Lullaby

Для вечеринки у гольштинского чудака, на которую меня позвала Гретхен, я выбрала одно из старых платьев Долорес - глубокий темно-зеленый цвет плотного атласа, никаких вырезов, только аккуратная бахрома из стекляруса. Я выглядела достаточно старомодно и тривиально, чтобы не привлекать восхищенных взглядов, но недостаточно скучно, чтобы привлекать насмешки. Услышав автомобильный гудок под окнами, устремляюсь вниз. У крыльца меня уже ждали двое - Гретхен в сопровождении молодого человека. Худой, высокий, с выбивающимися из-под канотье¹ вьющимися светлыми волосами, в руках он крутил забавную тоненькую трость, а на груди поблескивала золотая цепочка часов. — Спасай меня скорее, твоя подруга совсем ядовитая! — сходу пошутил молодой человек, окинув меня оценивающим взглядом. — Спешу огорчить, — с озорством ответила я, не дожидаясь жеста вежливости от парня и самостоятельно запрыгивая на заднее сидение красного форда. — Мы с ней - два сапога пара, — Гретхен удовлетворенно хмыкает, запрыгивая на соседнее сидение. Мы неслись с неприличной скоростью, и лишь стоящий между мной и подругой патефон перебивал свист ветра и шин. Дорога заняла не менее часа - исчезли огни Бадена, мы были в пригороде Штутгарта. К моему удивлению, вечеринка не напоминала шумную оргию - в общей сложности пара десятков молодых человек богемного вида увлеченно общались между собой, иногда пускаясь в танец. Я соблюла приличие, удостоив каждого небольшой нейтральной беседой, и отправилась к своей цели, благо, особых трудов это не стоило. Хозяин дома, которого, к слову, звали Отто, сам подошёл ко мне и начал увлеченно рассказывать о своих многочисленных коллекциях, а мне оставалось лишь хлопать ресницами и посмеиваться в нужный момент. Он предложил осмотреть что-нибудь, и мы покинули зал. — Как вам дом? — с хмельной улыбкой обернулся идущий спереди парень. — Милое место, — автоматически отвечаю я, бегло осмотрев коридор: множество высоких белых дверей, обои с цветами, стены обрамлены картинами эпохи Байрона². — А как по мне, достаточно старомодно! — с озорным вызовом откликается юноша. — Это дом моей бабушки. Она сейчас в Ницце, а я тут. — Я выросла в Париже и нередко бывала и там, — поддерживаю непринужденную беседу. — Я нахожу местные пейзажи более приятными, как и общество. Думаю, эти французы слишком экзальтированные, пошлые и скучные, да и у нас, немцев, больше силы духа и чувства прекрасного. — Вы удивительны, Отто, — на выдохе проговорила я, вызвав недоумение в глазах парня. — И как вы только успели так глубоко изучить всех французов до единого? — А вы - неисправимая идеалистка! — он рассмеялся, припав к одной из дверей, которая незамедлительно открылась. Внутри нас ждали выставленные вдоль стен витрины и стеллажи с самым разным содержимым. — С чего начнём? — Может газеты? — состраиваю такое лицо, будто бы придумала это прямо здесь и сейчас. Парень подходит к одному из стеллажей. Я замечаю, что полки полны рядами примыкающих друг к другу застекленных рамок, в каждой из которых - газета. Открывал коллекцию образец первого выпуска "Times" от первого января 1785 года, а замыкал - вчерашний "Völkischer Beobachter"³. Полки были разделены на сектора карточками с названиями изданий. — Эй, чего вы здесь спрятались? — в дверях появились две девушки с влажными и румяными от выпивки лицами. — Отто, потанцуешь с нами? Нам без тебя скучно! — наперебой умоляюще затянули они. Парень поначалу хотел было отмахнуться, но когда те взяли его под руки - не стал противиться. Я же решила не терять времени и прильнула к полкам. Все рамки были бережно пронумерованы. Скорее из любопытства, чем для дела, достаю один из первых выпусков "Der Stürmer", датированный октябрем двадцать третьего года. На первой странице красовалась одна из успевших стать привычными антисемитских каррикатур. Достаю из рамки и разворачиваю - встречаю куда более скромный по размеру коллективный фотоснимок. Пробежав по нему, не без удивления натыкаюсь на знакомое лицо. Растерянный взгляд широко распахнутых глаз, худая шея, несуразно торчащая из накрахмаленного воротника, тонкие ровные усы над верхней губой - я не сдерживаю усмешки. Здесь он был совсем молод, даже ещё моложе, чем в нашу первую встречу, но сомнений не оставалось - со снимка двенадцатилеьней давности смотрел мой тюремщик. "Всё же хорошо, что он не носит эти забавные усы сейчас" - подумалось мне. Смотрю на заголовок - "Члены НСДАП приняли участие в организации открытой лекции общества "Туле"⁴, посвящённой еврейскому вопросу". Ну кто бы сомневался. Я судорожно вытягивала рамки одну за другой, бегая глазами по содержимому, и загибала пальцы каждый раз, когда встречала новую информацию о Кеплере. Когда в комнату таки вернулся Отто, прервав меня, я успела сжать в кулак всю левую руку. Парень увёл меня в зал, где все так же надрывался вездесущим чарльстоном граммофон и звенели бокалы. Помещение успело наполниться