«Смерть не имеет к нам никакого отношения, когда мы живы, смерти ещё нет, когда она приходит, то нас уже нет».
Начало четвертой недели.
Эдди сидел на своей койке, касаясь лишь пальцами ног холодного пола. Он отрезвлял. Мурашки бежали по нагретому под одеялом телу, заставляя содрогаться. Он словно падал в некую яму, где он не чувствовал что-либо…ни боли от раны на спине, ни страха за свою жизнь, ни отвратительного запаха в его палате. Брок сверлил пустым взглядом стену, будто ему мог кто-то ответить от туда тем же взглядом, а может не менее безразличным словом. Он более не слышал того рыка, не слышал тарабанящего череп голоса. Пальцы покололо. К нему постучались в дверь, но звуки, казалось, исходили прямо из его груди. — Эдди? — голос Тины звучал неуверенно. Эдвард не ответил. Он не хотел видеть кого-либо сейчас, слышать кого-то. Он чувствовал себя отвратительно голодным. Удушающие муки голода и жажды, но он пил буквально только что; опрокинул в себя целый графин почти залпом. Температура скакала от критически низкой до высокой, заставляя то упиваться потом, то терпеть невыносимый холод на плечах. Но, под одеяло более не лезет, как бы ни хотелось. Оно так отвратительно лежит на его коже, теребит разраженные оголенные нервы, выводя хрупкого Эдди из себя. — Ты не хочешь говорить с нами? Мы знаем, что ты там, — Тина вновь подала голос, — И ты ни разу за всё это время нам не ответил. Брок приподнялся с невероятным усилием. Собственный вес казался непосильным, он почти готов упасть прямо сейчас на пол, лишь бы не держать это мерзкое тело. Стоп. Он не думал об этом, он не считает своё тело отвратительным, совсем нет. Почему он вообще обратился к себе, как «тело»? — Приве-е-ет, Ти. — Эдди отворяет дверь лишь чуть-чуть, небольшая щелка. Плечо упирает в стену, облокачиваясь всем весом, держась на ногах одним чудом. На лице застыла кривая полу-ухмылка. — Как ты себя чувствуешь? Почему не отвечал? — засуетилась она, схватившись за ручку двери. Хотела войти, или хотя бы приоткрыть побольше, но рука Брока оказалась необыкновенно сильной в таком состоянии. — Ты выглядишь просто ужасно. — Спасибо за комплимент, Ти. Ну… Я просто не хотел. Сама понимаешь, я сейчас очень-очень сла-а-а-абый. Да, и блюю под себя. Не хочу, чтобы моим тазом оказалась ты. — смешок с его стороны показался чересчур высоким. — Мне нужно ещё немного времени, потом буду, как огурчик. — Э-э-э-э… Станешь зелёным и покроешься пупырками? — слышит он недоуменное. — Ну да, типа того. Девушка на секунду покосилась на него и скривилась, оглядывая его бледное потное лицо. Губы ее сжались, а брови нахмурились. Эдвард еле видел её; контуры вещей вокруг размывались, пока не стёрлись в ноль. — Иди отдыхай. Я передам остальным. — и дверь захлопывается. Слышатся шаги. Эдди «лежал» на стене так ещё совсем немного, прежде чем отползти обратно. Правда, на последнем шагу он спотыкается и повисает брюхом и ногами с края койки. Это не мешает ему мгновенно заснуть. Начало эволюции обезьян до людей принято считать первым изготовлением орудий труда. Однако, Эдди с этим совсем не согласен. Началом стоит считать первый заживленный перелом бедренной кости. Если бы обычная обезьяна потерпела подобное, то умерла бы достаточно скоро. Но, однажды люди обнаружили останки своих предков, где была зафиксированная сросшаяся бедренная кость. Какая-то другая обезьяна выходила другую, кормила, защищала. Так долго, что этого хватило на заживление. Это и есть — эволюция. Не чувствуя своих конечностей, но всё еще обладая каким-никаким разумом, Эдвард видит, как сам заползает на кровать. Он не делает ничего. Кто-то двигает его руки, ноги, словно он тряпичная кукла. Его конечности встряхиваются, словно костей там никогда не было. Он опускается на подушку щекой, засыпая и просыпаясь на мгновение. Комната плывет. Пропадает дверь. Потом стены. Пол и потолок. Его койка испаряется, и он падает. Ему снится