаётся без ответа, пока Арсений не сводит брови к переносице.       — Кровь от ног к голове переходит, — переводит взгляд на Антона, — Так лучше думается.       Антон скептически осматривает Арсения и невольно цепляется взглядом за щиколотки, находящиеся аккурат на уровне его глаз. Свободные домашние штаны под силой тяжести сползли вниз, оголяя обтянутые бледной кожей кости. И хотя Антон знает немало о человеческих костях и их прочности, но сейчас, осматривая ноги Арсения, он не может отделаться от вопроса: как они выдерживают на себе вес целого человека?       — О чём? — Антон с трудом отлепляет взгляд от неожиданно заинтересовавшей его части тела. Арсений снова переводит взгляд на потолок.       — О смерти.       Рано. О чьей бы смерти ни думал Арсений, для мысли о ней ещё слишком рано. Но Антон ему об этом не говорит. Вместо этого он думает, что смерть не заслуживает к себе столько внимания. Просто биологическое явление не должно занимать умы людей, терзать их души и вычленять из них животный страх. Звери навряд ли задумываются о смерти. Они делают всё возможное, чтобы её избежать, но точно не размышляют, что их ждёт после. Антон живёт среди смерти. Он каждый день чувствует её запах в удушливом аромате медицинского спирта и медикаментов, слышит её голос в тихих молитвах и надрывном плаче, видит её в бледных лицах и пустых глазах. Для Антона смерть — просто явление. Для Арсения — целое философское учение.       — Я тоже думал о том, что нас ждёт после смерти, — когда медицинского института не было в планах в помине, а счастливая жизнь улыбалась Антону лучами утреннего воронежского солнца, он тоже погружался в раздумья о больном для человечества вопросе. И хотя сейчас закалённый еженедельными смертями разум Антона не подкидывает ему пустых размышлений перед сном, воспоминания о прошлых терзаниях всплывают в голове в виде оформленных слов: — Не было такого, чтобы я хотел убить себя, но в те моменты, когда ты думаешь о том, что проверить, что будет после смерти, можно только опытным путем, по мышцам будто проходится электрический ток. От этого чувства появляется легкость во всем теле. Складывается ощущение, что по мановению мысли ты сейчас поднимешь руку, возьмешь нож и испытаешь, каково это — быть по ту сторону границы жизни. Но всегда что-то останавливает. Наверное, понимание, что вернуть ничего нельзя. И даже если жизнь после смерти существует, если те сказки про перерождение душ — правда, меня уже не будет. Как личность я просто растворюсь в чьих-то воспоминаниях. Я буду смотреть на мир другими глазами, буду думать другим голосом, по крупицам собирать нового себя, а старого уже не будет.       — Я тоже не хочу терять себя, — Арсений скрещивает ноги и вздыхает глубоко, — Знаешь, почему люди боятся умирать?       — Почему?       — Они понимают, что так и не нашли в жизни себя.       Антон невольно цепляется взглядом за хрупкие лодыжки и чувствует, как внутри просыпается небывалая ранее нежность. Сейчас, когда Арсений с душой нараспашку говорит о смерти, его хочется спрятать от внешнего мира и вторить, что люди живут вечно, что болезней и войн не существует, а человечество живёт в вечном счастье и всегда в достатке. Но помещать человека в утопию жестоко. Разбиваться о скалы реальности с большой высоты гораздо больнее, чем жить в них с самого начала, а переубедить человека, всю жизнь прожившего среди холодных камней, в том, что это не камни, а розовые облака, будет невозможно. Желание позаботиться об Арсении растёт в геометрической прогрессии, когда он говорит, что ему страшно потерять себя, но ещё страшнее себя не найти. Антон думает, что он может помочь Арсению, что он готов стать для него океаном, который снабдит небесную синеву в чужих глазах облаками и поможет им дарить жизнь другим. Только Антону солнце светит не так ярко, и хотя в беснующихся волнах души изобилует вода, Антон не может поделиться ей с Арсением: тяжёлые воды не могут подняться вверх, чтобы сформировать облака. Зато Арсений умело окрашивает безжизненные серые воды Антона различными оттенками того самого рассветного неба, от которого в груди расцветают эмоции. Антон думает, что они дополняют друг друга, как Небо и Океан в арсеньевой притче. Взаимная помощь и поддержка, желание заботиться и ощущение заботы от другого человека — это всё то, о чём Арсений уже говорил. Только говорил он о любви. Антона перемыкает. Где-то в голове всё взрывается искрами, от чего выключается рубильник и всё погружается во мрак. Антон выдыхает рвано: ему не нравится, куда его уводит поток мыслей, потому что эта цепочка, хоть и кажется логичной, совершенно точно неправильна. Это ненормально, противоестественно и дико. Антон не хочет включать свет в голове и продолжать петлять по извилистой тропе, которую он проложил себе сам. Он отводит взгляд от Арсения и зацепляется взглядом за подоконник как за спасательный круг.       — У вас много цветов, — Арсений прослеживает взгляд Антона и, повернув голову, замечает пестрящие яркими красками горшки с растениями.       — Мама любит разводить их, — на его губах расцветает мягкая улыбка, — Говорит, что это красиво.       — Никогда не видел в этом смысла.       — Красота измеряется не тем, что ты видишь, а тем, что ты от неё чувствуешь, — Антон сталкивается взглядами с Арсением, — А цветы привносят в жизнь краски.       Антон всматривается в белые фиалки и думает, что не все цветы справляются со своей задачей.       

***

      Елена Александровна умирает в первых числах декабря. Просто одним морозным утром во время обхода Антон видит её умиротворённое белое лицо, пытается прощупать заледеневшими руками пульс на запястье и не чувствует ничего. Ни на кончиках пальцев, ни внутри. У него не болит, когда он связывается с моргом, когда патологоанатом отправляет ему отчёт о вскрытии, когда он читает информацию о предполагаемом времени смерти и её причины, но у него неистово саднит в груди, когда дело доходит до оповещения родственников о смерти. Обычно этим делом занимаются постовые медсёстры, но сейчас Антон берёт эту обязанность на себя. В медицинской карте указаны только адрес проживания и домашний номер телефона. Занесённые над дисковым номеронабирателем пальцы мелко подрагивают. Антон не хочет расстраивать Арсения, не хочет слышать его потускневший голос, но и скрывать смерть близкого человека он не может. Просто не имеет на то право. Голос Арсения по ту стороны провода настороженный и сухой, словно он уже всё знает. Сердце болезненно сжимается в груди. Разговор получается быстрым и скомканным: Арсений всё понимает с полуслова. Последующие дни превращаются в единый поток бесконечной бюрократии и подготовки к похоронам. Антон пытается помочь Арсению и финансово, и морально. Арсений пытается держать эмоции внутри, вести себя повседневно и естественно. Только Антон видит поселившийся в его глазах туман горькой печали и безнадёги, чувствует на духовном уровне, что Арсению тяжело, что он вот-вот надломится и рассыплется у его ног песчаной крошкой, но старается лишний раз не лезть, чтобы не сделать хуже. Арсений сильный, он может справиться самостоятельно с любой болью и всякой трудностью, особенно если ему не мешать. Антон не мешает, но старается быть всегда рядом. На подстраховке.       Арсений не плачет ни в момент оглашения смерти, ни по ночам и даже на похоронах ему удаётся держать лицо. Антон слышит упрекающие перешёптывания коллег и друзей Елены Александровны, которые они прячут за носовыми платками и ладонями: она делала для сына всё, а такой хороший для окружающих Арсений даже не пытается почтить память матери как следует. Антон задаётся вопросом: неужели только он видит залёгшую между бровей складку и сжатые до побеления губы? Неужели только ему открываются затянувшиеся серыми тучами радужки и плещущееся на дне зрачков печаль? Для других Арсений — бесчувственный неблагодарный сын, для Антона он — переполненный чувствами мальчишка, утративший всё в один день.       