Оставаясь тлеть

      Финник… Финник ждал этого дня, наверное, всю жизнь. Он как глупая девчонка не спал несколько ночей, у него потели руки и то и дело замерзали ноги. Иногда он начинал сбивчиво дышать, и жители Тринадцатого, находившиеся в этот момент поблизости, с подозрением поглядывали на мужчину и спешили испариться. Финник Одэйр не думал, что его мечтам суждено сбыться, что это произойдет прежде, чем он умрет и попадет туда, где, по словам многих людей, сбываются любые твои мечты. Финник еще не знал, верит ли он в Рай или Ад, но знал, что окончательная смерть — это очень скучно. Пару раз от капитолийских толстосумов он слышал, что душа, согласно некоторым теориям, попросту перемещается в другое тело, и мы начинаем жить заново, не помня свои предыдущие жизни. По идее, ничего нового и не происходит. Те же люди, те же души, только с другим характером и внешностью. Человек, который купил тогда Финника и рассказал ему это, поразил мужчину. Обычно за трибутов платили деньги для того, чтобы исполнить свои самые смелые фантазии. В Капитолии хватало извращенцев, а садистами там были практически все. Одэйр слышал историю, как одну из победительниц купили на целый месяц и заставили ходить обнаженной по огромному замку. Имя покупателя так ему никто и не назвал, упомянули лишь, что после месяца подобной жизни победительница вернулась в свой дистрикт и перестала разговаривать. Девушка не реагировала ни на что и просто пялилась в одну точку. А через восемь месяцев она родила мальчика, сама умерев из-за потери крови.       Услышав эту историю, Финник понял, что не допустит, чтобы на Энни кто-нибудь сумел поднять руку. Мужчина не мог представить, что его Энни, так же, как и других победительниц до неё, кто-нибудь покупает, заставляет раздеваться, слушать безмозглую болтовню, вытворять со своим телом все, что… нет, он не мог реагировать на это нормально, только не так. Когда картинка приходила в его больной разум, он зажимал голову руками и крики раздавались в его сознании. Одэйр не был трусом, но он пугался и не мог понять, что необходимо сделать в следующий момент, как защитить Креста в случае чего. И тогда в его голове и родился план. Мэгз, выслушав его безумный план, лишь покачала головой. Старушка лучше всех знала, как именно Одэйр сходит с ума. Когда-то он ненавидел Креста за её глупость, за ужасные темные волосы и светлые глаза, за маленький носик и костлявые руки. Теперь же он мог смотреть на девушку, не отрывая глаз.       Мэгз редко видела, чтобы кто-то умел так любить. Сильно. Без остатка. Абсолютно. Совершенно. Она никогда бы не подумала, что Финник Одэйр, гордый и самовлюбленный мальчишка, может так полюбить. Когда его покидали силы, он оставался у своего ментора и ложился спать на диван. Старушка обнимала его, гладила по голове, и Финник засыпал.       — Если бы моя мама была жива, она была бы похожа на тебя в старости, — еле слышно произнес парень зимой перед 74-ми Голодными играми, — она была бы доброй, храброй, умной, она бы любила меня. И конечно же, она была бы безумно красивой.       Когда мальчик говорил так, она всегда чувствовала слезы, собирающиеся в уголках глаз. Мэгз жалела его, но не смела говорить об этом, Мэгз казалось, что это она виновата в том, что у Финника было такое детство. Она безумно хотела бы что-то поменять. И когда представился шанс пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы жил этот ненормальный оболтус, несносный сорванец, милый и добрый парень, который навсегда остался для неё маленьким мальчиком, она воспользовалась этой возможностью.       Финник до сих пор помнил запах её ладоней, волос. Соль, море, мох и молоко. Обычные ароматы для старушки из Четвертого, любящей молоко и выпечку. Она ушла, подарив ему короткий поцелуй, потому что не смогла ничего сказать. Она попрощалась со своим сыном и отдала ему свое право на жизнь. Право, которое он ни за что не должен был потерять. Одэйр надеялся, что Мэгз знает о предстоящем событии и рада за своего Финника. Эта маленькая забавная старушка — почти все, что у него было.       