Lullaby

Пейзажи ночного Берлина продолжали плыть за окном, редкие фонари то и дело озаряли мои румяные от выпивки щеки и блестящие упругие локоны. Я глядела на диафильм за стеклом и думала только о том, как бы насолить мужчине за все: от горячего дыхания в шею до содовой, но прежде всего, за неизвестную Хильду. Очередная "заурядная история", которую он "не счел нужным рассказать"? — У тебя очень забавный вид, — ласково произнес мой попутчик, а я расслабила брови, что сами собой сползлись к переносице. Стоило больших трудов коситься на него, не совершая ни единого движения. Он, вероятно умилившись этой картиной, придвинулся и едва ощутимо коснулся губами моей щеки, убрав ладонью непослушную прядь, выбившуюся из прически. Я несмело повернула голову и подалась вперёд, позволяя его теплым касаниям блуждать по моему лицу и шее: вот горячее дыхание скользнуло над ключицей, а вот за ухом почувстовалось слегка влажное прикосновение, заставляющее волосы встать дыбом, а губы - издать приглушенный стон. Он делал это так виртуозно, будто у него было минимум восемь рук - я не замечала, как они перемещаются с покрытой мурашками спины на талию, а оттуда вновь к шее. — Эрика, — выдохнул он в моё плечо с неподдельным вожделением, притягивая все ближе к себе. — Не утруждайтесь, — мой неуместно громкий и бесцветный тон заставил его мгновенно замереть и недоуменно вглядеться в моё лицо. — Можете не изменять своим привычкам и называть меня Хильдой, если вам так будет удобнее, — скучно и некрасиво, да, но я совершенно не могла носить это дальше в себе. Я не могла наслаждаться ни его руками, ни его нежным шепотом, пока в голове лишь одно - он лжец. Мужчина отпрянул, горько усмехнувшись: — Ты ведь никогда не спрашивала, Эрика. Это не угрожает твоей репутации и безопасности и, спешу уверить, не ранит твоё сердце. — Откуда вам знать, что ранит моё сердце, а что - нет? Оно вне сухих этических норм. — Но все же я нахожу в этой истории мало травмирующего для тебя. Ты хочешь узнать о Хильде? — ответом было молчание, которое, как известно, знак согласия. Кеплер шумно выдохнул, потёр переносицу, а я впервые словила на себе беглый бестактный взгляд водителя через зеркало заднего вида. — Тебе известна фамилия Шехтель? Шехтели из Гамбурга, — мой взгляд задумчиво устремился вдаль. Да, вроде были такие - баронет Шехтель лет тридцать назад женился на дочери одного известного судовладельца, и влияние семьи очень выросло. Быть может, я даже как-то встречалась с её представителями на очередных скучных скачках или благотворительных вечерах, но уж точно не состояла ни с кем из них в близких отношениях. — Младший брат Шехтеля-старшего, нынешнего главы дома, служил вместе с отцом. Отец мой, как помнишь, был любитель низких, но недешевых развлечений. Вышло так, что к концу войны долг отца перед Шехтелем стал неподъемен. Возвращать его очевидно нечем, да и сами Шехтели переживали не лучшие времена - перевозки через Атлантику, которые были их главным бизнесом, в силу определённых причин пребывали невостребованными. Тогда же эти двое - отец и Шехтель, подозреваю, на очередной попойке, решили уладить это дело миром - выдать за меня его племянницу, как ты понимаешь, вышеупомянутую Хильду. Зачем это было нужно самой Хильде и её родне? Дело в том, что Fraulein Шехтель удивительным образом успела приобрести к своим шестнадцати худшую репутацию из всех возможных: экс-жених застукал её в своей же квартире со своим же водителем. Кроме прочего, девица была до неприличия экспансивна и расточительна: думаю, на пару с человеком вроде моего отца они бы смогли прогулять всю имперскую казну за неделю. Однако шли годы, и думалось, что все про эту историю давным-давно забыли, сочтя её бредом: мой отец умер, а Шехтель, казалось, из рыцарских побуждений простил долг несчастной вдове, но спустя, представь себе, восемь лет он вновь заявился с истребованием долга. К тому моменту репутация Хильды, как и финансовое положение их семьи, были не просто подмочены, а шли на дно топором. Я же имел не столь большие, но стабильные деньги и решение было принято быстро: клянусь в вечной верности их прекрасной дочери, иначе буду вынужден возвращать долг, сопоставимый со стоимостью новенького особнячка в пригороде Берлина, а в качестве приятного бонуса - любоваться в газетах на фотографии покойного отца в компании проституток, что для меня тогда, как для начинающего политика, было бы ощутимой проблемой. Смею сразу сказать, наш союз так и не был "верифицирован". К этой скучной пошлой женщине не хотелось прикасаться даже не из-за репутации, наружность кстати у неё была отменной, просто постоянно мешал гуляющий в её голове ветер, заглушавший все вокруг. За семь лет брака мы виделись либо случайно, либо для приличия на светских мероприятиях. Стоит отдать ей должное - она стала более изобретательна в укрывании своих любовников и сохранила моё имя чистым от клейма рогоносца. В тридцать третьем же она публично увлеклась одним американским маклером, и я использовал это, как повод для развода. Впрочем, Хильда была вовсе не против: тот вскоре