запахами не только табака, но и чего-то странного, незнакомого, отчего у меня вмиг загудела голова и краски перед глазами поплыли, однако стоило привыкнуть, сознание достигло невиданного ранее расслабления. Я самозабвенно плясала, сходу заводила разговор с незнакомцами, что давалось мне, как правило, непросто, а шампанское пилось легче воды. Глядя в окно красного форда на непроглядную августовскую ночь, принялась складывать пазл из новых фактов: Кеплер давно в пронацистских политических кругах, что и обуславливает его достаточно высокое положение при отсутствии громкого имени и тугого кошелька. В партию он вступил в двадцать седьмом. Будучи профессиональным адвокатом, даже пару раз отстаивал интересы НСДАП и её членов в суде. Вплоть до двадцать девятого года он проработал в рейхсляйтунге⁵, занимаясь вопросами пропаганды и связей с общественностью, параллельно являясь редактором одного из пронацистских изданий. Полагаю, он познакомился с моим отцом на конференции для издателей, отец владел и управлял одной небольшой местной газетой, надо бы как-нибудь найти образцы... После тридцатого года следы Кеплера теряются. Не остаётся думать ничего иного, кроме того, что обладая связями и навыками он, вступив в СС, стал перерывать грязное белье политических оппонентов партии. Автомобиль обогнул фонтан у парадного входа, и вскоре Отто открыл передо мной дверь. Я потянулась, наполняя лёгкие теплым воздухом летней ночи, и заметила на балконе второго этажа мерцание тлеющей сигареты. Вильгельм сидел в плетеном кресле, закинув ногу на ногу, и даже через полуночный мрак я чувствовала его недовольный взгляд сверху вниз. — Эрика, поднимись в мой кабинет, — гаркнул он, нарушив тишину. — Добрый вечер, Herr Oberführer! — дружелюбно выкрикнул сопровождавший меня парень, вытянув руку в римском салюте, но мужчина лишь сдержанно ответил: — Езжайте. Я сбилась в третий раз, пересчитывая ступени на знакомой мне с детства лестнице. До ужаса не хотелось вновь видеть его недовольную физиономию и слушать нотации. — Добрый вечер, — едва ли не прошептала я, аккуратно закрывая за собой тяжёлую дверь кабинета. Мужчина смотрел на меня, оперевшись на стол, на котором жёлтым светом гнусавила лампа. — Я кажется говорил тебе, что ты обязана предупреждать меня каждый раз, как уезжаешь куда-то из города. — Да быть такого не могло, не помню подобного! — я лукавила, ведь зачастую слушала его вполуха. — Ключи, — бесцветно сказал он, подходя ко мне и протягивая ладонь. Я, видя спор бессмысленным, запустила руку в карман плаща, стараясь отвести взгляд в сторону, чтобы не выдавать опьянения. Демонстративно бросаю в ладонь мужчины ключик от моего белобокого манхайма. — Не хочешь ничего мне рассказать? Что это за проходимец? — Чтобы узнать, вам вовсе не обязательно моё участие, — я разворачиваюсь и берусь за дверную ручку, но мужчина перехватывает тонкое запястье. — Пожалуйста, давай это будешь ты, — впервые смотрю на его лицо, и на удивление, он был скорее взволнован, чем зол. — Дружок Гретхен. Кстати говоря, член партии, любит ваши "оккультные штуки", — неспешно начала я, сложив руки за спиной, как оправдывающийся ребёнок. — Меня пригласили, было бы глупо отказываться. Просто приятный вечер. — Он тебе ничего не сделал? Может быть кокаин или опиум? — Вильгельм оперся о колени, дабы заглянуть в моё опущенное лицо. — Это все глупо и смешно! Всего через пару дней мне исполнится двадцать один, — запротестовала я, на что мужчина аккуратно приподнял мой подбородок, приблизился и шумно вдохнул. — Значит опиум. Часто с тобой такое? — Понятия не имею, о чем вы, — тут я ни капли не лукавила. — Я никогда не курила опиум и даже не знаю, какой у него запах! — Его запах так же сложно описать, как и с чем-то спутать. Может там курил кто-то ещё, — я смущенно кивнула, вспомнив терпкий дым, заполнивший зал под конец вечера. — И он тоже был там, а после сел за руль. Не мне объяснять тебе, будущему медику, что это значит, но поверь, я знаю о таких вечеринках побольше твоего, — задумавшись о произошедшем, я сама преисполнилась отвращением: к Отто, к его компании и, конечно же, к Кеплеру, которому не было на самом деле никакого дела до моих чувств. — Допустим, я бы умерла. Какая досада, — театрально всплескиваю руками. — И этим рушу весь гамбит, который вы тщательно собирали за моей спиной. — Когда ты станешь совершеннолетней - будешь свободнее ветра. Едь куда хочешь, хоть в Париж, хоть в Калифорнию, я не в праве буду тебя остановить. Пойми же, — он обхватил моё лицо руками, — Я волновался за тебя, просто потому что это ты, — взгляд пробежал по его сдвинутым бровям, выдававшим тревогу, и глаза мои предательски намокли. Выйдя из кабинета, я машинально опустила руку в печально полегчавший карман плаща и нахмурилась, наткнувшись на что-то в нем: в блеклом желтом свете показалась смятая бумага с адресом, каллиграфически выведенным Эби. Все смешалось в опиумном дыму.