Начало третьей недели
В этот день все были подозрительно унылыми. Прежде разговорчивые рты, что окружали его, теперь заткнулись, и открылись лишь во время обеда, неохотно пожирая вязкую кашу непонятного происхождения. Рождество. Их первое Рождество за пределами Земли, которое они никак не смогут отметить, хотя и просто поздравлять никто не спешил. Эдди снова держался на одном недо-кофе последние пару дней. Разницы не будет, если он съест кашу. Его почти всегда тошнило через пол часа, а так хоть без неприятного ощущения в горле пострадает тихонько. Он не хочет выяснять, что туда добавляют, если его так воротит от каши, будучи всеядным, потому лишь тоскливо дожидается момента, когда им предложат хотя бы суп, в котором в основном мутный бульон и два листика капусты. Он достаточно-таки сбросил вес здесь. С одной стороны это было хорошо, а с другой навевало мысли об истощении тела. В таком состоянии он точно не сможет выжить. Нужно было что-то придумать или давиться кашей, оба варианта не блестели привлекательностью. В столовой Эдди не нашел Алекса и Нины, их любимое место у стены в самом дальнем углу пустовало, и он занял его в одиночку, медленно хлебая муть-кофе, которое даже общего вкуса с тем же растворимым кофе не имеет. После того случая с ключ-картой они так и не разговаривали с Ниной. Да, видели друг друга, но почему-то даже не собирались здороваться. Алекс метался между ними, спрашивая о самочувствии, взаимодействиях, и вообще, черт возьми, что произошло? Но, в конце концов и он перестал контактировать с Броком. Эдди думал рассказать парню о произошедшем, после лекции Нины о том, что им доверять всё-таки стоит, но она сама молчала, игнорируя подобные вопросы. Значит, она сама ему не доверяет? Или хочет, чтобы Брок рассказал сам? Он хотел заняться этим сегодня, нужно было лишь подобрать хороший момент и место, чтобы не было лишних ушей. Только вот, как на зло, он не мог найти ни Алекса, ни Нину. Они словно испарились с самого утра, показавшись мельком лишь на зарядке. Эдди назначили на уборку всей Станции сегодня вместе с другими беднягами. Он не понимал, как можно заговнять что-то такое огромное за день, учитывая, что у них такие уборки проводятся каждый день. Он уже проклинал каждого, кто проходит мимо него по помытому полу в ботинках, их ведь не отпустят офицеры, если увидят даже свежий след! Они вместе управляются ближе к отбою, уже отгоняя швабрами каждого, кто намеревался пройти по тому или иному коридору, загоняя каждого в свои спальни. Измученный беготней и чисткой каждой поверхности, Эдди отправился в общий зал, куда они скинули свою обувь, чтобы не марать себе же пол. Натягивает лениво, зашнуровывая больше на автомате, чем осмысленно. Тут, его взгляду показалась интересная штука. Ножницы! Поразмыслив пару секунд, Эдди прячет их в узкий карман, прижимая локтем, чтобы никто не заметил торчащие лезвия. — Давай, Эд, до завтра. — прощаются с ним, а он лишь угукает, прижимая руки поплотнее к туловищу. Планы на сегодняшнюю ночь грандиозные! Вырезать что-то на подобии снежинок и гирлянды, опять же с помощью той бесполезной книжонки и забытых кем-то ножниц. Разумеется, утром их недосчитаются и пойдут искать по спальням. Нужно будет успеть кому-то подкинуть эту улику мелкого воровства. Хотелось хотя бы немного ощутить это Рождество, поднять вечно опущенное под плинтус настроение, устроить себе…праздник. Да, пусть он будет один в этот день, он при всём желании не сможет его отметить с теми, с кем хотел бы, но лишать себя всего он точно не собирался. Тело наполнялось теплом, словно он выпил виски. Взгляд почти буквально засиял, осматривая идеально чистый коридор. Его словно что-то распирало изнутри. Это так проявляется рождественское настроение? Он припоминает такое настроение у себя только в детстве, когда нужно было ехать за украшениями для дома. Ловким движением руки он открывает