Оставаясь тлеть

      — Так ты просто бросишь меня? — голос Джоанны как всегда холоден и равнодушен, но в её глазах можно увидеть всю гамму чувств. Они как-то неестественно блестят, скорее всего, слезятся. Финнику больно в них смотреть, Финнику вообще больно смотреть на Джоанну, но выбирать не приходится. Она уже несколько раз подкалывала его по поводу собственного внешнего вида, бормоча что-то про «я не красавица, да, уродина, да, даже Китнисс выглядит лучше, посмотри на мои кости, я и не знала, что их в организме так много». Нельзя сказать, что с каждым днем Джоанна расцветала на глазах, менялась, начинала радоваться жизни, потому что это было неверно. Мэйсон правда выглядела очень и очень плохо. Финник не уверен, выглядела ли когда-то она так раньше. Кости, обтянутые кожей, пушок на голове, позволяющий узнать больше о шрамах Джоанны (он еще думает снова и снова – вот сволочи, они били её чем-то тяжелым прямо по затылку и в области висков), тоненькие бесцветные губы, похожие на палочку. Под глазами у Джоанны синяки такие, что кажется, будто им и целой жизни не хватит, чтобы сойти. Она все пытается выставить себя нечеловечески стойкой, подтрунивает над своим положением и наверняка орет из-за него глубоко в душе, в то время как он просто сидит и старается не заплакать. Правда. Лишь бы не заплакать. Прошло столько лет, но Финник до сих пор считает, что слезы – призрак слабости, как учил его отец. «Ну что ты как баба». Всех особей женского пола вокруг себя отец часто в присутствии сына называл бабами.       Финник повзрослел и многое понял. Он увидел, как плачет Энни, и понял, что в соленых каплях, порой идущих из уголков глаз, нет ничего плохого. Это не слабость. В их положении это признак мужества – признать тот ужас, что происходит вокруг, пытаться что-то с ним сделать и плакать, не желая сдаваться, — таков был удел сильных. По крайней мере, так думал Финник.       — Я не брос…       — Ты слышал, что они мне сказали. Никаких вылетов. Тренировок. Инструктажей. Ничего. Никаких съемок. Видите ли, я для Койн до сих пор подозрительная фигура и вообще очень странно себя веду. Неестественно. А еще я не для камер. Сам понимаешь, — она из последних сил улыбается, легко оглядывая собственное тело, — уже не то, что было раньше.       — Тебе нужно восстанавливаться, Джоанна.       — Я восстановилась.       — Неужели? А врач говорит совсем другое…       — Плевать на врача, — шипит она, прерывая, — после разговора с Койн он и не такое скажет. Она просто не хочет, чтобы мы с Энни где-нибудь участвовали. Пит ей понравился, но не мы. Особенно не я. Ты хотя бы раз видел, как она на меня смотрит? Словно готова оторвать мне голову и проверить, нет ли в шее ос-убийц, бомбы или еще чего.       — После того, что случилось с Питом…       — Это, твою мать, издевательство!       — Это, твою мать, никакое не издевательство, — перебивает на этот раз уже он резко, — это безопасность. Половина руководителей видела, как ты отреагировала на воду. Думаешь, если там будет какая-то водяная ловушка или они решат выпустить волну, чтобы затопить всю улицу, — можно будет закрыть глаза, представить лодку, открыть глаза и в лодке оказаться?       — Я не это имела в виду, дебил.       — Угу, понятно.       При упоминании о воде и финальной проверке спина Джоанны выпрямляется, и сама девушка занимает атакующую позицию. Этого можно и не заметить, если не знать, что именно искать – напряженные ноги, расслабленные руки на коленях и еле слышное дыхание. Мэйсон на самом деле очень сильно боится воды. Очень. Она её терпеть не может, в который раз понимает для себя Финник. Сначала он слышал, какую истерику она закатила, когда её пытались помыть в балии. Потом под еле-еле капающим душем. В конце концов на неё плюнули и оставили смердеть дальше – на Джоанне тогда были те грязные вещи из Капитолия, провонявшие сыростью, потом и мочой. Тринадцатый не был дистриктом, богатым на воду, поэтому люди пошли купаться сами, сжимая губы от отвращения при мысли о захмурашке, которую зачем-то спасли из Капитолия.       — Я хочу отомстить. Пусть не Сноу. Пусть его солдатам. Но я хочу их убить. Сделать то, что делали тогда со мной. Поверь, такое за просто так не прощают.       — Я верю тебе, Джоанна. Ты не понимаешь что ли? Я верю тебе. Но не я тут решаю, кому идти, а кому нет. Кто пригоден, а кто нет. Если помнишь, даже мне разрешение дали с трудом.       — М-м, правда, а то ты у нас образец профпригодности.       Мужчина глубоко вздохнул и закрыл глаза. Страшно хотелось спать, но ложиться на кровать было нельзя. Это Джоанна, не по своей воле вернувшаяся в медицинский отсек, теперь могла спать целыми днями, но он должен был готовиться. И без разницы, что через час активных тренировок он выматывается так, как раньше выматывался от недели упражнений.       — Я понимаю, о чем ты говоришь. Я просто не могу тебе помочь. Вообще никак. Я ничего не могу сделать. Прости.       Проходит минута или две. Финник чувствует, как девушка, сидящая рядом, поворачивает голову. Её беспокойное дыхание согревает ему руку, когда Мэйсон утыкается в неё носом.       — Я знаю, — шепотом отвечает она, — я просто говорю тебе это. Потому что больше меня никто не слушает. Я тут мало кому интересна. Точнее – никому. Кроме тебя. Меня спасли, но почему-то не подумали, каково будет мне после этого спасения.       — Ты хотела бы вернуться туда?       — Если смотреть на то, что со мной происходит сейчас – да. Я не хотела бы оттуда уходить. Я просто хотела, чтобы все это кончилось.       — Так говорят законченные философы, склонные к суициду.       — Иди нахер.       — И я люблю с тобой разговаривать.       Им не нужно заполнять тишину словами, а темноту из-за опущенных век лицами друг друга. Между ними существует какая-то связь. Она странная, будто бы связь близнецов – каждый понимает, что примерно чувствует другой, что он хочет сказать и к чему он стремится в принципе. Им не нужны были слова, по крайней мере, не каждые пять минут. Иногда помогала тишина.       — Когда я была там, я… может, я и хотела умереть, — шепчет вдруг девушка, и Финник вздрагивает от неожиданности, — но сейчас нет. Я не люблю все эти тупые разговоры о… тупых темах. Меня вообще бесит об этом разговаривать. Я не какая-то тупица, я стараюсь быть нормальной, я стараюсь взять себя в руки и…       — После того, что ты пережила, показывать слабину – нормально. Пытаться убить себя тоже нормально.       — Иди в жопу.       — Но у тебя есть… у тебя есть то, что у тебя всегда было. Ты же помнишь, почему начала бороться?       — А ты помнишь?       — Да, из-за…       Джоанна заливается смехом. Получается как-то наигранно, словно она из числа тех самых ужасных актеров, которых непонятно как допустили до съемок.       — Я не начинала бороться, как ты выразился, из-за кого-то. Финник, это глупо. Это… господи. Я не боролась ни за кого, я не боролась ни в чью память, не хотела отомстить, показать себя и прочее. Я… твою мать, ты не поймешь. Но я не делала это только потому, что «в моем сердце кто-то до сих пор живет». Убери эту хрень.       — Я просто пытался напомнить тебе…       — Иди со своими напоминаниями куда подальше.       — Дж…       — Закрой рот, Финник. Не порть то, что так хорошо начиналось. Твоя радость по поводу Энни тебе все мозги разъела.       Финник усмехается и поворачивает голову. Нос Джоанны уже давно не упирается в его руку. Она нахмурилась и сосредоточенно смотрит куда-то вперед, будто не замечает мужчину, что сидит с ней рядом.       И даже такая – меньше, чем обычно, болезненная, хрупкая и израненная, — она все равно выглядит сильно. Потому что это Джоанна. Как бы сильно её не ударяли, она, осмелев и перетерпев боль, готова была сильнее ударить в ответ.       — Но ты на самом деле бросишь меня? Вот так вот? Даже нет, не это главное. Ты бросишь её? В такой момент?       — Я не могу сказать «нет». Это будет выглядеть странно. Не теперь…       — Ты можешь сказать «нет» в любой момент. Ты можешь сделать все, что угодно, пока ты этого хочешь. Просто мне было интересно… я не думала, что ты её оставишь.       — Я не оставлю её. Никогда, — ощетинился мужчина.       — Ладно-ладно, я не это имела в виду. Не так выразилась.       Мэйсон поджимает губы и виновато смотрит на Одэйра. Тот, кажется, похмурившись с несколько секунд, раздраженно выдыхает и сжимает голову руками.       — Она плохо спит. Некоторыми ночами вообще уснуть не может. Говорит, что за ней могут прийти, уколоть что-то, и она даже не сможет позвать на помощь. Я просыпаюсь – а она сидит на полу и делает что-то из бумаги. Раскачивается туда-сюда. Мне страшно почти так же, как страшно ей.       На все помещение, перекрывая голос Финника, раздался громкий скрежет.       — Господи, — Джоанна нахмурилась и отклонилась назад, с недовольством осматривая стены.       — Звонок вчера сломался. А говорили, что починили.       — Звонок куда?       — На финальные тренировки. Через пару дней отправляются первые группы.       — М-м. Понятненько.       — Я должен идти.       — Да-да. Конечно.       Финник слезает с кровати и поправляет брюки, отцепляя белые нитки, оставшиеся на одежде с постельного белья. Многие вещи в Тринадцатом приходится использовать несколько десятков лет из-за серьезного дефицита.       Одэйр уже собирается сделать шаг по направлению к выходу, но тут его что-то останавливает.       — К тому же, ты мне нужна, чтобы присматривать за Энни в мое отсутствие. Ты же сможешь это сделать?       Мэйсон делает недовольное лицо и приподнимает брови.       — Ты не много от меня хочешь? Оставайся тут сам и «присматривай» за ней. Ты охренел?       — Ну, я надеялся на нечто подобное.       — Иди уже, а то и тебя не пустят. Я надеюсь, ты ко мне еще зайдешь перед окончательным и бесповоротным отправлением.       — Конечно.       — Угу, не забудь только.       Финник кивает и выходит из помещения. Джоанна смотрит на закрывшуюся дверь, сжимая челюсти. Отросшими ногтями впивается в кожу ладони, с силой втягивая воздух в легкие. Проходит две минуты. Четыре. Семь.       Джоанне кажется, что где-то глубоко неё, скрытое ото всех, что-то истошно вопит, истекая странной темновато-фиолетовой кровью.