Оставаясь тлеть

      — Как ты это выносишь? — Финник поднимает голову и в замешательстве смотрит на Китнисс. В её голосе и во всем внешнем виде чувствуется еле уловимая надежда на какое-то светлое разрешение происходящей в данное время ситуации, но и Одэйр и Китнисс вместе знают, что этого не будет.       Если этому и есть конец, то он где-то далеко. Очень далеко.       — А разве я выношу, Китнисс? Нет. Я не могу этого вынести, — если бы мог, он бы постарался выдавить из себя улыбку, но сейчас мужчина лишь поворачивает голову и смотрит на прочную невысокую стену в надежде, что новоявленный символ восстания не увидит его признаков слабости. Уже и так много людей, если не все, знают о том, как можно принести ему боль. — Каждое утро я выползаю из собственных кошмаров и вижу, что реальность ничем не лучше.       На какие-то несколько секунд Одэйр даже думает, что было бы правильным не сидеть просто так на своей кровати на виду у всего отсека, а куда-то уйти. Он не хочет ни с кем разговаривать и не желает работать по принципу жилетки для слез и соплей. Его историю не получится рассказать никому — уж слишком многое надо уточнять и серьезно вдаваться в детали, а времени совершенно нет.       Финник абсолютно один, хотя вокруг него постоянно снуют туда-сюда люди, как обычные жители Тринадцатого, так военные и врачи. Он одинок, потому что кроме горстки победителей, унесших ноги из Капитолия и с арены, у него больше никого не осталось. Энни в плену. Бог знает, что они с ней вообще делают. Пытают, пытаются вытряхнуть из нее сведения, которых она попросту не может знать из-за того, что ей никто не рассказывал, режут её тонкую кожу, бьют её? Лишь из-за одних слов Одэйр чувствовал, как в глазах и в носу начинает щипать. Забавно, правда? Его слабость — сумасшедшая девочка из дистрикта, поделившаяся когда-то с ним своим уловом рыбы, раздражавшая его прежнего, обезумевшая от насилия и злобы столицы.       Палец правой руки неприятно колет, и Одэйр поднимает ладонь, чтобы рассмотреть все повнимательнее. Во многих местах кожа алая и блестящая, — он натер её о веревку. На указательном пальце неглубокий, но достаточно большой порез. Кровь медленно сочится из ранки, пачкая потемневшую плетеную веревку.       Наверняка завтра его врач скажет ему, что лучше всего отложить эту глупую затею и выбросить веревку, но он не сможет это сделать. В Тринадцатом помешаны на санитарии. Открытые раны и плохое состояние кожного покрова — и тебя сразу пошлют в медотсек на очень и очень долгий период.       Китнисс молчит и внимательно ждет продолжения фразы Финника, но сам мужчина знает, что её попросту нет. Он не хочет ни с кем общаться. Его слова могут быть не связаны друг с другом, а порой он даже говорит сам с собой. Джоанна действительно была права. Джоанна вообще во многом была права, если не во всем. Поставив на Китнисс, люди выбрали для себя крайне тяжелое испытание. Одэйр поднимает голову и поворачивается к девушке, внимательно её рассматривая. Совсем юная и беспомощная, в данной ситуации и в данное время она бы не смогла ничего сделать без людей, которые оберегают её. Выпусти её на поле боя — и она погибнет если не на бомбах третьего пролетающего мимо планолета, так четвертого. Китнисс сильна ради самой себя и своей семьи, но не ради людей, которые заметили в ней эту силу.       И Финнику её жаль. Не каждый день на голову маленькой семнадцатилетней девочки падает такое, на что она едва может найти противодействие. Китнисс не знает, как с этим бороться. Она просто идет по течению и пытается действовать в рамках дозволенного там, где это возможно. Захотела потребовать кое-что у Койн — потребовала. Но если бы Альме не понравился хоть один пункт из её списка, Сойкой определенно могла бы стать Прим. Как символ чистоты, как жертва, как та, кто не понаслышке знает, что такое потеря близкого, угнетение, отчужденность.       