Они возвращаются в вмиг опустевшую продрогшую коммуналку замёрзшими и разбитыми: на улице весь день шёл снег. Колючий ветер разгонял снежинки, заставлял их падать быстрее и заходиться в хаотичном танце, переплетаясь друг с другом. Они врезались в нежную кожу щёк, оставляя после себя влагу и краснеющие пятна, от чего всё лицо под конец дня болело. Арсений ведёт себя тише обычного, раздевается медленно, смотрит куда-то мимо чужих глаз и, кажется, вовсе теряется в пространстве и времени. Антон старался не мешать Арсению переживать свою боль в одиночку, но сейчас, когда всё уже позади, когда Арсению больше не о ком беспокоиться и не к чему стремиться, оставлять его одного будет непростительным поступком. Арсений уже долго варился в собственной чёрной мгле один, и дальше он сделает себе только хуже. Антон аккуратно касается чужих, неожиданно хрупких и опущенных плеч рукой и ведёт их обладателя в свою комнату. Арсений не сопротивляется. В комнате холодно до дрожи из-за любви Антона к открытым окнам. Темноту развеивает уличный фонарь: свет в комнате Антон намеренно не включает. Он лёгким надавливанием на плечи усаживает Арсения на диван и уже было хочет уйти, чтобы поставить чайник и согреть горячим чаем отмороженные внутренности и продрогшую душу, но сталкивается с холодными пальцами на своём запястье и умоляющем взгляде. Антон садится рядом. С минуту они сидят молча: Арсений бездумно смотрит на переполненную пепельницу на письменном столе, Антон — на выточенный, словно из мрамора древними греками, профиль. Антону нравится смотреть на мягкие тени от длинных ресниц, спадающих на всё ещё покрытые морозом щёки, на ямку на кончике носа, острую линию челюсти, покрытую лёгкой юношеской щетиной. Антон следит за тем, как Арсений тянется к забытой на столе пачке сигарет, как выуживает оттуда одну и зажимает между губ. Антону как врачу нужно взбунтовать и прочитать нотацию о вреде курения; Антону как другу следует сказать, что курение не помогает, что дым не успокаивает, а отделаться от него впоследствии будет трудно. Антон как некто больший позволяет Арсению щёлкнуть колёсиком зажигалки и замереть. Арсений не поджигает горький табак, не втягивает едкий удушающий дым. Он крепко сжимает пластиковый корпус в руках, с усилием жмёт на кнопку и смотрит на огонь. Антон видит, как язык пламени пляшет в чужих глазах, как сигарета готова вот-вот выпасть из слабых губ и как внутри человека прорывает последнюю, самую крепкую и стойкую плотину. Антон осторожно накрывает своей ладонью чужие пальцы, мягко забирает из них погасшую зажигалку, вынимает сигарету. Арсений молча поддаётся чужим движениям и не сопротивляется, продолжая смотреть туда, где только что завяло пламя. Антон не выдерживает. Он оставляет сигарету и зажигалку в складках неубранной простыни и притягивает Арсения к себе, обнимая так, чтобы дать ему шанс выбраться из нежелательной хватки. Но Арсений, вопреки всем мыслям и доводам, жмётся лбом в грудь, выдыхает судорожно и позволяет прижать себя сильнее. Плечи содрогаются в немом плаче, плотная ткань свитера делается сырой и липкой, а пальцы цепляются за антонову спину как за выступы скалы, помогающие не упасть в глубокую и гулкую пропасть. Антон жмётся щекой к затылку, перебирает пальцами влажные пряди и пытается не думать, насколько сейчас внутри Арсения неистово громко и безжалостно больно. Антон не может представить, как пустота может разъедать внутренности, заполняя собой каждый уголок души. Там точно холодно и тихо, там наверняка нет кислорода и сделать вдох невозможно. Арсений задыхается в собственной тягучей безнадёге, хватает воздух глотками и всё равно чувствует в лёгких тяжесть и удушие. Он плачет беззвучно, прячет лицо в складках пропахшего дымом свитера и льнёт так, словно хочет в чужом тепле спрятаться. Антон позволяет ему скрываться от внешнего мира так долго, насколько это будет необходимо.       Когда тело в руках перестаёт дрожать мелкой дрожью, а хватка на спине становится слабее, Арсений нарушает тишину сиплым глубоким голосом:       — Я обещал ей не плакать.       — Ты человек и имеешь право на эмоции, — Антон шепчет вкрадчиво, продолжая неустанно гладить Арсения по волосам, — Сдерживать их гораздо опаснее.       Арсений чуть поднимает голову и жмётся щекой к острому плечу, касаясь холодным носом разгорячённой кожи на шее. Антон замечает краем глаза покрывшееся красными пятнами лицо и невзначай прижимает губы к виску. Арсений спасительных объятий не разлепляет.       — Ты сталкивался с этим? — Антон отрицательно качает головой.       — Я работаю с умирающими людьми и родственниками умирающих. Успел насмотреться. Но сам пережить этот опыт я бы не хотел.       — Хочешь, чтобы близкие смотрели, как умираешь ты? — Антон не сдерживает лёгкого смешка.       — Я тот ещё эгоист.       Они засыпают на узком диване в одежде, когда выключают уличное освещение.       

