Тянутся дни недели Потеря сменяет потерю В доме моём только тени: У них твои глаза С петель срываются двери Я срываюсь с петель, и Плачут во мне метели А сердце моё съедает тоска Элли на маковом поле - Дом привидений
Когда братья были маленькими, и были живы ещё мама с папой, дома было полно разных занятных штуковин и несочетаемой мебели. Саму квартиру бабушке дали когда-то на работе - сейчас не верилось, что когда-то людям просто давали жильё за то, что они нарожали детей. Детей было двое: папа и его младший брат, дядя Очей. Все, понятное дело, милиционеры. Бабушка с дедом умерли очень рано, Савва их даже не помнил. Остался бабулин брат, Миктай, он и потащил папу с дядей сразу после армии работать в участке, чтобы пацаны были при деле и при деньгах, да и приглядывать за ними удобно. Только Очей бедовый был мент, неудачливый и слабый духом; он присосался к Миктаю, как пиявка, и так и тащился за ним до самой своей безвременной кончины в пьяной автомобильной аварии, выклянчивая повышения зарплаты по два раза в год, взяточничая и ввязываясь в скандалы. А Фёдор, Саввин отец, сразу далеко пошёл, отделился от дяди и стал строить карьеру сам. Встретил красавицу-следовательницу Маринэ Пайлаковну, черноокую, с косой. Женился. Молодые заняли наследную квартиру и принялись наполнять её памятниками своей любви; сначала обжилась кухня, куда Маринэ, по-домашнему Мариночка, согласно армянскому обычаю, привезла ожит - приданое, то есть, - состоящий из трёх кастрюль, разномастной коллекции фужеров из богемского стекла, стола-книжки и четырёх стульев, которые дома назывались антикварными, но на деле были просто очень старыми и находились на грани истлевания. За последующие годы совместной жизни супруги Урсеговы нажили два рыжих раскладных дивана, одну пружинную тахту, по лакированному шкафу в каждую комнату, несколько ковров и огромный настенный фен, похожий на таксофон: чтобы сушить им волосы, нужно было взять в руку гофрированный шланг, тянущийся от пластикового корпуса на целых полметра, и нажать на одну из двух (вкл. и выкл.) кнопок. Молодожёны несколько раз брались за ремонт, но всё не хватало то времени, то денег, и сделать всё сразу так и не выходило. Поэтому во всех комнатах лежал разный линолеум, обои не сочетались между собой, а коридор и вовсе оказался оклеен разными кусочками из остатков. Но им нравилось и так. Они посмеивались, называя свой интерьер "пэчворк", и любовно вешали на пёстрые стены рамки с фотографиями и календари с котятами. В 85-м, когда родился Игнат, в квартире поселились детская кроватка и пианино фирмы "Кама": мама с папой ещё на пятом месяце решили, что отдадут ребёнка в музыкальную школу. А уж с рождением Саввы, пришедшимся на богатый новшествами 95-й, Урсеговскую "трёшку" совсем заполонило имущество. Детские игрушки, антипригарные сковородки, миксеры и тостеры, китайские кроссовки и снаряжение для всевозможных спортивных игр, от дартса до ракеток для пинг-понга, было просто некуда девать. Саввино детство проходило среди кучи ярких, разномастных вещей, которые дома любили, которым радовались, которые покупали, чтобы поднять настроение и дарили на праздники. Ему нравилось это изобилие, нравилось разглядывать и перекладывать свои игрушки, нравилось шуршать в родительском шифоньере, перебирая детскими ручками мягкие мамины платья и надушенные жакеты, папины джинсы в крупный американский рубчик и скрипучие кожаные куртки, от которых пахло бензином, табаком и освежителем-ёлочкой из белой семейной "Волги". А уж мамина шуба, богатая, пушистая, всегда пахшая морозом и праздником - это был и вовсе полный восторг. После смерти родителей все их вещи стали вызывать у Саввы совсем другие эмоции. Глядя на них, трогая и перекладывая, он ощущал всем сердцем невосполнимую потерю, гигантское одиночество, непонятно как помещавшееся в его маленькое детское тело. Он чувствовал себя таким же покинутым, ненужным, покрытым слоем пыли и пожираемым молью, неуместным и бесполезным. Зарываясь, как прежде, в огромный шкаф в родительской комнате, он не обнаруживал там любимых текстур и ароматов. Ткани неприятно шуршали о ладони, и мамина шуба пахла