забрал её с собой то ли куда-то на лазурный берег, то ли на родину. С тех пор всякое общение между нами прекратилось. — И как вы только смогли не разочароваться в женщинах после этого... — Просто. Женщин много, а Хильда - это Хильда. — Репрезентативная выборка? — я усмехнулась, пробежав по нему взглядом. — Быть может, но я ведь не похож на человека, который будет самоутверждаться за счет женщин или отношений с ними? — Дайте-ка посмотреть повнимательнее... — я демонстративно прищурилась, приблизившись к нему и разглядывая его лицо. — Кое-что все же есть, это ваши деспотичные черты, — произношу, готовясь вновь отодвинуться. — Прямо таки деспотичные, — улыбается Вильгельм, приобнимая меня за талию и тем самым не давая отпрянуть, заставляя упереться ладонями в его грудь в попытке сохранить равновесие. — Вы отнимаете у меня вино и сигареты, а точнее, используете выпивку, только чтобы вытрясти из меня информацию, как тогда... — А тебе бы хотелось, чтобы я этого не делал? В твоём возрасте это все так ново и притягательно, нет ещё понимания меры. Хочешь нащупать его сама? — я нахмурилась и отвела взгляд, не находя ответа. — Как думаешь, если бы я впрямь хотел тебе что-то запретить, с чего бы я начал? — нежная улыбка Вильгельма вперемешку с прищуренным взглядом, полным желания, заставляли встревоженно заерзать на его коленях. Я не слышала ничего, кроме оглушительного биения своего сердца, когда он приблизился, свободной рукой проводя по щеке, и я ощутила его дыхание на своих губах. — Наверное с этого, — смущенно бормочу, прикрыв глаза и касаясь его губ своими. Машина дёргается на кочке и я, окончательно потеряв равновесие, падаю в его теплые объятия. — Прошу прощения, — извинился водитель. — Лучше смотрите на дорогу, Мильх, не дрова везёте! — гаркнул на него в ответ Кеплер, но уже спустя пару секунд молчания все мы трое залились смехом. Я устроилась поудобнее на его коленях, широко зевнув. Под пальцы попадали то серебряный аксельбант на белом мундире, то тяжёлые холодные пуговицы, то многочисленные значки и ленточки. Он аккуратно придерживал меня, очарованно наблюдая за каждым действием. — А это что такое? — тяну голосом любопытного ребёнка, ухватившись пальцем за медаль: на ней был выгравированн орёл, несущий венок, и дата: девятое ноября. — Это "Орден Крови", — ответил он, даже не опустив взгляд. Видимо, давно уже запомнил их расположение. — Не думала, что вы успели поучаствовать в путче, — убираю руку и позволяю медальону снова безмятежно подрагивать на дорожных неровностях. — Их давали не только за путч, — спешил пояснить Кеплер, — также за ранения и государственные преследования, если те были ассоциированны с членством в партии, — я подняла на него любопытствующий взгляд, и тот с удовлетворенной улыбкой продолжил: — Я много ездил по стране, организовывая мероприятия партии: публичные выступления, лекции, праздники, благотворительные акции. Естественно и прилетело несколько раз, — усмехнулся он, погрузившись в воспоминания. — И как часто? — Может раза три или четыре. Я сам не сторонник агрессии и никогда не провоцировал, — я отпрянула, театрально окинув взглядом его белый парадный мундир. — Да, вы определённо похожи на человека, непреемлющего агрессию, — произношу с наигранной серьёзностью, заставляя того улыбнуться шире. Следующим моего взора удостоился ярко-синий крест с орлом. Едва взяла его в руку, Вильгельм, шумно выдохнув, опередил вопрос: — За пятнадцатилетнюю выслугу в партии. — Пятнадцатилетнюю? Вы вступили в неё разве не в двадцать шестом? — я нахмурилась и задумалась. — Годы членства с двадцать пятого по тридцать третий умножаются на два, — объяснил тот. — Но постой, я тебе разве говорил... — Нет, — растягиваю губы в ухмылке, хитро поглядывая на Вильгельма и наблюдая, как его лицо становится все менее беззаботным. — Газеты, — позволяю ему расслабленно выдохнуть. — Вас всегда так удивляет, если я добираюсь до фактов вашей биографии. Знаете, это неприятно. Вы ведь наверняка собрали на меня всё: от первой школьной любви до размера туфель. — А хочешь увидеть? — я вопросительно сощурилась на его слова. — Свое личное дело. — А можно? — разум мой поплыл от ощущения его больших цепких пальцев на моем плече, обнаженном съехавшей накидкой. — Да, ведь оно больше не актуально. Оно собиралось до лета тридцать четвертого. — А ваше можно? — сбивчиво вымолвила я, стараясь не потерять дар речи от его прикосновений. — Я и сам был бы не против его увидеть, — усмехнулся он, проведя рукой по волосам. — Впрочем, в моем распоряжении такое есть, тоже неактуальное - до тридцать третьего. — Значит узнаем друг-друга получше, — повисаю на его шее. — А точнее, я узнаю получше себя и вас, — все никак не могу приучить себя обращаться к нему на "ты" при личном разговоре. — Поверь, те вещи в тебе, что для меня важнее всего, я никогда не найду ни в одном личном деле. Они известны только тебе самой, — сказал он низким полушепотом, пока я тонула в его глазах. Машина вновь подскочила на кочке, и руки Вильгельма сильнее сомкнулись на мне, не давая упасть. Это было почти романтично.