***

      Третья зима для Антона в этих краях оказывается кусачей и морозной. Тёплые свитера не спасают от перебоев с отоплением, горячий чай уже течёт по венам вместо крови, а спать вдвоём под пуховым одеялом кажется спасением от замерзания. Жизнь постепенно возвращается в привычную колею: Арсений начинает говорить чаще и громче, возвращается на работу в круглосуточный и больше не смотрит в сторону антоновых сигарет так, словно в них заключена тайна его жизни. Остаётся только один нюанс: после смерти матери Арсений практически перестал ночевать в своей комнате. Антону не жалко поделить узкое пространство дивана: так гораздо теплее, а Арсений ему не мешает совершенно. Он быстро привыкает просыпаться по утрам не один, аккуратно снимать с себя чужие конечности и выключать будильник до того, как тот прозвенит. Он даже делает дубликат ключей от своей комнаты, чтобы во время его суточных дежурств Арсений имел возможность попасть к нему в комнату. Когда Антон вручил ему этот подарок, Арсений посмотрел на него с такой искренней и преданной благодарностью, что Антон решил для себя: ради таких моментов заботиться об Арсении необходимо.       Новый год они встречают втроём: Антон, Арсений и кастрюля с оливье. Савелий Анатольевич уходит из дома утром уже нулевой, Антон не может уехать к родителям, потому что первого января у него сутки, а Арсению ехать просто-напросто некуда. Они нарезают в четыре руки оливье под новогодние песни, струящиеся из радио, а бой курантов встречают с ложками, наполненными салатом. По предложению Арсения съедают их на брудершафт, запивая бокалами с шампанским и их сгоревшими желаниями. Накануне тридцать первого декабря они договариваются, что ничего алкогольного покупать не станут: Арсений, проживший всю свою сознательную жизнь по соседству с алкоголиком, не переносит даже его запах, а для Антона этот праздник давно утратил значимость. Да и с похмелья идти на работу будет не самой лучшей идеей. Но на шампанское они всё же скидываются. Традиция же. Антон, не верящий в силу звёзд и магию времени, подпаливает пустой клочок бумажки, просто чтобы поддержать Арсения. Когда струящаяся мелкими пузырями жидкость покидает стенки бокалов, Арсений интересуется, что же загадал Антон. Тому остаётся только беспечно улыбнуться и сказать, что пожелал, чтобы все люди были здоровы. На встречный вопрос Арсений с ехидством отвечает, что если он расскажет, то желание не сбудется. Антон усмехается.       В эту ночь они ложатся спать ближе к двум часам. Сначала они слушают по радио голубой огонёк, едят оливье и медленно подливают в бокалы шампанское. Когда кровь приливает к щекам, а тело кажется лёгким и невесомым, Арсений предлагает потанцевать, а Антон не видит причин отказывать. Они кружатся в медленном танце под «Белый снег» Пугачёвой, согреваясь в объятиях друг друга: где-то произошёл очередной прорыв, отчего отключили и горячую воду, и отопление. От шампанского невозможно опьянеть настолько, чтобы валиться с ног, но они держатся друг за друга так, будто вот-вот упадут. В размеренном спокойствии и в невесомой надежде, что новый век станет для них лучшим началом новой жизни, они не замечают, как щёлкает дверной замок и как в доску пьяный Савелий Анатольевич вваливается на кухню. После его слов о том, что «огонёк в этом году действительно получился голубым», радио затихает, а Антон с Арсением принимают взрослое взвешенное решение пойти спать. Всю последующую ночь Антона терзают брошенные вскользь слова соседа, заседая намертво в черепной коробке. Наутро он об этом не вспоминает.       