залежалостью и нафталином. От роликовых коньков, игрушечных собак и чайных сервизов тянуло смертью и безнадзорностью. Всё, из чего прежде состоял Саввин дом, обернулось вдруг против него, будто заколдованное злым волшебником. Савва страшно горевал. Он не помнил, чтобы говорил об этом Игнату, ни в самом детстве, ни потом. Но тот, видимо, что-то сам логически связал и решил принять срочные меры, а может, тоже чувствовал тоску и хотел что-то изменить. Поэтому, едва миновал год с похорон, он взялся освобождать квартиру от залежей. По Саввиному мнению, слишком крепко взялся: всего за пару лет в родительской комнате ничего не осталось, кроме смешного, напоминавшего кусок мыла зелёного домашнего телефона. Выбросились игрушки, продалось пианино, разошлись по соседям шкафы, диваны, ковры, скрипучая тахта и драгоценные фужеры из богемского стекла. На стенах не осталось ни одной фотографии. По квартире заходило эхо. На деньги, вырученные с маминой шубы, Игнат купил Савве к окончанию первого класса велосипед "Стелс", а себе - кроссовки "Найк". Когда Савве было десять, Ингат обзавёлся стабильным доходом и начал ремонт и рокировки во всех комнатах. Мелкого он переселил в ту, которую прежде занимал сам. Там на место "Камы", на клавишах которой он рисовал для Саввы крестики на каждой ноте До, чтобы было понятно, где начинаются октавы, встал современный стол с полочками, ящичками и компьютером - не чё попало, а процессор интел пентиум четыре! Сам же старший братец, при живых родителях владевший морем хобби, кипой книг и целой аудиотекой кассет - занял детскую малютку-спаленку через тонкую стенку, со временем ликвидировал всё своё имущество и зажил монохромной жизнью, состоявшей из учёбы, работы и разных малоинтересных для Саввы дел. В старших классах, помнится, было у него увлечение спортом, бегал на стадионе чуть не каждый день, да всякий раз в нарядной форме. А потом как отрезало, и стало совсем скучно. Вот и стоял теперь Савва посреди этой кельи, смотрел на стопочки одинаковых свитеров и не понимал, что вообще за человек его брат. Чем он занимается в свободное время? Раньше вот занимался Саввой, что-то для него делал, играл с ним или помогал в учёбе. А сейчас что? Какие у него интересы? О чём он думает, когда находится в этой комнате? Нравится ли ему здесь? Нравится ли жить с Саввой? Любит ли он его ещё или всё, надоело? Почему их общий дом, где было место для четырёх человек и всего разнообразия их вещей, стал домом Игната с его порядками и законами, в котором Савве была выделена одна комната, да и ту он обставил по-своему? Почему Савве не оставили даже какого-нибудь папиного свитера или там плюшевого зайца на память о прошлой жизни? Что первым изменилось до неузнаваемости: квартира, Игнат или сам Савва? Не потрудившись закрыть за собой двери, унывающий и неумытый Урсегов-младший вернулся в свои владения и сел за компьютер. Слишком уж всё стало сложно, думал он. Какая-то безнадёжная жизнь пошла. Надо скорее заканчивать школу и уезжать нахуй отсюда. Едва стареющий компьютер загрузился, Савва первым делом отправился в переписку с Олегом. Тот недавно высказал опасение насчёт переписок в интернете и велел Савве всё удалять от греха подальше. Чтобы, если что, об их делах никто не узнал, и не начались проблемы. Сам Савва считал, что опасения пустые: вещества и способы их добычи в переписке они не обсуждали, а если это насчёт их отношений - так он погуглил, возраст согласия наступает с шестнадцати лет. Всё должно быть нормально. Но раз Олег настаивает, хрен с ним, можно удалить. Тем более, что Савва не удалял ничего прямо насовсем. Раз уж хранение памяти в виде чего-нибудь, что можно потрогать, было в этом доме не в почёте, он придумал свой способ: завёл на компьютере папку под названием "gjvyb" - если переключить раскладку, из этих клавиш выходило "помни" - и организовал в ней картотеку всех своих воспоминаний, рассортированных по годам, месяцам, местам и людям, к которым они относились. В папке хранились фотографии, скриншоты, их с Никитосом и Шуркой смешные рисунки, сделанные в пэйнте на уроках информатики, музыка, гигабайты музыки. И один огромный, на