дверь, заходя в полностью темное помещение. Где же выключатель? Он так и не запомнил, на какой именно стене. Щупает слева — голая стена. Щупает справа, залезает чуть дальше — вот он! Щелкает им, морщась резкому яркому свету. — С рождеством! — слышит он крики и вздрагивает, закрывая лицо руками, боясь удара. — Какой пугливый, гляньте! Осторожно опуская руки, Брок видит перед собой хихикающих Нину, Алекса, даже Тодда с Тиной! Комната была украшена гирляндами разнообразной формы, бумажными китайскими фонариками, на стенах были приклеены белые снежинки. На лампе, которая была посередине потолка квадратной комнатки, была исписана чем-то, с каждого угла свой цвет, от чего освещение было, как от настоящих рождественских фонариков. — Ребята… — завороженно глядя на это, Эдди не уловил момента, когда перешел на шепот. Его руки слегка задрожали, одна все так же лежала на выключателе какое-то время, после падая, забавно болтаясь. — У него прям челюсть отвисла. Говорила же, что ему понравится! — у Тины был как всегда радостный голос. — Ой, Эдди… Ты не плачь только! Праздник же. — Тодд первый заметил, как по щеке потекла первая слеза, Нина заметила вторую и третью с другой стороны. Девушка подошла и мягко обняла его, все остальные подошли чуть позже, зажимая разрыдавшегося мужчину между собой. Кажется, он чувствует чью-то руку на своих волосах. Тина поглаживала его мягко, зарываясь пальцами в волосы, слегка поддергивая, как массаж. Тодд гладил его по спине, а Алекс по плечу. Нина же осталась просто в объятьях, не планируя обхаживать его сильнее, чем это. — С рождеством вас, ребята. — шепнул он тихо-тихо, но это не помешало не услышать его, и Эдди сжали покрепче, от чего легкие выпустили оставшейся воздух. Сердце билось, как никогда сильно и быстро, напоминая громкие стуки капель ливня в окно.***
— Думаете, ему понравится? — Эдди осматривает бумажную ёлочку и открытку, на последнем было написано красивым почерком Нины «Для Фоба». — Разумеется! Только стоит ему объяснить, что такое Рождество… — Тина почесала подбородок, хмуря брови. Они каким-то чудесным образом сумели уместиться комфортно в столь маленькой комнате. Отчасти, потому что никто друг друга не стеснялся и спокойно укладывался сверху. Брок сидел поперек своей койки, на его коленях уместилась голова Тины, слева на подушках Тодд, Нина рядом с ним на краю, Алекс на тумбе. — Рождество религиозный праздник. Он нас за идиотов примет. — фыркает Тодд, валяясь на кровати Эдди по-хозяйски. Идея поздравить ещё и Фоба пришла к ним спонтанно, а учитывая, что на раздумья не так много времени, они решили не отгонять эту мысль, а исполнить её. Когда ещё будет у Фоба такая возможность, как узнать о таком празднике и прочувствовать дух Рождества? Про второе были сомнения, но они точно попытаются. Они сами-то, возможно, не доживут до следующего года. — Тодд, может, ты тогда и расскажешь ему историю происхождения праздника? Ты выглядишь как тот, кто в этом разбирается. — Алекс закинул ногу на железные прутья у изголовья. — Я? Да ни в жизнь, я не собираюсь с ним разговаривать. Они вдохнули почти в унисон, принимая неизменную позицию Тодда: «Любой Цэрулеумец — животное», отворачиваясь от него, чтобы лишь раз не мозолил глаза. Решат всё без него. — Я могу тогда рассказать, — поднял невысоко руку Эдди, — Я жил в католической семье, так что наизусть помню, какую песню выкрикивал Иисус, когда рождался. — Ого! А ты не выглядишь, как католик. — Тина улыбается, несильно пихая Брока в живот. — Тогда решено, осталось надеяться, чтобы всё прошло без проблем. Передвижения Фоба отслеживаются, он даже не может выйти из комнаты без предупреждения, иначе сработает сигнализация. Коллективное решение гласило, что они отдадут подарок утром на занятии по языку.***