Рутина поглощает их с головой. Когда зима сменяется цветущей весной, а за ней следует благоухающее цветами и морским бризом лето, Антон думает, что жизнь наладилась. Он по-прежнему каждый день выносит смертные приговоры и пытается успокоить безнадёжных в том, что верить в лучшее нужно всегда. У самого Антона это стало получаться гораздо лучше. Дома его часто встречает Арсений. За месяцы их плотного общения он стал для Антона кем-то родным, при встрече с которым в груди разливается тепло. Дом действительно становится домом. Арсений приобщает Антона к книгам, читая каждый день перед сном новенькую найденную в библиотеке книгу. Антон посвящает Арсения в тонкости человеческого организма. Особенно Арсению нравится высматривать латинские названия частей сердца. Льющееся из радио «прекрасное далёко» кажется не таким уж далёким.       В конце июня Арсений говорит, что планирует поступать в институт. Он говорит, что всё это время, пока Антон был на работе, а у него самого выходной, он имел возможность готовиться к вступительным экзаменам. У Антона от этой новости земля не рассыпается в труху под ногами и свет клином не сходится, разве что в груди ноет неприятно, но это чувство Антон быстро выкуривает сигаретным дымом. Арсений заслуживает большего. Антон уверен, что Арсений сможет поступить на этого своего экономиста, закончить институт с отличием и стать успешным специалистом. Антон говорит, что поддерживает решение Арсения и даже готов помочь тому с переездом. Арсений в ответ отказывается, но улыбается тепло. Антона попускает.       Когда билеты в один конец уже куплены, вещи собраны, а до отъезда остался один день, Арсений зовёт Антона в последний раз прогуляться по пляжу. Солнце печёт нещадно, влажный воздух обжигает лёгкие, а прогретый за день песок — оголённые ступни. Антон не спрашивает, куда они идут: сейчас это не имеет значения. В эту минуту ничего не имеет смысла, кроме того, что устоявшийся уклад жизни рушится. Антон слишком привык к Арсению, к его постоянному присутствию рядом, к его тихому дыханию на ухо во время сна и к совместным ужинам на рыжеющей от одинокой лампочки накаливания кухне. Антону кажется, что до этого он никогда так сильно не привязывался к другому человеку. Антон уже предвкушает одинокие ночи, холодный неразобранный диван и пьяное гудение Савелия Анатольевича вместо тихого радио. Арсению о своем урагане он не говорит: Попов не виноват, что поселился в чужом сердце настолько прочно, что не вывести скипидаром. Вместо этого Антон спрашивает, почему вместо горячо любимого Санкт-Петербурга Арсений выбрал Архангельск. За то время, что они прожили рука об руку, Антон понял, что Арсений — человек простой и очевидный. Архангельск ближе, да и поступить туда проще, а Петербург может его и не принять. Антон никогда не был в северной столице, но убеждает Арсения с уверенностью: его приняли бы в любом уголке мира.       Колыбель чаек, как ласково называет это место Арсений, встречает их звонким гоготом и петляющими птичьими танцами. Сегодня они позволяют себе спуститься к воде и сесть на разгорячённые от нежных солнечных касаний камни. Тишина, окутавшая их маленькое убежище мягким туманом, лёгкая и приятная. Говорить больше не хочется: за последние полгода они наговорись достаточно, чтобы сейчас спокойно сидеть на каменистом берегу и всматриваться в чудные пируэты чаек. Вот птица срывается с вершины вала, взмывает в небесную безоблачную синеву, кружится вокруг своих собратьев и складывает крылья. Её тело мёртвым грузом падает вниз, разбиваясь о перекатывающиеся солёные волны. Антон, наблюдая за чудным явлением природы, поддаётся вперёд.       — Говорят, что чайки улетают в море умирать, — Антон отрывает взгляд от расходящихся по воде кругам и смотрит в голубые глаза напротив, — Но не все из них падают в воду из-за этого, — Арсений кивает подбородком в сторону места происшествия, и Антон вынужден посмотреть туда вновь. Чайка, только что упавшая с небесной высоты замертво, взлетает ввысь. В её клюве Антон успевает заметить рыбий хвост. Улыбка трогает губы.        Они сидят в пристанище чаек весь вечер, изредка перекидываясь короткими фразами. В это мгновение Антону хочется, чтобы время остановилось, чтобы этот день никогда не закончился, и тепло от коленки Арсения, которой он прижимается к его собственной, никогда не исчезнет. Но солнечный диск начинает опускаться ниже, небо окрашивается в рыжие и розовые оттенки, а где-то за каменной стеной становятся слышны детские крики и смех. Антон смотрит на Арсения вопросительно, а тот только пожимает плечами и говорит, что сюда они точно не заберутся. Антона это не успокаивает, но он покорно кивает. Он вслушивается в юные голоса и думает, что этим мальчишкам и девчонкам ещё так далеко до суровой и разбивающей о скалы реальности. У них сейчас самая беззаботная пора: лето, каникулы и отсутствие отягощающих обязательств за спиной. У Антона по-прежнему завтра новые пациенты, старые диагнозы и тянущая пустота за грудиной. Антон смотрит на Арсения исподтишка, всматривается в выученные наизусть родинки на щеке и думает, как так вообще получилось. На друзей так не смотрят, как Антон смотрит на Арсения. У людей, к которым испытывают родственные чувства, не знают расположение родинок на теле и ритм их сердцебиения, когда они спят. К таким, как Арсений, такие, как Антон, относятся иначе. На них смотрят по-другому, к ним чувствуют что-то более простое и понятное. Антон привык думать, что Арсений стал ему как брат. Но сердце привыкло вторить, что всё не так очевидно. Такие, как Антон, о таких, как Арсений, заботиться должны иначе, позволять — меньше, а думать — реже. А у Антона всё пошло наперекосяк, только когда и в чём — он не понимает. Когда он успел так потонуть в небесных океанах чужих глазах и что ему делать дальше?       Антон заметил за собой, что он тоже человек простой и ответ у него всегда один — плыть по течению. Поэтому, когда кто-то из ребятишек предлагает поиграть в «море волнуется», а Арсений встречается с ним глазами, он не пытается отвести взгляд и сделать вид, что не рассматривал его последнюю минуту. Будь что будет.       «Море волнуется — раз».       Детский голос тонет в шуме моря. Солёная влага, отлетевшая от разбившихся о валуны волн, оседает на щеках вместе с пытливым взглядом голубых глазах.       «Море волнуется — два».       Влажное дыхание отглаживает разгорячённую кожу. По телу разбегаются мурашки, и Антон сжимает в пальцах небольшой гладкий камешек крепче. Он смотрит в упор. Арсений, кажется, воспринимает его радужку за зелёный сигнал.       «Море волнуется — три».       Антон поддаётся навстречу. Арсений сталкивается с его щекой своей, задевая губами уголок чужих губ. Словно невзначай, словно это ветер качнул его тело своим порывом и привёл к случайному стечению обстоятельств. Антон понимает, что Арсений даёт ему шанс отстраниться. Даёт им шанс на что-то большее. Антон плюёт на свои принципы окончательно.       «Морская фигура на месте замри!»       