Оставаясь тлеть

      Иногда ей на самом деле бывало больно. Неведомая сила словно раздирала что-то глубоко в груди, в животе, во всем её теле, заставляя корчиться и удерживать за зубами крики о помощи и постыдный скулеж. Почему-то что-то в её теле болело, противилось, не давало продолжать жить так, как она привыкла. Такое состояние можно было назвать постоянным, просто осложнения происходили раз или два в год, заставляя Джоанну еще яростнее заматываться в два стареньких пледа, которые все еще хранили знакомый ей запах.       Вокруг никого не было. Её дом в Деревне победителей казался старым и заброшенным, никто не хотел заходить к ней, и даже репортеры, изредка наведывающиеся в Седьмой (особенно во время очередной подготовки к очередным Играм), вели себя так, будто этой сероватой неухоженной постройки тут и в помине не было. Если бы мама Джоанны был жива, то она могла бы напомнить дочери о том, что она, все-таки, девушка, после чего получила бы полный извинения и безразличия взгляд. Мэйсон убедила себя в том, что, с какой-то стороны, хорошо, что все её близкие люди мертвы. Может быть, они наблюдают за ней откуда-то, в чем она абсолютно не была уверена, но девушка точно знала — своим поведением она не заставляет плакать свою маму, не заставляет отца расстраиваться, не заставляет её жалеть, пусть и невольно. Они не видят её. Они не переживают за неё. Пусть сейчас она абсолютно одна и никому не нужна, но хуже всего тут только ей. Ей, и никому больше.       Просыпаясь, Мэйсон первым делом закрывает глаза, надеясь уснуть еще раз, но у неё ничего не получается. Обозленная на себя, она смотрит на полузакрытое плотной тканью окно и пытается определить, сколько сейчас времени. Ну ладно, пробует определить, день сейчас или ночь. Производит недовольное фырканье, когда у неё ничего не получается. Вроде бы, за тканью окружающий мир кажется достаточно светлым для того, чтобы можно было подумать на поздний день, но Джоанна ни в чем не уверена. Прошлым днем (или уже этим?) она заснула поздно ночью, про себя хихикая из-за того, что несколько часов назад из строя вышел последний «живой» фонарик в Деревне победителей. Сейчас однотипные домики стояли, погрузившись в кромешную темноту. Хоть за окном и была зима, снега не было. Точнее, он появился несколько дней назад, чтобы напомнить о себе огромными лужами и повсеместной грязью. В Деревне было опасно сходить с маленьких дорожек и ступать на землю, что летом обязательно превращается в зеленоватую цветущую лужайку, — можно было легко упасть на собственный зад и наглотаться черноватой смеси из земли и воды. В общем, Джоанна особенно не рисковала, поэтому покидала дом в случаях крайней необходимости, а крайняя необходимость наступала примерно раз в месяц. Два. Три, но это совсем редко.       Если бы она еще и начала пить, была бы похожа на типичного «счастливого победителя», мучающегося от больных внутренних органов лет в тридцать. Но Мэйсон не пила, не курила, даже не заказывала себе особые «коктейли» для победителей из Капитолия, которые включали в себя сразу несколько видов какой-то поганой наркоты. Джоанна была в ужасном отчаянии, но мысль о том, что боль, отступив, потом может усиливаться, заставляла её вздрагивать. Она дрожала и утирала стыдливые слезы и сопли, когда вспоминала, как переживали ломку некогда знакомые ей, сейчас уже мертвые, победители.       Жить не хотелось, но становится овощем не хотелось еще сильнее. Поэтому девушка, загоняя отросшие ногти в ладонь с такой силой, что на коже оставались небольшие синяки в форме полумесяцев, пыталась отогнать куда-то свою боль (хотя клятвенно себя заверяла перед этим, что она сильная и никакой боли нет — это так, непонятно откуда взявшееся разочарование) и спать. Спать как можно больше.       В конце концов, организм настолько устал ото сна, что голова раскалывалась при малейшем прикосновении к подушке. Кошмары тоже устали и взяли перерыв. Джоанна лежала на кровати, в давным-давно провонявшей чем-то комнате (она привыкла ко всем запахам), с чугунной головой и хотела проснуться от этого ужаснейшего кошмара. В жизни все не может быть так плохо, правда ведь? Она обязательно спит, а там, в нормальном другом мире, её пробуждения ждут родители. В том мире она не такая неблагодарная и угрюмая, вечно всем недовольная дура. Там она нормальный человек и с её головой там тоже все хорошо.       