Хэдканоны, зарисовки. Сборник. Великий из / Проза бродячих псов / БСД.

      Пальцы сжимают тонкую бледную шею, тут же царапнув её, тем самым оставив на ней яркие красные полосы. С тонких уст слетает жалобный хрип. Рот широко открыт, будто это могло помочь глотнуть хоть каплю воздуха, глаза, выражающие звериный страх, распахнуты. — Д-дадзай-са… — глухо скулит Рюноске, инстинктивно дёрнув руками, из-за чего грубый джут в очередной раз протёрся о нежную кожу запястий, — хва-тит…       А пальцы сомкнулись только крепче, из-за чего казалось, что вот-вот раздастся треск кадыка и звук лопнувшей сонной артерии. Но такое в планы шатена уж точно не входило. В его голове возникает нечто другое. Более жестокое, чем просто убить так быстро, столь легко освободив ото всех мучений. — Бесишь, — буркнул старший. — И выражение твоих глаз тоже бесит.       Процедив эти слова, он резко убирает руки с горла, из-за чего Акутагава инстинктивно чуть приподнялся, выгнувшись и голодно дыша. Он совсем ничего не сделает. Руки надёжно привязаны к изголовью, на торс давят всем весом, блокируя попытки скинуть его с себя и сведя возможность использования дара к нулю. Тем временем ладонь ловко вынимает из кармана кожаные ножны, а из них — кинжал, рукоятка которого была ювелирно украшена серебряными узорами, мимолётно блеснувшими на свете люстры. — Интересно, каково же это — просыпаться и… совсем ничего не видеть? — каштановые омуты устрашающе сверкнули бордовым огоньком, не предвещая ничего хорошего. — Надеюсь, завтра ты мне поведаешь об этом.       На Рюноске нахлынуло осознание — и он тут же, крепко зажмурившись, напуганно заметался на постели, будто бы это могло помочь ему высвободиться. Но свободная рука, предотвращая лишние движения, до ноющей боли сжимает его щёки, да так, что, казалось, они вот-вот будут глубоко разодраны. — Посмотри на меня. — Дадзай-сан, не надо! — Я же сказал, открой глаза, иначе твои веки тоже пострадают.       Акутагава знает, что Дадзай словами на ветер не разбрасывается, да и столь грубое рычание всё-таки заставляет нерешительно разомкнуть ресницы, из-за чего тут же показались капли слёз. Так мерзко. Так унизительно.       Рюноске не помнит, как произошло такое. Помнит лишь острую боль в глазнице, болезненный визг, кое-как приглушённый за счёт зубов, впившихся в нижнюю губу, на которой тут же показались капельки крови. — Вот так, совсем не страшно, — спокойно, даже как-то нежно протягивает шатен, будто бы он обучал маленького ребёнка первым шажкам. — Половина дела выполнена. — Н-не надо!       Резкий скачок адреналина в крови вернул юношу в реальность. Кровавые ресницы инстинктивно прижались друг к другу, спутываясь, другие веки пытались сомкнуться, но чужие пальцы не позволяли сделать это. Перед расширившимся из-за отчаянного страха зрачком мелькнул острый кончик холодного оружия. — Потерпи ещё немного. — Дадзай-сан, прошу!       Эта мольба на последнем звуке перерастает в несдержанный дикий вопль, стоило тихо раздаться какому-то рваному звуку, навсегда отпечатавшемуся в памяти Акутагавы. Теперь по большей части ему суждено полагаться именно на слух, ведь…       Больше никогда он не проронит и слезинки. Веки жгуче давят куда-то на глазницы, наполненные лишь обрубками сосудов и кровью, оставляющей на опухших щеках гранатовые потёки.       Рюноске не готов мириться с полной утратой зрения. Едва взяв в себя руки, обнажает пустые глазницы, моргает, роняя новые горячие капли. И до сих пор не верит в произошедшее. В то, что изуродован таким гадким, беспощадным образом. В то, что теперь навеки окутан тотальным мраком. Такое отрезало последнюю надежду на побег, словно её никогда и не было. Хотелось вырвать нервы с корнем, чтобы не чувствовать эту агонию. — Ну что же ты так дрожишь, словно продрогший котёнок… — огорчённо пропев эту фразу, Осаму обманчиво трепетно проводит большим пальцем по чужой щеке в попытке вытереть кровь, но это лишь оставляет алые разводы. — Я же рядом, а значит, всё хорошо.       Нет. Последние крупицы ускользающего рассудка так и кричат: «Не слушай его», «Ничего не хорошо», «Беги».       Но он не сможет, так как больше нет сил и того, что хоть как-то поможет ему, а разум утерян. В голове есть только три мысли, три слова. Больно. Тошно. Страшно.