Хэдканоны, зарисовки. Сборник. Великий из / Проза бродячих псов / БСД.

      Пальцы неожиданно и крепко хватаются за пылающую кожу, чуть ли не впиваясь в неё; остаются пунцовые полосы в качестве следов очередного порыва страсти и пьяного удовольствия. Слетает с манящих уст неприлично громкий, протяжный стон, похотливо щекотнувший чувствительный слух. Мимолётная, но довольная ухмылка. Такая ехидная, кокетливая и… властная. Жаль, что Николай не видит её, так как перед глазами плывёт от возбуждения и блаженства.       Находится сверху, двигается сам по себе и даже не связан, значит, занимает доминирующую позицию, но нет. Фёдор руководит пусть и не действиями, но словесно. Любой звук в разы сильнее настойчивых прикосновений. Пустяковое непослушание даже в голову не стукает, когда, казалось бы, всё находится в собственных руках, и это предположение, разумеется, было ложным.       Между Фёдором и Николаем царят весьма странные отношения. Никаких обязательств, но в то же время уж точно далеко не на один раз. Как повелитель и прислуга, угождающий и ублажающий во всех смыслах, но как будто даже и ближе. Гоголь делал это не только ради того, чтобы угодить, но и в своё же удовольствие. Его прихоть.       Симбиоз. Зависимость.       В этом плане они сошлись. Одинаковые взгляды, одинаковые предпочтения и вкусы. Устраивает всё обоих сполна. Что интересно, никто из них нисколько не считает такое положение Николая уничижительным. Именно он, единственный казался Фёдору равным, только со своими обязанностями. Весьма более приятными, чем у других, и привилегированными. — Мессир… — ласковый шёпот прямо в ухо будоражит. По спине Фёдора аж мурашки пробежались, заставив вздрогнуть, из-за того, как соблазнительно делает это Николай, склонившийся над ним; светлые прядки свесились вниз, легонько кольнув щёки и лоб, — я хочу больше… Разрешите ускориться…       Достоевского тешит абсолютная покорность даже в таком положении, когда его подчинённый фактически может в любой момент поддаться соблазну полностью взять контроль на себя. Какая преданность, какое послушание. Какое уважение. До чего же это возбуждает. — Позови меня по имени. Тогда, быть может, позволю.       Фёдор даже не скулит, лишь легонько кусает и поджимает губы, столь дразняще для партнёра сдерживая себя. На его взгляд, неожиданно для обоих позволенных прикосновений было даже слишком достаточно. Хотелось вцепиться в манящие бёдра с полной силой, в бешеном темпе двигать руками вверх и вниз, насаживая прислугу и выходя из него, и так раз за разом, что позволяло бы выбивать из него дикие вопли наслаждения. Но нет. Именно поэтому у них всегда были прелюдии. Намеренное оттягивание удовольствия и намеренная пытка обоих. — Фёдор Михайлович… — Ласковее. — Ф-феденька… — уже жалобно, в какой-то степени даже унизительно хнычет Николай, умоляюще глядя на партнёра сквозь пелену перед глазами, — прошу…       У Достоевского как будто отключило голову. Слово, так желаемое обоими, застряло где-то в глотке, отдаваясь давящей сладостью. Пальцы правой руки быстро перебегают на талию, сжимают, чуть придерживая. Влажные ресницы хлопают, взгляды соприкасаются. Всё вокруг остановилось, даже движения Николая по повторяемой из раза в раз траектории; шум освежающего дождя отошёл на самый дальний план. Существовали сейчас только разделяемое на постели тепло двух нагих тел и такая интимная близость. — Разрешаю… — всё-таки находит в себе силы выдавить Достоевский, тяжело сглотнув и завороженно глядя на визави, после чего повторяет, — ты можешь ускориться…       Николаю аж крышу снесло. Укусив свои щёки изнутри, пока что медлит, перемещая ладони с постели прямиком на плечи, залезая под распахнутую рубашку, сжимая их и уверенно вдавливая бледное тело в матрас. Пара секунд — и он всё-таки осуществляет желаемое, сразу после чего позволяет себе ещё один несдержанный стон.       Движения скоры, голодны, в какой-то степени даже резки; наконец-то голоса обоих сливаются воедино. Фёдор откидывает голову на подушку, сомкнув веки; уголки бровей чуть сдвинулись. Дыхание редко, сбивчиво; ощущение, что оба и вовсе забывают делать глотки столь необходимого сейчас воздуха, когда даже распахнутое над головой окно начинало запотевать от повышающегося в комнате градуса и обрывистых, неосознанных вздохов, перетекающих в скулёж. Достоевский всё так же не направляет партнёра в его действиях; тому это и не нужно было, он был способен в полной мере ублажить обоих сам. Вместо этого он чуть приподнимается на локтях, для удобства всё-таки оторвав руку от чужого бедра, хватается за белёсые волосы у самых кончиков, чуть наматывает пряди на кулак и тянет его, заставив выгнуться и покорно забросить голову назад, уставившись тупым взглядом из-под слипшихся ресниц в потолок. Благодаря такому простому действию Фёдору открылось большее количество участков привлекающего его тела; не сдержавшись, он даже оставил около ключицы очередную розоватую метку, которая ещё долго будет напоминать обоим обо всех прелестях этой ночи.

***

— Знаешь, Коленька… — изнурённо, но явно довольно вздыхает Фёдор, накручивая прядку чужих растрёпанных и даже запутанных волос, — не пойду я никуда. — Как же так, Фёдор Михайлович! — от удивления воскликнувшего и подскочившего, тем самым принявшего сидячее положение на постели прислугу цепляют за запястье и оттягивают назад, заставив обратно плюхнуться на подушки. — Вы же так готовились к этому балу, Вы ведь его ждали! — Не хочу, — жалобно ропщет тот, ткнувшись носом в шейку, щедро усыпанную совсем недавно распустившимися пунцовыми бутонами, подаренными неугомонными губами и зубами. — Всё равно опоздал уже. — А гости? — Да чёрт с ними, — Фёдор уже даже вякнул эти несколько коротких слов, в качестве наказания за излишнюю болтливость ущипнув за бок, из-за чего Николай пискнул и тихонько хихикнул. Кладёт щёку на всё ещё влажную и вздымающуюся, но тут же начавшую успокаиваться после таких прикосновений грудь. — Не сегодня. Коли сильно будут хотеть, подождут.       Гоголь гордо улыбается, будучи обрадованным и удовлетворённым тем, что Достоевский решил уделить время именно ему, так нагло и равнодушно наплевав на других. Пальцами поглаживает по макушке, столь бесцеремонно улёгшейся на нём, тихонько массажируя вспотевшую кожу и перебирая смоляные волосы, тем самым убаюкивая и довольно скоро погружая в дрёму.