еда. Снова. Он уже устал видеть это пред своими глазами. Он трогал ее во сне, нюхал, но не мог сомкнуть на ней свои зубы. Не мог проглотить кусок. Живот скрутило, выбивая «пружину» из механизма. Он захлебывался своей же слюной, пытаясь то проглотить ее, то сплюнуть. Мерзость. Она такая вязкая, повисает нитями от его рта до пола. Ей просто уже не хватает место в нем. Эдвард почти блюет ей, пока перед глазами не всплывает образы людей. Уже выглядит лучше, чем то месиво блюд в его сознании ранее. Уже к ним он мог прикоснуться. И никто не убегал от настырного Брока, когда тот без стеснения лапал их головы, мягкую шею, живот. Руки смыкаются на боках мясистого человека. И тут пальцы впиваются в них, проходят глубже, зарываясь в человеческое мясо. Жертва кричит. Это звучит, словно музыка в ушах. Он чувствует себя спокойно. Эдди никогда не чувствовал себя настолько спокойно с момента мобилизации. Мягкая плоть тает на языке. Нежно проходит в глотку. Распотрошенное человеческое тело. Его колотит страх, гложет любопытство, а адреналин, разгоняя кровь, пробуждает… возбуждение? Эмоции сталкивались друг с другом в нем, смешивались, расползались новыми, потом принимая прежний облик. Бедолага, чьего лица, как и любых других отличительных черт, уже не разобрать. Некогда человек сейчас лежал ничем иным, как подобием разорванной собакой плюшевой игрушки. Только вместо мягкого ватообразного наполнителя вокруг лежали ошмётки плоти, растекались лужи тёмного, почти винного бордового оттенка. Эдди запускает руки в сборище смятых органов, вытаскивая их по одному. Желудок, печень, тонкий кишечник и толстую кишку.Эдди осматривает последнюю с интересом. Неподдельным, почти что детским. Она так притягательно поблескивала ещё горячей кровью в его руках, и обжигала ладони. Она переливается мясисто-бордовым, вызывая табун ярких мурашек на плечах и спине. Сердце колотится быстрее. Глаза рассматривают длинный орган с непонятным чувством образовавшегося внутри голода. Не того, когда способен сожрать слона. Тело просило другого. Совершенно. Эдди жмёт кровавую новизну сильнее, подрагивающие от волнения пальцы немного выворачивают кишку с оборванного края. Одна обмазанная кровью ладонь быстро двигается к ремню, создавая тихий звон бляшки, короткое жужжание молнии. И ему становится легче. Немного. Приспускается нижнее бельё, член, требующий внимания, высвобождается от слоёв узкой одежды, давая продохнуть не многим свободнее. Эта жара, биение сердца, тепло органа, всё ещё сжатого в его руке, будоражит, и беспощадно давит на голову, лишая любой способности соображать достаточно чётко. Так даже лучше. Дыхание, словно после стометровки, заглушает стук в ушах. Его ведет окончательно лишь о мысли, что он хочет сделать. Эдди противно от себя, изнемогая от такого мерзотного желания. Брок погружает себя в это ощущение жара, целиком и полностью. Кровавый орган на нём натягивается с неприятным, мерзким, но пошлым хлюпаньем. Горячий, немного пульсирующий и даже сжимающийся… Как живой. Картина перед глазами мылится, и Эдди плотно их сжимает, параллельно стискивая зубы, и отдавая себя полностью в это грязное, маниакальное удовлетворение. Рука двигает измученную кишку вначале медленно, потом, становясь смелее, плавно ускоряясь. Металлический запах, бьющий в нос, совершенно не унимал всего возбуждения, наоборот, кажется, заставлял ладонь двигаться только быстрее. По ушам, вместе с этим хлюпаньем, доносятся стоны. Его ли…? Вполне возможно. Эдди не осознаёт этого полностью. По крайней мере, обладатель этой изумительной кишки явно был давно не в состоянии издать и звука… Каждое движение руки отдаётся по всему телу новой и новой волной удовольствия, и он совершенно точно подходил всё ближе к разрядке, узел в животе сжался, и натянулся, как оголённый нерв, ему не хватало всего мгновения, а вместе с ним, чего-то ещё, неуловимого, и, кажется, такого далёкого. Как вдруг оно, как по команде, настигает его. Сдавливающее, резкое ощущение крепкой хватки на шее. Слишком реальное. Слишком грубое. Перекрывающее любую возможность продохнуть, или издать какой-либо, даже самый жалкий звук. Воздух заканчивается, он закрывает глаза, чувствуя непонятно мокрую руку. Испуская последний стон, его горло отпускают, и Эдди, словно выжатый, провалился в нечто, что казалось полом. Он улетал куда-то в темную бездну, без какой-либо возможности на освобождение.***
