Lullaby

— Ах, милая Эрика, прошу извинить за то, что не смогу вас осчастливить, — саркастично воскликнул голос Вильгельма в трубке. — О чем ты? — усмехаюсь я, наматывая на палец спираль телефонного провода. — Ну как же? "Ты только посмотри на этого индюка в галстуке, он способен сделать несчастной любую женщину!" - разве не твои слова? — изобразил он. — Глупость! Я тебе никогда такого не говорила, — смеюсь в ответ. — Мне - нет, а вот про меня - ещё как. Это было на скачках летом тридцать первого. — И как вы только успеваете всюду греть уши! Мы тихо провели вместе Рождество и встретили новый тридцать шестой год. Заснеженные холмы, скрытые льдом озёра, сказочные белые леса - все принадлежало нам двоим. Впервые за сознательную жизнь мне было так легко и спокойно, что хотелось петь. Я никогда не пыталась понравиться Кеплеру, теперь это избавило меня от нужды притворяться, от обязанности казаться элегантной или сильной и независимой. Я была просто Эрикой - ни больше, ни меньше. К моей радости и восхищению, он не оказывал на меня давления, не стремился форсировать наши отношения, не играл в "воздушные замки" о дюжине румяных детей, доме и собаке. Проведя на вилле две недели, Вильгельм вернулся в Мюнхен. Я провожала его спокойно, без тени печали или упрёка и с улыбкой на лице. Мой внутренний мир был перекроен и сызнова сшит свежей нитью, но пока единственным внешним изменением стали периодические разговоры по телефону: мы начинали со сплетен и обсуждения собственного быта, а заканчивали философией и физикой. Я не мучала себя вопросами, чем он занимается и что думает. Я не хотела брать у него больше, чем он сам мне протягивал в открытой беззащитной руке. Не было ничего, что можно назвать ревностью - меня совершенно не волновали подобные мысли. Порой с самодовольной усмешкой поглядывала на парней вокруг, которые вмиг стали серыми неказистыми утятами: я знала, что ни их слова, ни их прикосновения не тронут моё сердце так, как делал это Вильгельм со своей почти вальяжной виртуозностью. Не волновало меня и то, что связь наша не имела названия. Можно ли было назвать нас любовниками? Нет. Наши отношения оставались все еще почти платоническими. Друзьями? Смешно. И уж конечно я не приходилась ему невестой, а он мне - женихом, но я об этом всем не думала. Отсутствие конкретного слова позволяло принимать любое мнение окружающих: любовники, приятели, будущие супруги - все эти слова оказывались в равной степени неверны и потому совершенно меня не задевали. — Что с твоими планами? Уже решила, что будешь делать после выпуска? — потрескивал приятный низкий голос. — Ох, я озаботилась этим давно, вот только лаборатория, в которой я планировала работать, была закрыта за дискредитацию и неповиновение властям. — Знаешь, я видел, ты старательно учишься, мог бы замолвить за тебя словечко и... — В СС? — перебиваю его. — Заниматься до конца своих дней измерением черепов и разведением породистых людей? Ну уж нет, — со скепсисом выдыхаю в трубку. — Не делай поспешных выводов, там много разной работы. При всем уважении, не советую тебе отказываться от моего участия, — с некоторым нажимом проговорил он. — Ну хорошо, — соглашаюсь в конце концов. — Для женщины вроде меня сейчас действительно было бы непросто найти работу, но это точно должно быть не СС. — Понял. Пару моих знакомых руководят лабораториями и конструкторскими бюро, поговорю с ними. Цвела и пела прекрасная горная весна, однако я её почти не видела - готовилась к выпускному экзамену. Привычные развлечения, что спасали от апатии в первый год жизни с Кеплером, опостылели, и теперь я все реже появлялась в кино и кафетериях в компании подруг. Исчезла та стена, которую я без конца пыталась то сломить, то перепрыгнуть, и я увидела, что мир за ней тот же, что и за моей спиной. Не было больше никакого желания протестовать и сопротивляться, да и сопротивляться было нечему. Как-то Вильгельм пригласил меня в Штутгарт, куда он приехал по делам на неделю. Погода стояла волшебная, и предложение погулять по городу и устроить ужин оказалось самым приятным из всего, что было за последние месяцы. — Оберфюрер скоро примет вас, — проворковала миловидная секретарша, проводя меня в уже знакомый холл. Впрочем, я была не единственным посетителем - у окна стоял спиной ко мне мужчина, и стоило тому повернуться, лицо моё непроизвольно сморщилось от вида знакомой физиономии. — А вы все так же смотрите на меня с презрением, милая княгиня, — на распев начал молодой человек. Я лишь молча отвела взгляд в сторону. — Что вы хотите мне сказать? "Не оскорбляйте титулом"? Поверьте, ваш титул - меньшая из ваших проблем. Вы ведь помимо прочего и славянка, — самодовольно