Lullaby

— За счёт происхождения из древней дворянской фамилии удалось доподлинно установить родословную: семейство Гертелей-Кшечевских берет начало от младшего сына прусского императора, который заключил брак с русской княжной Кшечевской, также связанной родственными узами с правящей династией Романовых. Ниже преведено всё родовое древо вплоть до шестнадцатого века, — я хмыкнула, и лицо исказила ухмылка. Пожалуй, сама не знала о своих предках некоторое из того, что нарыли составители этого личного дела. Я устроилась на столе и подергивала ногой, а Кеплер тем временем увлеченно что-то писал, сидя рядом. Ему явно не понравилось, что я отвлекла его чтением вслух и, удостоившись стального взгляда снизу вверх, далее я читала про себя. "...вплоть до начала великой войны члены семьи пользовались двойной фамилией, с напряжением же политической обстановки между Российской и Германской империями глава дома публично отказался от фамильной приставки "фон" и впредь пользовался только второй фамилией - Кшечевский. Это позволило семье избежать интернирования. Александру-Вольфгангу, или, как его звали на русский манер, Александру Владимировичу, удавалось быть рукопожатным и среди немецких промышленников, и среди русской эмиграции. И там, и там он пользовался большим авторитетом благодаря таланту организатора. В 1921 году Александр-Вольфганг и Эрика Кшечевские прибывают в Париж. Эрика, которой на тот момент исполнилось семь, поступает в элитный немецкий пансион для девушек. Судя по характеристике, данной ей сотрудниками пансиона и бывшими одноклассницами, Эрика легко усваивала информацию и решала сложные задачи, но вела себя чрезмерно неусидчиво и вызывающе, из-за чего и была исключена из пансиона в 1925. В том же году семья, пополнившаяся любовницей Александра-Вольфганга - двадцатидевятилетней американской актрисой Долорес Стафли, перебирается в Баден-Вюртемберг и приобретает виллу "La vieux jardin". Про доход семьи тогда известно следующее - глава дома владел заводом в Силезии, доставшимся ему в качестве приданного от первого брака с Евой Кальтен, погибшей от туберкулёза в 1920. Также он основал собственную типографию, переехав в Баден. Впоследствии Александр-Вольфганг войдёт в число владельцев некоторых других немецких предприятий, список его активов приведён ниже... ...Кшечевский-стариший - официальный член партии с 1927 года, однако деловые и личные связи с нижеперечисленными лицами он имел и до этого... Александр-Вольфганг начал терять доверие в 1932, когда проявились первые очаги конфликта между армией и партией. Кшеческий, как и многие представители аристократии и эмиграции, публично отдал предпочтение более сдержанному курсу, выступая против расширения СА и СС и наделения их в дальнейшем общими полицейскими и военными функциями. Он покинул страну под предлогом путешествия с новой супругой и более не возвращался. В тридцать четвёртом году, узнав о заключении дочери, самостоятельно вышел на связь с представителями разведки и предложил свои услуги взамен на безопасность дочери. Эрика Кшечевская окончила одну из экпериментальных гимназий в Карлсруэ, после чего поступила на медицинский факультет местного университета. Не проявляла интереса к студенческой жизни, не состояла в объединениях и любой социальной активности. Летом 1932 года была приглашена в марксистский кружок с подачи Макса Грюна (личное дело 38165). Сразу влилась в жизнь кружка, использовала активы отцовской типографии для создания агитационных материалов. Участвовала в уличных столкновениях. В ночь с тридцатого апреля на первое мая 1933 года была арестована и доставлена в Дахау. Провела в заключении чуть более года, характеристика, данная ей лагерным врачом и работниками, приведена ниже..." Я беспокойно вглядывалась в сухие выцветшие строки, и оттуда, словно из кривого зеркала, взирала безжизненным взглядом моя копия, искаженная сарданической ухмылкой. Я боялась, что эта копия покинет свою папку и отправится гулять по свету, отравляя все вокруг мёртвыми прикосновениями. Было сложно скрыть отвращение, цепляясь порой взглядом за такие знакомые, личные, почти интимные события, имена, даты. Я отложила лист, нервно заламывая руки от бессилия. Что бы я ни делала, кем бы ни была, абсолютно любой сможет смотреть на меня, как на лабораторную крысу под стеклом. Заметив эту нервозность, Вильгельм накрыл мои ладони своими и потянул к себе. Я невольно поддалась, не переставая себя за это ненавидеть, но не находя слов, передающих всю глубину моего чувства. Он собрал в папку бумаги и извлёк из ящика другую, предлагая её мне в руки. — Это отвратительно, — скривившись, словно бы проглотив лимон, бормочу я. — Это неизбежно, — выдохнул Кеплер. — Сейчас их уже миллионы, Эрика, этих личных дел. Они есть буквально на каждого. — И так везде, и от этого не уйти... — вымученно улыбаюсь, беря в руки новую папку. Вильгельм успокаивающе проводил ладонью по моей спине, по моим предплечьям. Я сидела поперёк его коленей, положив голову на плечо. Человек, которого я знаю семь лет - отличный танцор, любитель немецкой поэзии, обладатель самых красивых рук на