— Я рада, что ты поправился! — встречает его Тина в столовой. Эдди падает на лавочку, отмечая слишком четко жирный засаленный стол. Оглядывается. Везде такие. Их что, перестали мыть на время его отсутствия? Почему Тина так спокойно ставит на них свои локти? — Хэй, все хорошо? — она треплет его по плечу, и Эдди вздрагивает от чужого прикосновения. Тогда девушка притрагивается к его лбу. — У тебя жар… Почему ты вышел?! — Я не могу больше там находиться. Мне становиться, будто хуже в разы. Я лучше отлежусь у себя в комнате, в конце концов, я не могу болеть вечно. Эдди берется за взятый из буфета хлеб и чай, не опуская ни один на этот мерзкий стол. Укус. Брок оглядывает место укуса, замечая в выпечке…какие-то непонятные черные мелкие волоски, куски пыли и прочего дерьма. Жаль, что к тому времени он уже проглотил свой кусок. Кашляет, оглядывая и поднос подруги. То же самое. Что тут творится?! — Мне кажется… Тебе лучше пойти назад. Да тебя даже от хлеба воротит, давай отведу к тебе в комнату, если не хочешь в госпитале? Эдди соглашается, не рискуя взглянуть на чай. В этом, казалось, знакомом месте стало твориться что-то…непонятное. Еда, пусть и отвратительная была всегда, но не так чтобы в хлебе было все, что нагребли по сусекам. Хотя, может, так они и сделали? Он ни разу не интересовался, где они берут хлеб. Он ни разу не заставал поставок, как бы рано ни вставал. Тина довела его до комнаты, потрепала мокрую макушку и улыбнулась. — Я передам остальным, что тебе уже лучше. Даже бредить перестал. — Тина не теряет оптимизма, подмигивая уставшему и больному сослуживцу. — Я никогда не бредил. — нахмурился Эдди. — Ну, как же никогда? В последний раз, когда я зашла к тебе, то ты еще минуты три смотрел в проем и разговаривал сам с собой. А потом так резко захлопнул дверь и убежал. Пффффф…— Тина задаётся смехом, вспоминая топот ножек Эдди со стороны коридора. — …Что? — Брок замер, копаясь в памяти недавних визитов Тины. Он же видел ее. Или она сейчас стебается над ним? Точно стебается, он ясно видел ее. Не может быть. — Ну, ладно, приятель. Удачи отдохнуть, и поправляйся скорее, пожалуйста. Тебя очень не хватает, к тому же, даже Фоб волнуется. Фоб? Точно, Фоб. Занятия. Он, должно быть, пропустил так много. Ни за что не наверстает, будет только тяготить остальной класс. Или, занятий не проводили? Хотя, в этом смысла особого нет. Голова ударила болью в затылке, и Эдди заскулил, жмуря глаза. Когда внезапная боль прошла, и он открыл глаза, Тины рядом не оказалось. Коридор был мертвецки пуст. Брок вваливается в комнату, с силой захлопывая дверь. Живот крутило. От голода? Или из-за того хлеба? Он не знает. Но, учитывая все обстоятельства, он не сможет избавиться ни от одной причины острой боли. Его внутренности словно перебирают в руке, сжимая и разжимая, изучая, словно игрушки на прилавке. Кровать скрипит под Эдди, но родная холодная подушка успокаивает разбушевавшейся мозг. Мягкая, такая удобная. Дыхание становится тише, а живот, словно проходит моментально, или боль задвигается на второй план. Теперь-то он точно в безопасности. Это его комната. Его крепость.