процедил адьютант. — Да что вы ко мне прицепились? — не выдерживаю я. — Княгиня, славянка... Я обычная немка и прошу прекратить на этом обсуждение. — Вы - не немка, вы - аристократка, а ваш брат стоит над любой государственной границей, у вас нет нации, у вас нет родины, милая княгиня, — не унимался адъютант. — Зачем прицепился, говорите? — он отошел от окна. — Всего лишь хочу предостеречь вас, несчастная девушка... — О чем вы? — Вам знакомо имя Евы Поддубной? — едко ухмыляется он. — Хотя, это вряд ли. Herr Oberführer и со мной не особо откровенен по этому поводу. Юная полька, буфетчица, дочь кондитера, которой непосчастливилось встретить на своём пути нашего общего знакомого. Их связь продолжалась несколько лет, но наш герой не спешил жениться - статус дворянина и публичного националиста не позволял связать свою жизнь с этой дочерью польского лавочника. — Уважаемый штурмфюрер, — начала, усердно пропитывая каждое слово ядом, я. — Не исключаю, что вы с подобным явлением не сталкивались, но иногда женщины и мужчины встречаются, знакомятся, и между ними происходят всякого рода связи... — Дорогуша, если хотя бы для каждого третьего эти связи кончались так же трагично, как для Fraulein Евы, то желающих вступить в них на порядок поубавилось бы. В июне тридцать третьего Поддубная внезапно пропадает, а через три недели её изуродованный труп вылавливают из Леха, и по чистой случайности в очень интересном месте - в паре десятков вёрст вниз по течению от усадьбы, выделенной нашему общему знакомому партией за неустанные труды во благо родины, — с артистичным самодовольством завершил унтерштурмфюрер. — Herr Sievers! — вновь мелькнуло в дверях смазливое личико секретарши. — Он готов вас принять. Адьютант приосанился, одернул мундир и поспешил на выход. — Просто дружеское предупреждение, княгиня. Милосердие - высшая христианская добродетель, — с наигранной улыбкой выдал он, прежде чем скрыться за дверью кабинета и оставить меня наедине с полнейшим недоумением. Кто этот человек и за что он так меня недолюбливает? Непонимание сводило с ума, но ещё больше вопросов вызывало то, что он, явно ко мне нерасположенный, решил меня о чем-то предупредить. Была ли в его истории хоть капля правды или имеет место очередная злая усмешка, провокация? Мрачные размышления прервало появление Кеплера, сиявшего белозубой улыбкой. — Рад тебя видеть, Эрика, — поздоровался он. — Да, спасибо за приглашение, — лукаво улыбаюсь, стремясь спрятать бушующее в недрах души недоумение. — Что-то не так? — Ваш адьютант... — Обидел тебя чем-то? — нахмурился Вильгельм. — Нет-нет, просто странный парень. — Не ты одна так думаешь, — расслаблено выдохнул мужчина, но наткнулся на мой вопрошающий взгляд. — Боюсь, это не та история... — замялся он. — Которую мне стоит знать? — завершаю фразу за него, глядя снизу вверх. Кеплер лишь согласно кивнул, приглашая меня на выход. За окном автомобиля пролетали иделлические пейзажи торжествующей весны: благоухала вездесущая сочная листва, кругом счастливые лица и воздушные платья. Из всего этого великолепия внезапно вынырнул остов обгоревшего здания, окна которого были наспех забиты фанерой. Неуместность и чужерожность не оставляли строению шанса остаться незамеченным. Сердце тревожно вздрогнуло, как неосторожно задетый колокольчик, когда взгляд мой уцепился за табличку с адресом - знакомый, скребущий по разуму с противным писком ногтя по грифельной доске. Именно этот адрес оставляла мне Эби. — Похоже на взрыв газа, — вмешался Кеплер, заметив моё испуганное лицо. — Откуда газ в книжной лавке? — нахмурилась я. — Там была книжная лавка? — с неподдельным удивлением вздернул брови мужчина. — Да, табличка осталась, я видела, — растерянно лепечу, обращаясь в горстку песка под его строгим взглядом. Прогулка по цветущим улицам Штутгарта и последующий ужин были омрачены. Едва мой спутник замолкал хоть на миг, в голове начинали грохотать тревожным набатом голоса страхов и сомнений. Фигуристая брюнетка средних лет - солистка в сверкающем платье исполняла русские романсы, невероятно модные в те годы за счёт большого количества эмигрантов, принесших свою культуру и принявшихся заражать ею всех вокруг. — О чём она поёт? — постарался завязать непринужденную беседу Кеплер, перебивая своим баритоном и меццо-сопрано солистки, и надрывный стон скрипки, и звон посуды, и лебезящие голоса вездесущих официантов. "...Очи чёрныя, жгуче пламенны! И манят они в страны дальния, Где царит любовь, где царит покой, Где страданья нет, где вражде запрет!..." - плыл всюду глубокий томный голос, унося моё сознание куда-то к фрескам херувимов на высоких сводах зала. — Не знаю... — бездумно пробормотала ему в ответ я.