Оставаясь тлеть

      Джоанна не похожа на саму себя. Она как загнанное вглубь клетки животное, дикое, необузданное, но слабое и беспомощное. По венам этого животного путешествуют отравляющие его организм лекарства. Животное засыпает. Животное умирает. Его клыки и когти исчезают, оскал превращается в непрекращающийся плач, а из глаз идут кровавые слезы. Через какое-то время вместо ясных и некогда зеленых глаз хищника — кровавые раны, из которых кусками торчит мясо.       Джоанна представляет, как над мертвой тушей кружатся мухи, а черви плодятся в её брюхе.       Наверное, если бы было чем, её бы вырвало.       Девушка учится жить заново, разглядывая свои исполосанные шрамами руки и гадая, прекратят ли когда-нибудь её глаза болеть от слез, которые она не в силах пролить. Она что, в самом деле какая-то местная нюня? Соплячка? Блистательная Китнисс Эвердин, которой все можно? Нет. Джоанна не лучше… Джоанна просто не была такой. Она запретила себе делать все то, что в похожей ситуации делают все обычные люди — сходить с ума, дубасить рукой по двери, по стене, орать, кусаться, превращаться в ненормальную дуру, пытаться свести счеты с жизнью… хотя насчет последнего были сомнения. Причем очень и очень большие.       Наивысшей человеческой ценностью является жизнь — его ли это жизнь, самого человека, жизнь ли это его близких, родных, знакомых, существ, которые ему дороги… не важно, кому именно принадлежала жизнь. Жизнь была жизнью. Джоанна слышала, что несколько столетий назад эвтаназия была под запретом во многих странах мира. Раньше она этого просто не понимала, а потом её глаза буквально открылись и начали изучать мир заново. Девушка поняла, что Капитолий и его власти одновременно сохранили в себе крупицу человечности и еще глубже низвергли себя в пучину мерзости.       Если человек был смертельно болен или ранен, он подвергался эвтаназии. Без лишних слов, разрешений, мольбы и всего остального. Если человек решал распорядиться своей жизнью — он это делал. Если человек решал закрыть глаза навсегда — ему было позволено это сделать. Капитолий одновременно показывал, что испытывает сострадание и не хочет обрекать людей на вечные муки. Капитолий показывал, что человеческая жизнь не стоит ничего.       Джоанна пару раз подумывала о таком варианте развития событий. Жалко, что она не какая-то там Мэри из Шестого или Второго, которая через день-другой могла умереть. Мэйсон никто просто так никогда бы не позволил уйти из жизни. Она понимала это, проглатывала и шла дальше, обуреваемая своими мыслями и где-то глубоко в своем естестве наматывающая сопли на кулак.       Жить, не проливая ни слезинки, очень трудно. И если вам смешно от данной фразы или вы считаете её каким-то специально допущенным преувеличением, то просто попробуйте представить существование, где по вашему телу ежедневно проходит ток. Где кости дробятся ботинками людей, стоящих над вами и улыбающимся вам в лицо. Попробуйте и скажите, каково жить после этого?       Джоанна тоже не знала. Было одновременно безумно тяжело и безумно наплевать. Она устала переживать. Устала думать. Устала дышать. Она хотела перейти на автономный режим собственной жизни или постараться прекратить свои мучения.       Единственное, что не совсем увязывалось с её концепцией представления собственного будущего — это то, что не всем было наплевать. Почему было не наплевать некоторым отдельным людям — дело десятое, но сам факт Джоанну злил. Койн почему-то хотела, чтобы она жила. Наверное, в случае неудачного исхода всей этой безумной затеи вину возложат именно на их безумную компашку, а если она начнет умирать раньше времени, то это будет совсем печально. Китнисс Джоанна была нужна для удовлетворения собственной важности. Конечно, Джоанна понимала, что где-то Эвердин беспокоилась и о самой жизни своей «близкой подруги», но чувствовала, что доказательство собственной силы для Китнисс было куда важнее. Питу нужен был сумасшедший друг. Энни до сих пор не отошла от собственной горячки. А вот Финнику…       Финника пока к ней не пускали.       Где-то глубоко в душе Джоанны темным пятном разливалась ненависть к самой себе. Ненависть заставляла её смеяться с собственной жизни. Какая-то часть Джоанны знала, что она не особо-то и нужна Финнику. Она никогда и никому не была нужна, кроме, наверное, собственных родителей и Монтэга. А поскольку все эти люди давно были похоронены глубоко под землей, Джоанна была вынуждена изнывать в на земле в одиночку. Изнывать и ждать своего часа.       «Зачем ты ему нужна? Ты, страшное ноющее посмешище, бритоголовое и тощее, выглядящее, как последняя побитая собака, доживающая свои дни».       Джоанна не знала, зачем надо было изводить себя больше и больше. Каждый день, каждый час, каждую минуту в её голове звучало слово, оскорбляющее ту девушку, которой она стала сейчас. Самая стервозная сторона Мэйсон чувствовала, как Джоанна ломается все больше, не в силах восстановиться, не в силах залатать или хотя бы зализать собственные раны. Не в силах сделать хотя бы что-либо.       Она могла лишь смотреть на себя со стороны.       Девушке было страшно смотреть в отражающие поверхности, потому что в смутных очертаниях она узнавала какую-то немощную дрянь. Синяки под глазами, синяки на теле, ноющие участки кожи и костей. Почему она не умерла тогда, когда над ней издевались и её тело превращали в какой-то ошметок, состоящий из покрошенных костей и искромсанного мяса? Почему хотя бы один раз над ней никто не смог сжалиться там, наверху?       Джоанна знала, что её бабушка с дедушкой были верующими и чуть ли не каждые выходные появлялись на пороге местной церквушки. Все это было еще до того, как небольшое здание было разрушено властями. Когда ты живешь в стране, принадлежащей диктатору, и молишься не на диктатора, то тебе же и хуже.       Другая же часть девушки знала, что Финник придет. Он обязательно придет. Стоит подождать лишь немного, вытереть непрошенные слезы руками, которые еле-еле слушаются свою хозяйку, откинуться на спинку кровати и просто ждать. Может быть, когда-нибудь настанет то самое время. Он просто обязан прийти. Он обязан ей. Иначе Джоанна не знает, что произойдет.       Ей нужен был Финник в её палате как доказательство того, что она еще не совсем сошла с ума. Что все исправить еще вероятно. Что умирать в подземельях Тринадцатого — самая глупая мысль, которая могла прийти ей в голову. Она хотела лишний раз доставить себе немного боли и убедиться, что реальность вокруг неё является правдой. Что это не сон и не выдумка, все, кто её дорог, мертвы, а она сама — избитая и искалеченная кукла.       Но Джоанна Мэйсон была никому не нужна.       Или же просто Финнику запрещали к ней проходить, и он ничего не мог возразить в ответ. Возможно, он просто ждет подходящего момента и тоже не может дождаться встречи с ней. Возможно, все так и есть.       А возможно, что ты лишь маленькое и незначительное звено в огромной цепи. Ничего не случится, если тебя не станет, ты же знаешь, Джоанна? Ты все знаешь. Именно поэтому ты и получила по заслугам.