свете, самого прекрасного и чувственного голоса, самый приятный собеседник, самый внимательный мужчина, но здесь вместо этого всего только номер - 21845. Родился, учился, женился... Пробежавшись по тексту глазами, я с отвращением его отбросила. — Тут ничего про тебя нет. Тут не написано, что ты в обход всех этических норм ешь стейки по утрам, например. — И все же, оставь это у себя, — он буквально втиснул в мои руки папку. — Если это успокоит тебя, — я повернулась к нему лицом, перекинув ногу. Глаза стали мокрыми, а руки потянулись к его шее. — Мне будет спокойнее, — голос сделался настолько предательски тихим и сиплым из-за подобравшихся слез, что я сама еле слышала себя. — Если ты просто продолжишь быть собой. Ты прав, там нет ничего, что ты хотел бы знать обо мне. Нет ничего, что я хотела бы знать о тебе, — руки Вильгельма легли на мои бедра, пододвигая ближе. — Это не стоит твоих слез, — произнес он, наклонившись и смахнув пальцем первую влажную каплю, поползшую по моей впалой щеке. Теперь он целовал меня более настойчиво, более требовательно, словно заставляя забыть обо всем произошедшем. Я согласилась с ним, податливо прислоняясь и блуждая руками по его шее и той части груди, что была открыта воротом рубашки. Я ухватилась за пуговицу в попытке расстегнуть её, но та не спешила поддаваться влажным дрожащим пальцам. — Давай я сам, — он улыбнулся, мягко перехватив мою руку и я даже смутиться не успела, прежде чем рубашка, расстегнутая парой его умелых движений, распахнулась. Я тревожно замерла, не представляя, что делать дальше. Мне сделалось стыдно и, не желая выглядеть идиоткой, я начала пытаться воспроизвести то, о чем писали в бульварных женских романах. Тонкие трепещущие пальцы неумело пробежали по крепкой груди и, не без внутреннего усилия воли, рывком легли на его ширинку, заставив мужчину вздрогнуть и заливисто рассмеяться. Я подпрыгнула, пошатнулась и лицо залилось пунцом, вмиг потяжелев. — Милая Эрика, не пытайся играть роль. Ты мне нравишься такой, какая есть, — он поймал мою ладонь, не давая пристыженно скрыться. — Я слишком стар, чтобы цепляться за глупый физиологизм. Мне просто нравится, что я с тобой. — Не хочу, чтобы даже в постели вы смотрели на меня, как на глупого неумелого недоросля, — вырываю ладонь из его бережной хватки, чтобы сложить руки на груди, пряча лицо за растрёпанными локонами. Приучить себя обращаться к нему на "ты" стоило трудов, я все ещё не закрепила этот навык, и предательское дребезжащее "вы" всегда выдавало мои эмоции. — Я смотрю на тебя сейчас, как на восхитительную девушку. Можешь убедиться в этом, если хочешь, — он говорил неспешно, с застывшей самодовольной улыбкой, пока я гадала, может ли моё лицо стать ещё краснее. — И все же, ваш "богатый опыт" не делает вам чести в моих глазах. — "Богатый опыт" — передразнивает он.— Ты, верно, меня переоцениваешь. Как думаешь, сколько женщин у меня было? — я вздернула на него вопросительный взгляд. — Я, глупая женщина, могу и не знать таких чисел... — Четыре, — он встал с кресла, приземляясь рядом со мной на стол. — Это за неделю, за месяц или... — За последние тридцать шесть лет, — неожиданно серьёзно сказал он. — Я быстро усвоил, что близость с человеком, не вызывающим чувств и не имеющим их ко мне, грозит отвращением, словно бы то, чем я хотел удостоить кого-то очень важного, досталось по досадной ошибке кому-то случайному. — А вы точно мужчина? — ехидничаю я. — Проверим? — он в очередной раз пытается меня подловить и смутить. — А вот проверим! — соглашаюсь я, ошарашив не только Вильгельма, но и себя саму. Я отрываюсь от столешницы, вставая напротив мужчины и решительно толкаю его в грудь, заставляя откинуться на локти. На его лице, обрамленном парой непослушных прядей, заискрило озорство и предвкушение. От его слов ли, или от неожиданного проведения мне стало неописуемо легко. Вместе с неудобной тесной юбкой улетело в пыльный угол и все напускное смущение. Я уперлась одним коленом в стол, склонившись над Кеплером: тонкая блуза беззастенчиво просвечивала аккуратные очертания фигуры, кончаясь на нежных розовых бёдрах, украшенных подвязками. Я с интересом естествоиспытателя изучала его тело, а он и не думал возражать, лишь иногда наполняя комнату шумом прерывистого дыхания. Тогда впервые произошла встреча с тем магическим опъянением, чувством власти, когда удавалось наблюдать его ответ на мои прикосновения - этот серьёзный, даже грозный мужчина, дрожал от одного прикосновения кончиков моих пальцев к обнаженной спине. Лицо сияло гримасой суккуба, гримасой страсти и самоуверенности. Я уже посетила все изгибы его верхней половины тела и неспешно приближалась к застёжке брюк, когда он внезапно подался вперёд, подхватывая меня на руки. Я не успела заметить, как расстановка сил переменилась: теперь в мою спину упиралось зелёное сукно стола, нагретое его телом, а он сам навис надо мной, придерживая в стальных объятиях. — Теперь моя очередь, — торжествующе оповестил Вильгельм, и его светлые глаза заискрили то ли от солнечных лучей, то ли от неуемного вожделения, пробуждая во мне тонкое волнительное любопытство.