Снова этот вытянутый стол, холод вокруг и мрачные лица. Появились новенькие, всего лишь три человека, что уместились на «задние парты». На вид они не блестели желанием. Просто хотят прогулять время уборки? Фоба заводят в кабинет, сажают на стул. На этот раз обошлось без той сцены, как в прошлый раз. Воспоминания заставляют слегка передернуть плечами. Неприятно вспоминать и думать. Голова словно всё ещё отказывалась думать правильно. А вдруг он что-то задел в голове? Имеется ввиду, да, сотрясение, все дела. Но, вдруг станет что-то с его…крышей? Поедет, и можно ставить на себе крест. Он, скорее всего, даже и не поймет, что что-то не так. — Всем добрий ден. — привычно с акцентом проговорил Синяк, растирая глаза пальцами. — Начнём занятие с повторения алфавыта. Новеньким выдам памятки. Занятие проходило куда интереснее прошлого раза. Фоб будто…посмелел. Да, были колкости со стороны новоиспеченных учеников, но те он с легкости отражал либо игнорированием, либо какой-либо фразой на своём. Эдди был ещё не совсем готов переводить с лёту. Они старались переводить слова, записывали их в тетради и учили всякий фразочки. Они почти десять минут повторяли одну: «Quomodo tu?», а Фоб отвечал им самыми разными. Этот вопрос переводился, как «Как дела?». Их слоги так заплетают язык, он почти онемел к моменту, как зазвенел будильник, завёденный на их урок. Новенькие встали раньше всех, бухча что-то под нос про отвратительное синее дерьмо и про то, что вообще сюда больше никогда не вернутся. Оглядываясь на остальных, Эдди не увидел ни у кого даже грамма сожаления и сочувствия. Эти люди определенно были лишними в их…родной атмосфере? Они ведь уже видели Фоба и его привычки не казались им необычными. «Лишние» людишки ушли, когда они своей компанией не торопились двигаться. — Фоб, вы не торопитесь? — спрашивает Тина, подходя к нему ближе. За ней подтягиваются остальные, окружая Цэрулеумца. Было видно, что ему такая позиция совсем не нравится. Глаза его забегали, а руки поднялись к груди. Его рот то открывался, то закрывался. Думал, что сказать? Ну, Броку бы тоже не понравилось то, что его ни с того, ни с сего окружили непонятные личности, похихикивая себе что-то. Наверное, стоит потом сказать ребятам об этом, чтобы больше не зажимали так преподавателя. Он очень пуглив, и понятно почему. — Что? — всё-таки спрашивает Фоб, сжимая ладони в кулак. Решил драться в случае чего? Слышен смех Тодда от этого зрелища, и вся уверенность от этого звука у Синяка пропадает, и он снова жмется в себе. — С рождеством! — кричат они все, поднимая руки и махая кистями. Лицо Фоба казалось только ужаснулось больше, оглядывая людей перед ним. Вдруг в сознании Эдди всплывает сцена, как группа неандертальцев с боевым кличем бросается на мамонта. Да, и тут он понимает Фоба. Он же буквально не знает даже существование такого праздника, не то, что историю. Опуская смешную мысль, Брок идёт обнимать синего трусишку вместе со всеми, ну, не считая Тодда. Он остался в стороне. Они крепко стиснули его, слегка подняли и покачали. — Фоб, вы так смешно визжите! — смеется Алекс вместе со всеми от этих «а-а-а… А! э.», что исходило от загнанного в угол пленника. — Я не вызжу! Что вы делаэте?! Пришлось потратить достаточно времени на то, чтобы рассказать о происхождении такой традиции. Уже никто не тискал Фоба, а тот загадочно рассматривал сделанную из бумаги ёлочку и открытку. Глаза его сияли, а на губах застыло что-то вроде улыбки, слегка были видны зубы, но на оскал похоже не было. Он словно не понимал того, что чувствует или видит. Под конец истории о Иисусе и прочих святых деятелей, он поднимает на них глаза. Они были наполнены чем-то…неясным, будто вязкой нефтью, и она текла по щекам, оставляя отвратительные серые пятна. Все ахнули и замерли, глядя на преподавателя. Он улыбается уже куда яснее, растягивая свои синие губы. Он поднимает одну из своих рук и указывает пальцем на выход. — Позвольтэ мнэ… Побыть одному. — слова звучали беззлобно, особенно с таким акцентом.