Портных в Тринадцатом не пришлось искать слишком долго, но даже они задумчиво почесали голову, когда увидели свадебные наряды Китнисс и Пита, которые надо было переделать. Из-за невысокого роста Мелларка брюки пришлось откатывать на максимально возможную длину, но даже после этого Финнику они едва доставали до щиколотки.       «Но это же капитолийский шик, — заметил тогда Хеймитч, пожимая плечами. — Сделай вид, что так все и должно быть».       Финник понимал, почему Эбернетти так непросто удается смотреть на привезенные сумки с костюмами. Все это было сделано руками Цинны, стилиста Китнисс, которого не было в живых. Как оказалось, его избили во время обратного отсчета перед стартом Голодных игр. Китнисс не хотела об этом говорить, но Финник понимал, что она прекрасно знает о том, где мог умереть её друг и что именно с ним делали перед его смертью.       — Он помог ей превратиться в Огненную Китнисс тогда, — Финник теперь часто навещал Джоанну и разговаривал с ней, даже когда девушка спала. — Ты бы точно сказала мне сейчас что-то вроде «не разводи нюни, тряпка». Сказала бы, да? Сноу любит символичность. Китнисс об этом знать необязательно, но даю процентов восемьдесят — Цинна умер в похожем огне, который сам же создал для Китнисс.       В случае с Энни все было намного проще. Девушка была тоньше Эвердин, поэтому пришлось ушивать платье, что оказалось для портных значительно проще. Казалось бы, довольно странно, даже Эбернетти, старающийся держаться как можно дальше от всего этого, пожал плечами и махнул на все рукой. Свадебное платье Китнисс Эвердин за несколько дней стало платьем Энни и сидело на её фигурке почти как влитое. Пит, смотря исподлобья и перебирая веревку, подаренную Финником, должен был отметить, что вещь сидит так, будто Цинна действительно шил её для этой хрупкой маленькой девушки, стоящей перед ним.       Креста то и дело поглядывала по сторонам, особенно когда приходила в столовую и получала свой поднос. Многие люди знали, кто она и что она тут делает. Еще бы, её лицо чуть ли не по телевизору показывали, о ней упоминала сама Альма Койн. Девушке было неприятно такое внимание, она выворачивала руки под столом и кусала губы до крови. Когда Одэйр оказывался рядом, она пододвигалась к нему ближе и пыталась скрыться от назойливых глаз. Финник то и дело не успевал съесть всю порцию за отведенное количество времени из-за маленькой девушки в его руках, но жаловаться не смел. Всего лишь несколько дней назад она была в лапах Капитолия, Сноу делал с ней все, что хотел. Мужчина пытался допытаться у Джоанны, но та лишь злобно зыркнула на него и продолжила качаться взад-вперед, рисуя что-то на бумажке.       — Это такая терапия, — брякнула она, — мой врач считает, что она должна помочь мне справиться с тем, что было в столице. С моим прошлым. Короче, Финник, врачи тут — полнейшие придурки. Может, они меня и подлатали, но вот в голову человеку лезть — не для них. Так что не подпускай их к Энни.       Совет оказался как нельзя кстати. По словам Плутарха, сама Альма Койн предложила приставить к трибутам, освобожденным из Капитолия, врачей-психиатров или психологов. Для обследования, разговоров, проверки их вменяемости. Пусть даже и освободив бывших победителей из Капитолия, она продолжала издеваться, может быть, даже и не совсем осознанно.       Финник больше не упоминал Энни о пытках, не после того, как одним вечером у неё случился приступ, и ему пришлось так сильно держать её в своих руках, что на тонких запястьях девушки остались синяки. Креста мало говорила, почти не ела, еле заметно дышала и смотрела по сторонам своими огромными глазами, будто бы не веря в то, что находится здесь. И Финник винил себя в этом.       — Ты видел то платье? — спрашивает у него Энни накануне свадьбы. Они лежат на одной маленькой кроватке в небольшой однотипной комнате в Тринадцатом дистрикте, обнявшись. Холодный нос Креста утыкается Финнику в шею, и по его коже пробегают мурашки.       Она просто невероятная. Такая умная, смелая, красивая, упрямая, целеустремленная, сильная, красивая. Она тут, рядом с ним, и он больше её никуда не отпустит. Только не после того, как практически потерял, дал забрать, дал притрагиваться к ней и истязать её. На теле Энни шрамы, что останутся на всю жизнь. Она стыдливо прикрывает их руками, когда переодевается, и злится, если Одэйр украдкой рассматривает их. Думает, что перестала быть красивой из-за них.       Но Финнику кажется, что будь эти шрамы на каждом миллиметре её кожи, ему бы было все равно. Эти шрамы — отпечаток мрази, сидящей в голове их страны. Отпечаток храбрости и силы Энни.       — Да. Проходил мимо, и увидел, как его складывали стилисты, и…       — Что? — напускное спокойствие сменяется бурей. — Я… я же говорила тебе! Так нельзя! Ты и сам знаешь, что по обычаям Четвертого, нам запрещено…       — Я увидел, что оно белое. И больше ничего. Успокойся, глупышка, — он кладет руку на её талию, но Креста упрямо её оттуда скидывает.       — Ты знаешь, что это плохо — видеть платье невесты перед церемонией.       За несколько минут тихий крошечный ангелок превратился злую фурию, испепеляющую Финника взглядом.       — Энни, ну что я теперь сделаю? Все будет нормально. Это ведь неправда, и ты сама знаешь. Сколько традиций мы уже нарушили, тем более, задолго до свадьбы, и все нормально…       — Я… — она потупляет взгляд и поднимается на локте, — я боюсь.       Финник вздыхает.       Сколько ему еще потребуется её переубеждать? Но это и неважно, лишь бы она просто была рядом. Может быть, это звучит слащаво и приторно, это звучало так же и для него некоторое время назад. Но не теперь. Не после кошмаров с её смертью, не после испачканной в крови Энни, не после легких поцелуев, которые он оставлял на её ручках и лице, пока она вздрагивала и пыталась успокоиться, свыкнуться с тем, что сейчас находится в безопасности.       — Но теперь я смогу нас защитить. Теперь все получится. Завтра… завтра то, чего мы так сильно ждали. Чего мы не смогли бы сделать без этой революции. Завтра ты станешь моей женой. Ты же давно хотела быть Энни Одэйр…       — Неужели? О смене фамилии я ничего не говорила…       — Даже так? — с улыбкой прерывает её Финник. Креста выдает еле заметную улыбку и опускает голову. Замирает на пару секунд, а потом её губы приходятся Финнику куда-то в щеку.       И теперь она тут, перед ним. В белом свадебном платье, с фатой, закрывающей маленькое покрытое румянцем личико. Финник вспоминает девочку, которую он встретил на берегу Четвертого дистрикта, и которая поделилась с ним рыбой. У неё были грязные ноги, грязь постоянно скапливалась под отрастающими ногтями на руках, волосы то и дело обрамляли лицо сосульками (она много работала и потела под палящим солнцем Четвёртого). Он вспоминает того маленького ребенка и видит перед собой прекрасную девушку, сильную и счастливую.       Одэйр мысленно дает себе сначала одну оплеуху, а потом и другую. И третью. Он ведет себя хуже кисейной барышни, чуть ли не плача перед Энни, почти что забывая ответить на самый главный вопрос церемонии и путаясь в словах клятвы.       Дурак. Идиот. Ты так сильно ждал этого дня, чтобы теперь все взять и испортить?       Но Креста стоит напротив и еле слышно хихикает.       Все проходит невероятно быстро, и Финник не хочет отпускать эти минуты. Пытается запомнить каждый момент. Каждое её движение. Каждый взгляд и каждый вздох, хочет наплевать на смотрящих на них людей и прижать её к себе, как можно ближе. От волнения руки девушки стали бледными, и мужчина может поспорить, что они сейчас как две ледышки.       