В эту игру можно играть и без Китнисс, вот только надо знать, как.       — Лучше не поддаваться слабости, — это прозвучало скорее как совет самому себе, чем обыкновенное изречение в поздний час, — потому что шагнуть в пропасть гораздо легче, чем из неё выбраться.       Сам Финник сейчас ощущает себя Китнисс Эвердин. Не из-за того, что на его плечи взвалена непосильная ноша, а из-за нахлынувших чувств. Еще несколько мгновений, и он разрыдается прямо у всех на виду, словно хлюпающая девка.       У него отобрали Энни. Они издеваются над Джоанной. Его отец умер, а Финник тогда даже раздумывал, стоит ли оставаться на церемонии на целый день. Его мать погибла, а он так её и не увидел. И в этом всем, по большей степени, виноват он.       Иногда так и хочется вернуть время назад и исправить какие-то свои действия. Лучше бы он накричал тогда на берегу на глупую Энни, швырнул в неё камень и ушел домой.       Эвердин запуталась и не знает, с чего начать и чем закончить. Она ждет от своего напарника куда больше, чем просто заумные фразы, но Финник не в силах ей это дать.       Джоанна как-то подметила, что он, она, они вдвоем в разы сильнее девушки и её возлюбленного из несчастного дистрикта шахтеров. Тогда Одэйр, вероятно, просто не обратил особого внимания на эти слова, но теперь он понял. Китнисс была как растерянный зверек перед огромной пропастью, а он…       — Ты можешь взять мою веревку. Завтра найдем тебе новую, — смотря вперед, Финник поднимает руку со своей «игрушкой» и, не глядя, потягивает её Сойке. Завтра, когда будет очередной обход врачей, уже никто не сможет обвинить его в членовредительстве. Скажет, что палец порезал о металлический поручень, а кожа рук стала такой из-за воды.       — Почему? — вдруг спрашивает она, заставляя Финника моргнуть и выпрямиться на кровати. Форма Тринадцатого трет ему в руках, но жаловаться некому, и новое облачение ему никто не даст.       — Что?       — Из-за чего ты решил, что он мне дорог?       Одэйр даже не находит, что ответить. Чего ей вообще надо? Финник хмурится и смотрит на Китнисс, в то время как в её глазах стоят слезы. Он бы и рад как-то утешить её, но за день мужчина очень устал и вымотался. Эмоциональное напряжение каждый вечер валит его с ног, заставляя забиваться под одеяло и ждать сна.       — Ну… — Финник вздыхает, желая, чтобы Прим внезапно проснулась и всполошилась в поисках своей старшей сестры. — Ты смотришь на него иначе. Смотрела, по крайней мере. Тогда, на арене. Не знаю, как остальные, но мы с Джоанной сразу поняли, что никаких двух влюбленных, тем более несчастных, вы из себя не представляете. Но потом Пита ударило силовое поле…       Эвердин кивает.       — И это лишь из-за той сцены?       Если бы мужчина знал, чего точно хочет от него Китнисс, его ответ получился бы более содержательным и логичным. Что она надеется услышать? Уверение в том, что она действительно его любит? Навряд ли это так. Финник привык считать любовью то ненормальное разрушительное чувство, согревающее его изнутри, когда он просто думает об Энни, но кто знает, может, и у Китнисс все так же?       — Не только, Китнисс. Если хотела услышать от меня подтверждение какой-либо из своих мыслей, надо было задать хотя бы наводящий вопрос. Спокойной ночи, — устало бросает мужчина.       — Нет, нет, Финник, пожалуйста.       Холодной рукой она хватает его за пальцы, не намереваясь куда-либо уходить с его кровати.       «Прекрасно. Вот чем, оказывается, чревато не следовать расписанию и не ложиться после отбоя».       — Пожалуйста. Мне надо знать, где именно я ошиблась. Я не позволяла себе показывать чувства на людях потому что знала, чем это может обернуться. Мне надо знать. Я хочу знать, на чем подловил меня Сноу, — быстро выдавливает она, продолжая еле слышно хлюпать носом. Глаза Китнисс красные, и Финник мог бы поспорить, что Койн, завидев символ Революции в подобном виде, закатила бы глаза и призналась в провале операции. От неё ждут, что она будет сильной. От маленькой девочки ждут каких-либо решительных и резких поступков, шагов, которые убедят людей в правильности их действий.       Одэйр понимает, насколько сильно ошиблись люди, поставившие на Китнисс.       И насколько они были правы.       Она невероятно сильная. Возможно, где-то она даже сильнее, чем он. Сильнее, чем Джоанна и весь долбанный Тринадцатый, полный кротов, запаха медикаментов и влажности. Преимущество Китнисс в том, что она любит Пита не так, как Финник любит Энни. Разница не в том, что она девушка, а в том, что…       Разница в том, что мужчина из дистрикта рыболовов понимает, насколько сильно он отличался бы от самого себя, не будь у него маленькой наивной Энни. Лишь Энни удерживает его от шага туда, откуда невозможно будет потом вернуться. И лишь Энни Креста заставляет его жить, бороться, пытаться каждый день вставать на ноги и смотреть, как сотни людей гибнут за бравое дело.       Если бы не Энни, Финник мог бы сейчас находиться в Капитолии и помогать Сноу подавлять восстание, пожимать руку президента и придумывать оправдание каждому его действию. Он бы мог быть любимчиком не только Капитолия, но и лично Кориолана Сноу. И лишь темноволосая макушка, отсвечивающая на солнце рыжеватым цветом, удержала его от этого.       — Разберись со своими чувствами, Эвердин. Пока не стало слишком поздно.       Мужчина все же отстраняет и слабо отталкивает от себя плачущую девушку, понимая, что идти ему некуда. Он находится в своем отсеке и лежит на своей кровати, и вздумай он встать и пойти проветриться — непременно получит выговор. Он должен подождать, пока Китнисс не возьмет себя в руки или попросту не перейдет реветь на свою кровать.       Он никогда не был хорош в плане подбадривания плачущих девочек.       — В том, что ты не ценила его или попросту не хотела обращать внимание на свои же чувства есть только твоя вина. Мне действительно не очень хорошо сейчас, Китнисс. Я бы был только за, если бы ты встала и перешла на свою кровать.       Китнисс никогда не заменит ему Джоанну и не станет одной из его лучших/хороших подружек. Он не сможет разговаривать с ней на те темы, на которые мог разговаривать с Мэйсон. И лучше он причинит боль ей, чем будет заниматься самоедством, съеживаться на кровати и видеть во снах окровавленную Энни, плачущую и зовущую его на помощь.       Финник Одейр был довольно сильным человеком, но не все сильные люди могут быть непробиваемыми постоянно. Его внутренний стержень мог не выдержать того, что происходило вокруг. Финник знал, что начинает сходить с ума по своей же вине. Но ему помочь никто не мог. Даже Энни не могла. Он сам виноват в том, что сделал со своей жизнью.       Сойка вдруг прекратила плакать и посмотрела на него полными слез глазами. Она осуждала его за то, что он прогоняет её. Но иначе Одэйр поступить не мог.       — Спокойной ночи, — прошептал он, прежде чем завернуться в прохладное одеяло.       Финник заснул лишь под утро, осознавая, что через несколько десятков минут может услышать сигнализацию Тринадцатого, информировавшую жителей о подъеме. Он бежал за Энни, но споткнулся и слетел с обрыва.       Финник Одэйр был слишком сильным, но чувствовал, как все у него внутри начинает ломаться и пылать.