Оставаясь тлеть

Michael Giacchino – Ode To Harrison ---       Атмосфера Седьмого отлично помогала отвлечься от насущных мыслей. По возвращению домой Джоанна не испытывала абсолютно никаких чувств, и это было прекрасно. Её тут, кроме леса, ничего не ждало. Совсем ничего.       Высокие темно-зеленые кроны и маленькие хиленькие деревца, прозябающие в тени своих сильных собратьев. В лесу тоже были свои правила жизни – ты либо сражаешься, либо медленно умираешь. Раньше Мэйсон могла легко причислить себя к группе первых. Но так ли это на самом деле? Девушка ведь тоже прекращает жить, постепенно, молча. Если бы Марла была бы жива, она бы удивилась, увидев свою повзрослевшую дочь. Она практически не изменилась внешне, но было в ней что-то такое… она была опустошена и изо всех сил барахталась в этой сумасшедшей жизни, стараясь выплыть на берег и успокоиться. Но суши не было нигде поблизости. Джоанна угасала.       Но она ведь лед.       Лед не может гореть и угасать.       Она замерзала. До состояния, больше похожего на смерть. Продолжало жить тело Мэйсон, но не её голова.       Господи.       Что за ненормальные мысли? Все это – дурное влияние Финника и его чокнутой девки.       Презрение в отношении к Энни было напускным и ненастоящим, но как бы Джоанна ни старалась пересмотреть свои чувства к Креста, у неё ничего не получалось. Мэйсон уважала сумасшедшую за то, что та, не ведая о своих действиях, продолжала жить и ни о чем серьезном не задумываться. Помогала Одейру. Года два назад Джоанна подметила, что когда в жизни Финника все более-менее успокаивается на короткое время, и её жизнь становится хоть чуточку светлее. И это странно. Это глупо. Это ненормально. Она не должна зависеть от Победителя из Четвертого лишь потому, что где-то глубоко в душе чувствует привязанность к этому идеальному человеку.       Она не должна чувствовать эту долбанную привязанность. Подобные чувства мешают ей и дальше оставаться сильной. Она все потеряла, теперь никто не может подобраться к ней под кожу, чтобы начать ковырять еле-еле бьющееся сердце.       А если она признает, что дорожит Финником – они используют его против неё и её спокойствия. Они узнают, как именно можно это сделать.       Все время она проводит у себя дома в Деревне Победителей. Как только на улице становится тепло, она раскрывает все окна и двери нараспашку, желая впустить свежий воздух – запах старого и прошлого тяжело действует Мэйсон на нервы. Она стала еще более дерганной и резкой, хамоватой и принципиальной. Девушка не старается ни под кого подстраиваться: что-то не нравится – идите вон. На её кухне всегда найдется, что перехватить, потому что Джоанна не любит много есть. Она пытается как можно дольше продержаться без пищи, заглядывая в холодильник лишь тогда, когда начинает болеть живот.       Джоанна не знает, да и не хочет узнавать, как к ней относятся люди в дистрикте. Все-таки, победительница, гордость Седьмого и просто наглая дочка покойных Мэйсонов. Когда она встречалась взглядами со старыми соседями, те сочувственно смотрели на неё. Было непонятно – либо это проявление некой заботы и жалости, либо разочарования оттого, в кого она выросла.       Ей всегда нужно было немного личного пространства. Даже после появления в жизни девушки Финника Одейра, она всегда чувствовала потребность в тишине и одиночестве. Некоторые люди не могут проводить всю свою жизнь в шуме. Они уходят, рано или поздно. Джоанна тоже была бы не против куда-то уйти, вот только её сдерживали определенные обязательства, касающиеся победителя из Четвертого дистрикта. Негласно даже для самой себя она пообещала, что присмотрит за ним и за его Энни. И это выражало не привязанность и не теплые дружеские чувства, Мэйсон просто знала, что обязана защитить последнее, что осталось в её жизни.       Долгожданный поход в лес ничего не изменил. Странно. Обычно наедине с высокими темно-зелеными деревьями она чувствовала себя лучше, дышала глубже. Лесополоса Седьмого не была огорожена высоким забором, по которому постоянно бы проходил ток – просто люди здесь работали. Лес протягивался на тысячу километров, и среди народа ходили истории, что где-то, на границе двух дистриктов, в самых чащах, есть нечто, что не позволило бы сбежать из древесной области. Старые-старые сказки, которыми не перестают пугать людей. Сбежать глубоко в лес решались немногие, но больше этих «немногих» никто и никогда не видел.       Исчезнувшие навсегда. Бесплотные души, страдающие в этом мире постоянно.       Мэйсон никогда не верила в эту глупую паранормальную чушь. Слава Богу, её покойная мама тоже не рвалась в красках описывать такую ерунду дочери.       