Еще чуть-чуть, и вокруг начнут летать огромные бабочки и единороги, оставляющие после себя радугу.       «Соберись, придурок».       Финник целует жену и чувствует её робкие пальчики на своей груди. Осталось пережить еще несколько часов, и тогда он сможет не скрывать своих чувств, ему не надо будет прятать часть своих улыбок и счастливых взглядов.       Нельзя показывать все людям вокруг. Пока что они на этой стороне, но кто знает, как может поменять все время? Нельзя показывать свою радость, нельзя давать им понять, что Энни — самая большая, смертельная его слабость. Без неё он не сможет. Его жизнь теперь зависит от жизни этой девочки, которая спасла его и не дала упасть в темноту с головой.       Они танцуют, едят великолепные по меркам Тринадцатого дистрикта блюда, они разрезают торт, приготовленный Питом, слушают пожелания долгой и счастливой жизни, но чаще всего смотрят друг на друга, не отпуская с губ легкую улыбку.       — Что такое? — шепчет Энни, слегка нахмуриваясь.       — В смысле?       — У тебя улыбка до ушей. Вкусный торт вон на середине стола, а не в этом направлении.       — Думаешь, мне нужен какой-то торт, когда рядом со мной сидит самая идеальная девушка всег…       — Финник, ты невозможный. И прекрати мне такое говорить. Лучше хватай торт, пока весь не съели.       Проходит полчаса, час, и Энни, уставшая танцевать и отпросившаяся на пару минут, исчезает в коридоре.       — Господи, твоей улыбкой можно уничтожать целые поселения. Сражает наповал. Ты будто подсел на какую-то абсолютно новую наркоту.       — Я думал, ты ушла.       — И пришла. Меня хватило только на то, чтобы постоять десять минут церемонии. Потом два бутыля капельниц. И теперь я снова с вами.       — Я не думал, что…       — Ой, хватит уже. Если уберешь эту тупую лыбу с лица, может, я даже разрешу обнять себя в такой-то важный день.       Финник прыскает.       — Правда, убери. Тебе будто четыре года и тебя зовут Матильда.       Объятья с Мэйсон не похожи на объятья с Энни. Джоанна обнимает его жестче, сильнее, что ли. Будто боится, что через пару секунд он взорвется прямо у неё на глазах. Он обнимает Энни нежно, боясь причинить боль. Но Джоанна прижимает его к себе что есть силы.       — Я очень рада за тебя, идиот. Хватит так лыбиться, и не забудь подтереть потом слюни с соплями, а то во время клятв чуть беднягу-Энни не залил.       Кажется невероятным, но через несколько часов церемония сходит на «нет». Камеры уже давным-давно не снимают празднество, многие разошлись по комнатам, а кто-то ловит момент и сидит доедает остатки. Энни с Финником наконец находят момент для того, чтобы сбежать. Они заворачивают в пустой коридор и бегут вперед, Одэйр держит смеющуюся жену за руку и старается не врезаться в очередной поворот.       Они смеются и переводят дыхание, когда оказываются в своей комнате. Энни вытаскивает шпильки из волос, локонам свободно спуститься по плечам.       Когда его губы оказываются на её коже, он чувствует, какая она мягкая. Как она вздрагивает, стоит ему неосторожно задеть недавние шрамы. Слышит её тяжелое дыхание и еле слышные стоны, стоит ему притронуться к молочной коже её живота. Горячим языком проходится по губам девушки, спускается к шее и сжимает руками маленькую упругую грудь, скрытую под тканью платья. Пробираться пальцами под юбку каждый раз не так уж и удобно, поэтому Финник, недолго думая, освобождает жену от одежды.       Холодная кожа Энни не привыкла к его горячим рукам. Энни сжимает ноги, Энни целует Финника, стягивает с него пиджак и хватается за широкие плечи.       Одэйру жарко и кажется, что через пару мгновений он не сможет дышать. Ему плевать на внешний мир и на все то, что там может произойти. Сейчас есть лишь Энни, его жена, то, что он будет оберегать до последнего вздоха в своей жизни. А, может быть, и после него.