Хэдканоны, зарисовки. Сборник. Великий из / Проза бродячих псов / БСД.

      Тонкие язычки яркого пламени вытанцовывают в странном беспорядке. В воздухе давно завис непонятный горячий серный запах с ноткой лекарственных трав. Из-за винных бархатных штор и тонкого полупрозрачного тюля, колышущегося на свежем ночном потоке, хитро выглядывает полная луна, освещающая ночной город.       Распущенные пепельные волосы, распластавшиеся по фарфоровой коже, дразняще прикрывают все самые прекрасные изгибы полностью нагого тела, щекочут острыми кончиками отдельные его участки. Ювелирные пальчики умело скользят по колену, временами игриво забираясь чуточку выше и барабаня подушечками по чувствительной коже, но потом возвращаются к выполнению своей задачи, щедро и равномерно распределяя приятно жгучую только-только разведённую мазь. Голые колени упираются в мягкий рубиновый ковёр; чужая нога, вытянутая вперёд, мирно расположилась на прикроватной банкетке.       Взгляд тёмно-сливовых очей устремлён на словно нарочно укрытое чёлкой личико, на котором расплывалась сосредоточенная и в то же время кокетливая ухмылка. Фёдор, поправив немного упавшую с плеча ткань наполовину расстёгнутой чёрной рубашки, отрывается от книги, откладывает её на тумбочку, на которой стоял ювелирный серебряный канделябр, чуть наклоняет голову набок, любопытно наблюдая за Николаем, ухаживающим за ним в таком ничуть не смущающем обоих положении. — Не слишком ли сильно давлю, мессир? — то ли вежливо, то ли заигрывающе спрашивает Николай, дабы хоть как-то разбавить молчание. — Или, наоборот, добавить интенсивности? — Ну что ты, — бархатно-низким голосом протягивает Достоевский, отстранившись от изголовья. Выжидает ещё несколько секунд. — Достаточно. Иди-ка лучше сюда.       Гоголь и рад тому. Заканчивает осуществляемое им дело, покорно поднимается с колен, вытирает смоченным тёплой водой полотенцем руки. Упирается ладонями в белоснежную постель, на которой бегали тёпло-жёлтые огненные блики, медленно, словно хищник приближается к загнанной в угол жертве, подползает, лениво и едва осуществляя каждое новое движение. Фёдор хмыкает, подминает голыми ступнями простынь, больше никаких действий не осуществляя и лишь выжидая. — Коль, куда ты… — Достоевский удивлённо глядит на парня и лишь хлопает ресницами, пока тела обоих неожиданно соприкасаются. — Т-с-с, — Николай сразу же перебивает Фёдора, прижав указательный палец к его губам. — Будьте добры, помолчите немного, мессир.       Николай чуть разводит ноги, предоставляя себе возможность столь нагло расположиться чуть выше чужих колен, едва выглядывающих из-под длинного подола рубашки. Сверкают нежно-лазурным отблеском острые лопатки, плечи, усыпанные родинками, нагая поясница. Уголки губ слегка ползут вверх; вместе с тем поднимаются и руки прислуги, мигом расположившись на чужих плечах и скомкав мягкую ткань на них. — Лягте обратно, мессир, — и, не дождавшись покорного осуществления упомянутого им действия, надавливает, уже опрокидывая Достоевского на постель. — Какое самоволие, — ахает тот, вжавшись затылком в подушку и лукаво ухмыльнувшись. — Не всё же Вам указывать. — Неужто позволишь себе?       Николай уже и сам рассмеялся и тут же пискнул, ощутив крепкую задиристую хватку на своей лодыжке. Теперь же оба хихикают, по-глупому улыбаются, возятся, пытаясь разобраться с длинными светлыми волосами, распластавшимися на ложе и назойливо лезущими в лицо обоим. Закинув распущенную шевелюру набок, Николай, всё ещё упираясь ладонями и коленями в постель, выгибается, словно кошка, соблазнительно чуть поджимает левую ножку, коленом в качестве новой опоры вжимаясь в пышный матрас и оставляя ступню на весу, из-за чего она предстаёт чужому взору во всей своей изящности и утончённости. Едва шевелятся губы, жантильно шепча прямо в лицо визави: — Сомневаетесь? — и тут же кусает за кончик носа.       Фёдора тешит такая наглость. Забавляет и чужая настойчивость вместе с угадыванием всех пожеланий — Николай делал это столь мастерски, что даже сам Фёдор приятно удивлялся подобному. Пальцы не трогают пуговицы на рубашке, а лишь заводят ткань назад, оголяя сразу оба плеча. Такие хрупкие, тонкие, изящные. При одном лишь взгляде на них возникает ярое желание припасть к ним губами. Но Гоголь сдерживается, нарочно терзает обоих, скользя по коже лишь руками, настойчиво и умело массажируя. Фёдор расслабленно скулит, сомкнув веки и скомкав пальцами обеих рук простынь.       Сладостно стукает в голову мысль о хотя бы мимолётном прикосновении к этим ювелирным изгибам, фарфоровой, местами пунцовой коже, ласковом изображении созвездий из родинок, соединённых тонкими белыми, а после розовеющими полосами, ненароком, завороженно оставленными едва отросшими ноготками. Но Фёдор намеренно отказывается от этой ублажи, столь ласково терзая обоих.       Белёсые волосы словно укрыли обоих от назойливого взора луны, и та, смутившись, всё-таки скрылась за облаками. Вскоре хлынул дождь, своим шумом убаюкивая; в комнату ворвался новый поток яркой свежести, а пламя резко всколыхнулось вновь, на пару секунд осветив тёплые улыбки и нежные взгляды, соприкоснувшиеся друг с другом.