Вот там вот они гуляли с Монтэгом; это все было несколько лет назад. Воспоминания настолько стары, что даже кажется, будто они не её. Раньше Джоанна была не такой, она была более целеустремленнее и была менее зациклена на своих чувствах. Теперь же она то и делает, что плачется – самой себе, Финнику, лесу и мертвым родителям. Жалуется на свою нелегкую судьбу, беззвучно, но внутри тела Мэйсон все изнемогает и трескается. Огонь пытается бороться со льдом, но у него ничего не получается. Очень-очень скоро, пройдя очередную стадию своего помешательства, она перестанет вести себя так. Станет глыбой, не показывающей своего истинного отношения. Странно лишний раз осознавать, что её маленький Монтэг умер. Вспоминать поданную им руку помощи и его серые глаза, устремленные в гадкое ненастоящее небо арены. По телу девушки проходит едва заметная дрожь, кожа покрывается мурашками.       Зря она это вспомнила в лесу. Деревья должны стать её верными соратниками и друзьями, Джоанна не должна испытывать страх, находясь здесь.       Домой Мэйсон возвращается так же медленно, как и шла по направлению к чащам несколько часов назад. Хочется как можно быстрее сбежать из этого мира или хотя бы из Панема, вот только занемевшие ноги отказываются слушаться. Сейчас Джоанна, наверное, похожа на пингвина. Хотя девушка и не знает об этих животных – прошло уже более сотни лет, как они вымерли. Возвращаться домой именно этой дорогой расценивается как насмешка самой себе. Видеть лишний раз эти жалостливые взгляды…       Зачем вы все её оставили? Это испытание? Это наказание? За что она осталась совсем одна?       Ноги тяжело ступают по земле. Это место действительно перестало манить Джоанну к себе. Лес больше не принимает её так, как раньше. Это ответ на её безразличие и эгоистичность. Она могла бы убежать с этой планеты, и никто бы хватился бы её.       На этот раз Седьмой словно преобразился, хотя, в общей сложности, прошло около двух часов. Мэйсон шла по этой дорожке совсем недавно… что могло случиться? Людей на улице практически не видно. А те, кто все еще остался тут, опасливо выглядывают из-за угла. Что происходит? На них напали? Где вечно снующие по дорожке горожане и недовольные миротворцы?       Дети, сжавшиеся в кучку и спрятавшиеся за старым мусорным баком, испускают вздох облегчения, когда видят, кто к ним подошел. Не говоря ни слова, один из малышей просто указывает пальцем куда-то вперед. Мэйсон поворачивается, но ничего не замечает. Что случилось?       Никакой другой информации ей никто давать не хочет. В отличие от спрятавшихся жителей древесного дистрикта, она идет с видным безразличием, распрямив спину и плечи. Страсть Джоанны к демонстрированию своей силы может вывернуться ей боком. И это стало бы причиной её сегодняшней неудачи, если бы не одна из работниц рынка, вовремя взявшая её за руку и потянувшая на себя. Мэйсон неаккуратно падает, приземляясь на ладони. Хорошо, что они в перчатках. Плохо, что теперь перчатки испачканы. Девушка уже думает высказать незнакомке все свое раздражение и негодование, как та кивает головой в сторону.       Почему они сидят на земле, прикрываясь какими-то завалами, прячась и не издавая ни звука?       Увиденная Джоанной картина выбивает девушку из колеи. Если бы Мэйсон могла, она бы открыла рот от удивления, не веря собственным глазам. В Седьмом такого никогда не было и никогда не должно было быть. Что, черт возьми, творится с её родным дистриктом? Как давно она не получала никаких новостей и известий от людей? Как давно включала телевизор?       На главной площади дистрикта установлена платформа, позволяющая приковывать руки человека к одному из поручней. Рядом с ней – нечто, похожее на виселицу. С другой стороны – эшафот.       Господи.       Да что могло случиться за столь короткое время?       Мэйсон, не отрывая взгляда от разворачивающегося действа перед собой, чувствует, как её кожа начинает гореть. Снимает грязную перчатку и прикасается к лицу. Красная жидкость. Вязкая. Похожая на… Джоанна поднимает голову и встречается глазами с женщиной, утянувшей её вниз. Оказывается, у бедняжки рассечена рука до локтя. Наверное, она на что-то упала или кто-то умышленно вставил нож в её плоть и проделал столь глубокую рану.       Мэйсон давно не видела кровь вживую. Настоящую кровь, не через экран телевизора. Девушка смотрит на рану незнакомки и напрягается. Миротворцы, окружившие площадь, - новенькие, свежая партия прямо из столицы. У них белые костюмы и новые чистые ружья, чудесная выправка и идеальная дисциплина.       И Джоанну это бесит. Никто не может позволять себе обращаться с людьми так, как обращаются сейчас на площади с жителями Седьмого. Руки какого-то мужчины уже прикованы к платформе. Вся его спина – в крови. Это даже не спина. Это открытый кусок мяса.       