Ему никто не навредит здесь, ведь недруг просто не зайдет сюда. Всё хорошо. Всё хорошо. Он натягивает на себя тонкое одеяло, кто-то укрывает его ноги, когда он сам не смог даже приподняться. Все было блаж-…Минуточку. — Что…? — Эдди опускает глаза вниз. Ноги укрыты. Кто-то только что укрыл его, когда он, черт возьми, в комнате совершенно один. Ноги нервно поджимаются, а Брок делает над собой усилие, чтобы принять сидячее положение. Стена холодная. Это помогает включить размякшиеся мозги. С ним происходит что-то ненормальное. Он уже почти не помнит, что произошло тогда. Воспоминания словно высосали из него. Эдди глядит на место, где лежали его ноги. Может, он просто спятил? Слишком ударился головой? Может, это нечто похожее с тем эффектом жуков под кожей, вот он и сходит сейчас из-за этого с ума. Определенно. Брок падает назад, не вытягивая ноги дальше. Ему не нужно много времени, чтобы уснуть. Уставший перегруженный мозг отказывался работать в любом случае. Рука в покойнической манере свисала с кровати. Нечто черное аккуратно подбирает ее назад, пряча под одеялом.***
Жизнь начала походить на какой-то фильм. Обрывочные моменты. Он не может вспомнить, как встал и умывался. Кто-то управляет им, пока он спит. Кто-то разговаривает с его друзьями, пока он сам всё еще спит в своей постели. Эдди плескает холодной водой себе в лице, ударяя по щекам. Нет, он — всё ещё он. Он, черт побери, жив. Он понимает всё вокруг, он выполняет задания военачальника, он исправно дежурит. С ним. Всё. Нормально. Брок наклонился, упираясь лбом в слегка мутное зеркало. Смотрит на себя внимательно; рассматривает зрачки, потное бледное лицо, сжатые в нить губы. Кажется, уже почти ничего не имеет смысла. Врачи говорят, что он полностью здоров, но он все еще не может вспомнить события той злополучной ночи. Друзья беспокоятся о нем, особенно Тина, которая чаще всех была свидетелем его припадков. Капля пота покатилась вниз с лба по щеке. Она падает с его подбородка прямо в скважину раковины. — Привет, Эдди. — его зрачки белеют, но он не отодвигается от стекла, словно в непонятном трансе продолжая гулять взглядом. Жгучее безразличие. Этот низкий рокот разлетается по его черепу, словно в вакууме, тарабаня измученное сознание. Ноги снова подкашиваются. — Проваливай. — бурчит на грани ясности Брок, замечая, как собственные черты искажаются. Растут острые зубные иглы из десен, расширяются глаза, словно намереваясь выпасть из орбит, темнеет его почти белая кожа. — Оу, что мне еще сделать? — самодовольный кретин. Кем бы ни было это существо, какого пола — не важно. «Кретин» описывало это как нельзя точно. Эдди не сразу замечает, как черные ленты окутывают его запястья, приковывая к раковине. — Я расскажу остальным про тебя. Они убьют тебя, мерзавца. Из-за тебя я чувствую себя так! — О-о-о-ох, ты не расскажешь. И ты это знаешь лучше меня. Побереги свою жалкую жизнь, и постарайся со мной временно ужиться. Я тебя, Брок, долго тревожить не стану. — отражение оскалилось, нагибая, по птичьи, голову в бок. Эдди повторяет. — Не…долго? — голос предательски задрожал, выдавая его с головой. — А ты думал, я избрал тебя для чего-то? Как самовлюбленно. — Что ты задумал, тварь?! — Ничего, чего бы ты не ожидал. Ответ уже есть у тебя в голове, постарайся пораскинуть мозгами. Ну, пока можешь. Разумеется. — голос затихает мягко, словно оконченная симфония. Черная фигура в отражении растворяется, а Брок падает на кафельный пол. Его больше не держали. Оглядывая свои ладони, Брок ощутил непонятную…пустоту. У него не болел живот. У него не гудела голова. Его тело не ломит. Но, при всем при этом, эта мерзкая пустота делала лишь хуже. Тело поддергивает; Эдвард поджимает к себе ноги, прижимая их к груди, обхватывает колени дрожащими руками. Щеки болезненно горят, а ком в горле, словно разрывает ее. Как же отвратительно. Он вынужден покрывать врага, лишь бы выжить самому. Но, судя по всему, какое бы решение он бы ни принял, исход один — смерть. Пусть, если он не расскажет, то позже. Но…всё-таки время просуществовать ещё немного есть. Это не тешит, почти. Горькие слезы спускаются по щекам, пока не превращаются в истеричный полусмех-полуплач. Брок хватает себя за волосы и почти рвёт. Невыносимо больно.