Губы Арсения сладкие от соли, а горячее дыхание охлаждает разум. Антон целовался за свою буйную молодость не один раз, но сейчас он ощущает себя тем самым двенадцатилетним подростком, который наконец-то дорвался до запретного плода. Целовать Арсения оказывается на удивление приятно. От его нежных губ и колючей кожи на щеке внутри что-то трепещет и щекочет. Одурманивает и пленяет. Поцелуй выходит медленным и тягучим, как свежесваренная сгущёнка из детства: попробуешь раз и уже не можешь остановиться. Арсений цепляется за плечи Антона, льнёт ближе, но целует по-прежнему томительно и неспешно, словно пробует новый вкус карамели из ларька у пешеходного. Хочется продлить это мгновение, но воздух в лёгких заканчивается, а дети начинают играть уже по второму кругу. Арсений жмётся к его лбу своим, облизывает покрасневшие губы и зажмуривает глаза. Антон кладёт ладонь на его шею и уже знакомым движением зарывается пальцами в волосы. Дышать получается через раз, рваные выдохи смешиваются и опаляются кожу, но это сейчас неважно. Только эйфория от приятно растекающегося по венам чувства проходит, и в голову начинают лезть непрошеные мысли. Их настолько много и они кажутся такими неправильными, что Антон произносит на выдохе:       — Я не из этих, — Арсений в ответ фыркает и отстраняется.       — Умеешь же ты испортить момент, — он по-прежнему держится за чужие плечи, а Антон даже не думает убирать руку с арсеньевой шеи, — Разве тебя должно волновать, из «этих» ты или из «тех», когда в тебе горит пожар? Если ты не можешь дать своим чувствам название сейчас, то это нормально. В этом и нет необходимости, — Арсений обхватывает ладонями лицо Антона с такой нежностью, что тому начинает казаться, что Попов пытается применить к нему гипноз, а он уже приворожён, — Сейчас ты просто мужчина, которому захотелось поцеловать другого мужчину. Завтра ты можешь сказать, что это было помешательство, а через три года — самое светлое чувство, которое ты только испытывал. Но сейчас — это не завтра и не через три года. Сейчас — это сейчас.       Голос Арсения действует на Антона как мантра. Все скверные мысли забиваются в тёмные углы и замолкают, оставляя место для лёгкой необременяющей пустоты. Арсений прав: сейчас Антону хочется взять от последних мгновений всё. И он готов пожертвовать будущим спокойствием, чтобы насладиться вкусом настоящего.              Утро встречает их хмурым небом и тянущим чувством где-то в груди. Они прощаются на пороге квартиры: Антону нужно на работу, а до поезда Арсения ещё не скоро. Объятия получаются крепкими, с привкусом горечи и тоски. Антон желает удачной дороги и просит хотя бы иногда звонить и рассказывать о своей новой жизни. Арсений говорит, что сделает это в первую очередь, как сойдёт с перрон. Когда Антон уже было закрывает за собой входную дверь, Арсений его окликает:       — Антон.       — Что?       — До встречи?       Антон надеется, что когда-нибудь их пути снова пересекутся. Антон думает, что встретиться вновь им будет не суждено. Антон говорит:       — Конечно.       Когда он возвращается домой после смены, квартира встречает его звенящей тишиной и уже въевшимся в стены запахом перегара и дешёвых антоновых сигарет. Комната Арсения закрыта на ключ, а в его собственной поселяется гулкая пустота вперемешку с вечерней прохладой. Окно привычно открыто, диван убран, пепельница вычищена от окурков, а справочник по анатомии лежит не там, где Антон оставлял его в последний раз. В нём он находит закладку из обрывка тетрадного листа в клетку, а на заложенной странице изображение с внутренним строением сердца. Где-то между левым желудочком и выходящей из него аорты лежит цветок. Антон касается пальцами нежных, ещё свежих лепестков белой фиалки и улыбается.       Солнце катится за границу горизонта. Сегодня у Арсения начинается новый день. Завтра у Антона продолжится старая жизнь.