много-много десятков страниц документ, куда Савва старательно копировал все их с Олегом сообщения, прежде чем удалить логи из сто лет как канувшей в лету "Аськи", которой продолжал пользоваться один лишь стареющий Сарычев. Савва периодически возвращался к началу этого документа, перечитывал все их игривые пассажи и наблюдал, как общение из ежедневного и эротически заряженного перетекает в редкое и сухое. Делал он это по велению привычки, как никотинозависимый тащится покурить на балкон в мороз и вьюгу и дубеет с сигаретой в зубах, вспоминая, как приятно было тут дымить ранней осенью, когда было ещё плюс пятнадцать. Внимательнее всего в последнее время перечитывались перепалки и ссоры, особенно самая первая. Савва находил её в файле, выделял, анализировал текст вокруг неё, думал. Ссорились из-за того, что Савва бредил и кошмарился всю ночь, отходя от первого в жизни опыта с кислотой, и писал Никите, чтобы успокоиться, просто болтал - а Олег психовал, ревновал, угрожал тоже начать по ночам написывать другим людям. Пробегая глазами по заученному наизусть отрывку, Савва подумал, что не надо было вообще об этом Олегу рассказывать, и вспомнил, что так и не ответил на Никитино сообщение на прошлой неделе. Синусоидно движущееся отношение к другу оттолкнулось от субботних злости, раздражения, презрения и чуждости и снова поползло вверх, становясь обратно терпимым, даже хорошим. Стало немного совестно. Савва пощёлкал мышкой, открыл их чат, увидел песню. Совесть заворочалась ещё интенсивнее: игнорировать песни - это совсем уже дно. Он включил трек, затесавшийся между гневными вопросами и обзывательствами, и хмыкнул удачному подколу: Лисин ловко воспользовался словами их земляка Андрея Пизды, чтобы ущипнуть Савву за запощивание цитат из "Духless" на стене. "Я отчетливо понимаю, что времена дружбы взасос прошли в пятом классе, когда ты становился с человеком «не разлей вода» после первой игры в футбол. В нашем возрасте так уже не бывает," - вот, что написал на своей странице Савва в прошлую пятницу, снабдив кусочек текста жуткой композицией малоизвестной немецкой даркфолк группы и ночной фотографией трёх пустых пивных бутылок, живописно оставленных кем-то на столике для посиделок и игры в домино в одном из дворов на районе. "Будь уверен, все прочитанные книги Сергея Минаева Сильно помогут вместе с высшим образованием Когда зажмут в углу три выходца из Средней Азии Забросаешь их метафорическими фразами Расскажешь им про политобстановку на Кавказе Что тоннели - это просто потому что нравится Они поймут, что не по адресу доебались С уважением пожмут руку, обнимут по-братски Терабайты пост-панка и даркфолка Расскажут, как соорудить дочурке обувную полку Подпольный индастриал научит обращаться с перфоратором И зарабатывать на стройке А теплого чиллвэйва волны согреют зимами Когда нет отопления, и в хрущёвках холодно..." ..."Высший пилотаж," - подумал Урсегов и написал в открытое окошко чата короткое и ёмкое: - Пидр. - Лох, - тут же отозвался сидящий в это время на уроке русского Никита. Саввина ухмылочка расползлась в настоящую улыбку. В запертую на засов изнутри крепость его одиночества полетели камушки из Никитиной рогатки. - Дома щас? - спросил Лисин и добавил: - Зайду? Да блять. С одной стороны, чё надо? А с другой - вроде бы, нечем заняться, и настроение теперь располагает, да и как будто задолжал он Никите встречу, давно не виделись. Только дома сидеть не хотелось. Было ощущение, что Савва тут в гостях у Игната и его мериносовых водолазок, некомфортно. - Давай я зайду, - предложил он. - Во сколько? Он встал и принялся собираться: умываться, заправлять кровать, выбирать одежду, надеясь скоротать время до выхода. Всё-таки хорошо, что Никита ответил. Хорошо, что он не злился. Или злился, но всё равно ответил. На минуту вернувшись к монитору написать, что песенный подъёб засчитан, Савва увидел маленькое: "20 мин". Он стрельнул взглядом на часы в углу экрана; урок ещё даже не кончился. Как Никитос собирался успеть за двадцать минут оказаться дома? Сбежав от гусыни-русички под предлогом внезапного поноса? В животе весело задрыгалось, тесня сырники, озорство