Но Джоанне не удавалось проснуться вот уже несколько лет. Родные покидали её, все хорошие знакомые, так или иначе принявшие её ужасный характер, медленно умирали, будто её проклятие перешло и на них тоже.       Но почему же они умерли, а она продолжала жить?       Вдалеке что-то еле слышно затрубило. Девушка была знакома с этим звуком, но сейчас он показался ей настолько мерзким, что спустя пять секунд еще раз прошел в её голове, на этот раз так громко, что пришлось зажать уши. Он и разбудил её окончательно.       «Твою мать», — она попыталась выпутаться из-под одеял, в которые перед этим заматывалась как в свое маленькое гнездышко. Мэйсон даже не замечала такого за собой, но в последнее время она на самом деле начала прятаться от всего мира за объемными вещами и большими покрывалами, которые нашла в чулане. Словно маленький ребенок, прибегнувший к простейшей защите.       Брошенная, оставленная одна на созерцание безучастного мира, Джоанна существует, отсчитывая дни до своей вероятной смерти.       Даже освободить ногу от плена бесконечных и тяжелых покрывал оказалось очень трудной задачей. Голова раскалывается, рук перед глазами автоматически становится четыре, Мэйсон концентрируется и пытается прийти в себя, но… вместо этого чуть ли не летит с кровати.       — Господи, да пошло все нахер, — но ничего никуда не идет.       Размотавшись, девушка чихает и закрывает рукой нос и рот, так некстати понимая, что не мылась она и на самом деле уже о-очень давно. К удивлению Джоанны из крана идет и горячая, и холодная вода. Несколько месяцев назад в её доме произошла авария, а она так и не вызвала ремонтников. Сначала было слишком лень, а потом она принципиально не хотела подходить к телефону.       Горячие струи заставляли сжиматься, с силой выдыхать спрятанный в легких воздух. После того, как пошла вода похолоднее, Джоанна намочила голову. Орудуя обыкновенным куском мыла, она смывала с себя многонедельную грязь, морщась, когда начал слезать верхний отмерший слой кожи. Из-за этого в душе пришлось провести гораздо больше времени, чем планировалось изначально.       Джоанна не хотела, чтобы этот день становился уж совсем чем-то необычным, так что не стала завтракать. Перехватила на кухне пару сухариков и поднялась назад на второй этаж. По правде сказать, сухариком был когда-то свежий хлеб, половина которого хранилась отдельно и не покрылась плесенью. Сейчас Мэйсон и на самом деле была очень худой, а кожа на её руках страшно обтянула кости, но девушку это абсолютно не пугало. Она довольно долго сидела просто так, через какое-то время решив сделать легкую уборку в комнате из-за того, что благодаря разбросанным по полу вещам трудно было подойти к окну.       Как оказалось, она проснулась ранним утром, часов в семь. Об этом она узнала, раскопав настольные часы где-то под кроватью.       Джоанне пришлось долго ждать, чтобы мокрые волосы высохли и перестали лезть ей в глаза. В какой-то момент она даже решила найти ножницы, но потом вовремя сообразила, что если отстрижет еле доходящие до лопаток пасмы, то проблем наоборот прибавится.       Её почему-то безумно потянуло на улицу. Джоанна удивилась и сразу же издала какой-то непонятный стон разочарования. Подходящей для грязи обуви и одежды у неё не было. Половину присланных из Капитолия вещей она раздала, часть другой половины использовала в качестве тряпок, а что-то сожгла. В итоге у неё осталась довольно теплое однотонное пальто, длинный свитер и свободные штаны. Ни фена, ни чего-либо еще, чем можно было бы подсушить волосы до конца, у девушки не было. Она закрутила волосы в руках, так, словно была готова сделать хвостик, и спрятала их под ворот свитера. На голове оказался огромный капюшон пальто, закрывающий даже глаза. Из всей картины выбивались только штаны, но они вскоре утонули в высоких сапогах.       