Капитолий не смеет превращать свои дистрикты в арены Голодных Игр. Они даже не дают возможность сразиться за себя. Они просто бьют, убивают, приносят боль. Пытки и казни прямо на самой главной площади Седьмого.       Она ненавидит Капитолий. Она ненавидит смотреть, как приносят боль маленькому и немощному, неспособному дать отпор.       Миротворцы выстраивают целую очередь из истекающих кровью людей. Тут есть и старики, и молодые девушки, и мужчины. Кто не может встать самостоятельно – звери в белоснежной форме пнут его в колено, от чего человек взвоет от боли. Они притащат к платформе нарушителя порядка самостоятельно, не обращая внимания на то, что чей-то вздох может быть еле-еле слышен.       Свист длинного темного хлыста.       Еще один.       Джоанна хочет вскочить, но её из последних сил удерживает рядом сидящая женщина. Кровь, выливающаяся из её раны, окрашивает землю и одежду Мэйсон. Незнакомка становится все белее и белее. Мэйсон хочет отпихнуть её от себя, чтобы та не мешала.       Но тут, сидя за наваленными друг на дружку деревянными и металлическими коробками, победительница встречается взглядом с единственным миротворцем, снявшим маску. Мужчина, издалека узнавая эти зелено-карие глаза, известные всему Панему, издевательски ухмыляется.       Стоит Джоанне встать и выйти вперед, как на неё налетят миротворцы или же чья-то пуля придется Мэйсон прямо в сердце. Даже из-за её особенного и неповторимого положения с девушкой церемониться не будут. Равноправие. Все жители дистриктов равны перед жестокими законами столицы своего государства.       Джоанна чувствует себя последней мразью и трусихой. Она сжимает левую руку в кулак и начинает трястись. Все порывается встать на ноги, - даже если эти твари притронутся к ней, она сможет свернуть кому-то из них шею. Она убийца. Она все сможет.       Лишь через несколько минут Мэйсон вспоминает о женщине, спасшей ей здоровую кожу или даже жизнь. Именно вид её раны заставляет Джоанну отказаться от своей затеи накинуться на миротворцев. По крайней мере, девушка хочет так думать. Едкая улыбка нового главного миротворца здесь не при чем.       Мэйсон хватает незнакомку подмышки и оттаскивает в сторону. Им надо как-то уйти с площади. Победительница замечает, что абсолютно все люди прячутся: наверное, в этом и заключается условие миротворцев.       Встанешь – получишь пулю в ногу, в голову, в руку. Получишь плетью по спине.       Надо как можно незаметнее убраться из центра города. Женщина в руках Мэйсон все слабеет и слабеет. Красные капли крови, больше похожие на рассыпавшийся гранат, дарят земле и одежде новый окрас. Пробирающий до костей запах ударяет Джоанне в голову. Её чуть не выворачивает.       Быстрее. Сейчас. Иначе потом будет поздно.       В маленькой на первый взгляд Джоанне сосредоточена необыкновенная сила. Или же это можно объяснить адреналином. Незнакомку, весящую в два раза больше неё, победительница почти что закидывает себе на спину, чтобы идти было быстрее.       Дорога от центра Седьмого до Деревни занимает около десяти минут. Обессиленная Мэйсон чуть ли не падает на колени, стоит ей взойти по ступенькам на крыльцо. Но этого делать нельзя. Нельзя. Нет.       Руки трясутся от волнения и страха. Когда она ищет аптечку и лекарства, присланные из Капитолия, то вырывает весь ящик. Низенький шкаф летит на пол, что-то гремит и бьется, но Джоанне нужно как можно быстрее все сделать. Не задумываясь о правильности своих действий, девушка начинает осторожно перевязывать руку над раной. Надо остановить кровь. Надо… надо обеззаразить. Еще чуть-чуть, и из глаз начнут капать слезы. Мерзкий запах крови не может не заставить Джоанну не вспомнить о растворенном в кислоте Монтэге. Серые глаза, взирающее на неё во снах с ненавистью…       Мама, где ты сейчас?       Через минут пятнадцать все готово. Чужая кровь размазана по полу, по лицу и рукам Джоанны, засыхает на дорогой одежде. Лицо незнакомки все еще сохраняет цвет белой бумаги. Она даже оказывается не совсем женщиной, она – девушка в мешковатой одежде и с потрескавшейся на губах коже. Возможно, даже ровесница самой Мэйсон.       Победительница судорожно хватает воздух, но не может отдышаться. Она садится напротив своей гостьи и ненадолго прикрывает глаза. Склоняет голову и перестает дышать, потому что резкая вонь заставляет её живот болеть.       Джоанна открывает глаза и смотрит на пол с ненавистью, вспоминая взгляд миротворца.       Эти мрази поплатятся.       Они еще пожалеют, что пришли сюда и за такое короткое время заставили корчиться от боли кучу народу.       Все они, миротворцы, капитолийцы и Сноу. Когда-нибудь она убьет их. Остается лишь надеяться, что крови в этих тварях так же много, как и в этой обессилевшей и замерзшей жительнице Седьмого, сидящей на кухне в доме Мэйсон.