вперемешку с волнением, будто Савва собирался увидеться не с насквозь своим тупеньким белобрысым Никитой, а с кем-то незнакомым и интересным, с кем-то, от кого не знаешь, чего ожидать. Сегодня как будто что-то случится, думал Савва, есть предчувствие и не понять, хорошее или плохое. Он плотно застегнул олимпийку и натянул поверх чёрный бомбер. Тоже застегнул под горло. Думал надеть шапку, но не стал. Апрель уже, чай, не околеет. Зато ботинки обул непромокаемые и красивые, со шнуровкой, чтобы закрывали торчащие из-под коротких узеньких треников щиколотки. Вот, в такой экипировке не страшно идти в непредсказуемое. Выйдя из подъезда, почувствовав на лице ветер, ещё холодный, но уже не зимний, Савва Урсегов позволил себе подумать, что всё не так плохо, что вот он, обычный день, где ещё не случилось ничего ужасного, и вот Савва в нём, тепло одетый и сытый, спешит на встречу с другом, с которым они, кажется, помирились, хотя и не ссорились, пост-наркотическая невыносимость жизни отступает, и всё более-менее нормально. Весна. *** Куртку в гардеробе пришлось вымаливать почти на коленях. - Да у меня живот скрутило капец страшно, очень надо домой, отдайте, а? - Иди в туалет сходи, пройдёт, - возразила непреклонная гардеробщица, она же уборщица, она же завхоз тётя Аня. - Не пройдёт, - канючил Никита. - У меня гастрит. - Не выдумывай. - Гастрит! - Активированного угля попроси в медпункте, бляха муха, не беси меня! Вот сука, подумал Никита, это всё потому что её не ебёт никто. В смысле, не любит. И вся школа знает, что она сохнет по Сарычеву и раскладывает ради него свои титьки по декольте каждый день, а он её динамит. Она ему такая, Олеженька Александрович, вот я вам к празднику пирожков напекла, возьмите, домашние, а он ей: Анна Митрофановна, до Дня защитника отечества ещё больше недели, а Валентинов день, ну что вы, разве же это праздник, это так, для детей - и не даёт, даже кончик из ширинки не кажет, вот она и вредная такая. Но даже самым склочным бабам жаль сирот, особенно бездетным, это у них болевая точка - Никита знал об этом из первейших, из своих собственных рук. Поэтому он сквасил самый жалостливый кисляк, какой только мог, и застонал о непитательных казённых харчах и бич-пакетах, о голодной беспризорной жизни, о том, как он не ведал материнских супов и вообще нормальную еду видел два раза в жизни: когда лежал в больнице со сломанным носом в девятом классе, да когда она, тётя Аня, сжалилась над ним и подкинула ватрушек с творогом, испечённых её нежными золотыми руками. Этот грязный приём принёс Лисину позорную победу и смешную его, любимую курточку. Никита нёсся домой, перепрыгивая через лужи, загущённые ледяной крошкой, поскальзываясь и матерясь беззлобно. Соскучился. Он всё не мог понять, чего таскается за Саввой, словно прилипшая к подошве туалетная бумага, ждёт его по-собачьи вечерами у падика, написывает ему, как поехавший, психует, вещами от злости разбрасывается. А теперь допёрло: соскучился. Это ж его пацан, кентулечка, корешок, всегда с ним было прикольно и хорошо, легко, трудно, интересно, а без него и с другими тоже как бы ничего, но не то. Он-то думал, что дружба проёбана, всё плохо, а нет, Савва вот шутку понял с песней, написал сам и сейчас придёт в гости. В гости! Такого не было миллион лет! Никита даже забежал в магазин и купил упаковочку бисквитного печенья к чаю. Лиричный репчик в потрескивающих наушниках только добавлял к весёлому и сентиментальному настроению. Савва идёт к нему в гости! Всё как раньше! Ура!Я всё ещё помню полностью весь первый сакуры на старом плеере, Танцы на контейнерной. Аэрохоккей, октябрь, такой знаковый, И твой взгляд. Самый настоящий, самый первый. Павлова помню, все тексты на стройке, Троллейбус, ползущий куда-то к фоку, Целый год, горы стихов, закопанных в снега сугробах, Как 06-ую основу локо. Каждый фрагмент, голубые кеды Птицы на майке, с кем ты, где ты Кольцо, на правую надетое, Все сантименты, родной бред И осень с пометкой лето. Ты давно уже плотно на теобромине, Я как максимум драгдилер, друг-дилер Ты как минимум мое все, Мой маленький полутораметровый мир как минимум. ЭПП - Замоскворечье