Джоанна была более-менее готова к тому, чтобы выйти на порог собственного дома и, если повезет, нарваться на парочку ярко накрашенных журналистов Капитолия, помахав им ручкой. Сейчас она была одета так странно, что они, даже если бы и захотели, близко к девушке все равно не подошли бы.       Но когда она открыла дверь и попыталась выйти из дома, одновременно поднимая упавший на глаза капюшон, что-то определенно пошло не так. Абсолютно точно. Наверное, кучи снега вокруг материализовались в Деревню победителей и во весь Седьмой за один миг. Другого объяснения у Джоанны для повсеместных сугробов просто нет. Не отрывая взгляда от беленьких дорожек, она на автомате закрывает дверь дома и прячет ключ в кармане. Куртка относительно новая, поэтому не надо бояться того, что ключ может провалиться в подкладку.       Редкие снежинки продолжают падать на землю, пока Мэйсон наблюдает за всем этим чуть ли не с раскрывшимся ртом. Вокруг все белое. Неестественно-белое. Такого же цвета её кожа сейчас. Спустя четыре минуты глаза начинают слезиться, и девушка останавливается, спрашивая себя, нужно ли ей это сейчас на самом деле. Пока не поздно, можно все еще вернуться домой. Можно опять спрятаться под покрывалом и сделать вид, что она уже давным-давно умерла. Размышляя над этим, девушка стирает слезы, вдыхает морозный воздух, больно ударяющий по легким, и идет вперед.       Первая ступенька, вторая.       Она открывает глаза и с удивлением отмечает, что вокруг никого нет. Окна соседнего дома завешены, не раздается ни единого звука. До этого момента Деревня победителей почти всегда была наполнена звуками — то руганью, то завываниями, то криками. А теперь она будто умерла.       Куда делись соседи Джоанны?       Мэйсон оборачивается вокруг своей оси, но потом вспоминает, что ей, по идее, не должно быть до этого никакого дела. Ей должно быть без разницы. Она не должна все это чувствовать. Она просто вышла погулять, ей нужна тишина, и наконец-то она есть.       Но куда ушли люди, Джоанна?       Тут её взгляд натыкается на нечто, расположенное перед одним из отдаленных домов. Предмет довольно крупного размера, чтобы его можно было рассмотреть. Джоанна вспоминает, что такие таблички обычно ставили перед домами тех победителей, кто умер. Сегодня до неё как-то особенно долго доходит, поэтому Мэйсон пытается сложить два и два и не понимает ничего. Но спустя минуту или немного больше на неё находит озарение.       Один из победителей Седьмого дистрикта умер. Умер не так давно. Сегодня, скорее всего, будут его похороны. Или они уже идут. А участие других победителей в церемонии, что обычно транслируется на одном из каналов страны, обязательно.       Джоанна улыбается, пока из горла пытается вырваться какой-то странный кашель. Неужели её не посчитали нужным туда притащить? Или же она спала куда больше времени, чем думала до этого? Неужели они не смогли её разбудить?       На голову обрушиваются вопросы без ответа, которые сейчас Джоанне вообще не нужны. Она не пытается вспомнить победителя, жившего в том доме, она пытается убежать от вопросов, которые продолжают её настигать. В соседнем лесу начинают кричать птицы, и это помогает девушке прийти в себя. Она растерянно стоит посередине лужайки между домами, оглядываясь на ту дверь, из которой вышла несколько минут назад.       Это самое время для возвращения. Сейчас, Джоанна, именно сейчас.       Но почему-то ноги снова несут её не в том направлении. Джоанна идет к самому дальнему домику в Деревне, обходит его и выбирается через маленькую калитку. Перед ней расстилается огромное белоснежное поле, по бокам у которого стоит массивный лес.       И даже сейчас ни звука. Птицы словно испарились. Зверье, которое обычно так и норовит сообщить о своем присутствии, исчезло.       Мэйсон вдруг поражает ощущение нереальности. Слезы снова застилают глаза. Она уверена в том, что проснулась. Может быть, это чей-то очередной глупый розыгрыш? Может быть, её уставшего сознания? Джоанна щипает себя и пытается проснуться.       Ничего.       Джоанна закрывает глаза и вспоминает собственные игры, с момента которых прошло не так много времени. Зеленые глаза, которые часто видела в отражении зеркала. Теперь они стали какими-то мутными и безжизненными. Воспоминания быстро ускользают, чтобы потом перед глазами осталось…       Ничего.       Лишь яркий цвет нетронутого снега, который заставляет девушку открыть глаза и словно по чьему-то приказу идти дальше. Дальше. И дальше.       Вещи действительно хорошие, потому что она не мерзнет. Сапоги не промокают, когда Джоанна идет по снегу, ветра практически нет, а руки, когда те замерзают, она засовывает в рукава.       Вокруг нет абсолютно никого, и Джоанну это пугает, но она продолжает идти вперед, преодолевая минут за двадцать треть огромного поля, растянувшегося на километры. Перед глазами возникает образ матери, в ушах девушка слышит её далекие тихие колыбельные. Когда-то Джоанна ненавидела мороз, который унес у неё мать. Теперь ей без разницы, она думает, не может ли он забрать и её следом.       Девушка поворачивает и бредет куда-то в лес, не обращая внимания на то, что еще немного, и ноги будут уходить в сугробы по колено. Сапоги даже выше их, так что пока снег не забьется ей в обувь, волноваться не о чем. Организм, не привыкший к таким нагрузкам после длительного лежания на диване, начинает понемногу сдавать. Спустя еще двадцать минут Джоанна чуть ли не падает на первое дерево, обхватывая его руками и шумно выдыхая.       Если бы у неё была возможность, она бы убежала. Ушла куда-то глубоко в лес, так, чтобы её не нашли. Начала жить в лесу, убивала бы животных для пропитания и искала бы родники для того, чтобы наполнить флягу водой.       Но такого делать нельзя.       Охрана на границах может найти её. К несчастью, Седьмой граничит с соседними дистриктами и не выходит на территорию заброшенного государства. А тех, кого обычно находит пограничная охрана, отправляют в цеха и отрезают языки. В последнее время у бедняг даже начали брать органы для пересадки, все равно же эти люди теперь никому не нужны. Остающиеся без одной почки, они оказываются выброшенными на улицу и умирают еще быстрее, чем в цехах, шахтах и пещерах.       И как бы ни хотела Джоанна прекратить свои мучения, оканчивать свою жизнь таким способом было глупейшим из вариантов.       Она переводит дыхание и продолжает путь.       Она вернется домой только часов через двенадцать, вся продрогшая, трясущаяся и бледная. Просидит в ванне с ужасно горячей водой с час, после чего ляжет на кровать и снова уснет. Проснется уже в местной больнице, под капельницей и в поту.       Но перед этим она пройдет не один километр, прежде чем найдет довольно высокий холм, на который захочет подняться. С него будет видна Деревня победителей и маленькая часть дистрикта. Но она не будет долго рассматривать новые одинаковые домики победивших в Голодных играх и старые покосившиеся лачуги обычных жителей. Она повернется к ним спиной, чтобы рассмотреть бесконечный лес за своей спиной. Может быть, когда-нибудь, от него не останется и следа, и из Капитолия придет приказ вырубить его под ноль. Может быть, его и не тронут.       Джоанна минут десять стояла, не шевелилась, и смотрела на него. Вперед. Вдаль.       Туда, где никого нет. На лес, который за одну ночь превратился в заснеженное царство. Она не слышала ни единого звука, чувствовала легкий холод, касающийся её щек. День постепенно сходил на нет, но вокруг все еще было светло из-за снега.       Спустя какое-то время девушка закрыла глаза. У неё получилось избавиться от картинок прошлого, возникающих постоянно в сознании. Она не хотела никуда возвращаться, потому что у неё не было на это причины. Её ноги сами принесли её сюда. Она больше не чувствовала никакой тяги к жизни. Она теперь больше, наверное, вообще ничего не чувствовала.       Джоанна делала неглубокие вздохи, не замечая, как её голова переставала болеть.       Она все пыталась услышать ответ от леса, который никогда с ней не общался. Но Джоанна почему-то не сдавалась. Зачем-то ей надо было знать.