Lullaby

С момента похорон прошло уже больше трех месяцев и казалось, Кеплер сильно переменился ко мне - он стал предельно осторожен в действиях и словах, ограничиваясь во время наших нечастых встреч поцелуем в лоб перед сном. Я, давно психологически отошедшая от случившегося, не могла воспринять его поведение иначе, как укол своей женской гордости. Тогда в первый и единственный раз у меня закрались подозрения, что он ко мне охладел. Апрельское утро ласкало берлинскую квартиру Кеплера первыми тёплыми лучами. Я долго просыпалась, ворочаясь туда-сюда и пряча лицо от солнца за смятым в комок одеялом. Мирно и усыпляюще звучал голос Вильгельма, доносившийся откуда-то из глубины комнат. Я неспешно сползла с кровати, постельное на которой пребывало безбожно смятым и стянула со спинки стула большую мужскую рубашку, экспропреированную у Вильгельма для собственных нужд. Я небрежно застегнула пару пуговиц, позволяя тонкой белой ткани, лучащейся в утреннем солнце, лишь немного прикрыть совершенно обнажённое тело. Сонно переваливаясь и покачиваясь я, пройдя пару комнат, оказалась у распахнутых дверей: небольшой кабинет был под завязку набит какими-то бумагами, сложенными в стопки, перевязанные верёвкой, и прочей трудноразличимой снедью. Глупо и неуместно выглядела тёмная старомодная мебель в искрящемся празднике весеннего утра, проникавшем в помещение в обход тяжелых пыльных портьеров. Кеплер, откинувшись в кресле, вёл неспешную беседу по телефону, периодически выуживая из беспорядка перед собой то один, то другой лист бумаги. Я неторопливо подплыла к старому столу и приземлилась на его потрепанный угол. Вильгельм лишь кратко кивнул, выражая приветствие. Тогда я, то ли в край осмелев, то ли не проснувшись до конца, то ли пребывая обиженной его невниманием, без колебания легла на живот поперёк стола, кладя голову на сложенные перед собой руки и наблюдая за его реакцией. Он продолжал разговор, крутя в руках случайный карандаш, разве что теперь не отводил от меня взгляда. Я привстала на локтях, беря в руку какой-то случайный лист. Едва ли мне было понятно или интересно, что на нём: какой-то скучный электоральный график, но только успела пробежать бесстрастным взором по бумаге, почувствовала широкую ладонь на бедре. Вильгельм, отложив карандаш с азартом играл с моей кожей, как неусидчивый мальчишка, заставляя вздрагивать и цепляться зубами в костяшку пальца, издавая еле слышимый стон. Случайный лист устремился к земле, покинув мои руки. Он не прекращал с невозмутимым видом вести беседу, поглаживая тонкую кожу обнажённых ягодиц и ног, порой сжимая и любопытствующе пощипывая. — Спасибо за информацию, до встречи, — выдал он с дежурной улыбкой, словно незримый собеседник сейчас был перед ним. Стоило трубке звякнуть, водружаясь на свое место, воздух разрезал звонкий шлепок. — Ай! — рефлекторно вздрогнула я, потирая рукой пылающее ушибленное место. — За что? — нахмурилась я, метнув недовольный взор. — А ты ожидала другого? — улыбнулся он, погружая ладонь меж моих бёдер и проводя сверху вниз. — Вы поступили крайне невежливо, юная леди, — шутливо парировал он. Я хмыкнула. Тогда же мужчина, вопреки всем моим ожиданиям (а я почему-то пребывала в уверенности, что эта выходка его покорит) встал из-за стола и направился к зеркалу, приводя в порядок свое отражение. — Не хочешь сходить позавтракать куда-нибудь? — безмятежно вымолвил он, ловя мой раздосадованный взгляд в зеркальной глади. Я опустила голову, нахмурившись и до боли сжимая руки в кулаки. "Всё же, надо действовать". Несколько листов, прилипнув к обнаженной коже, вспорхнули в воздух и принялись парить по комнате, когда я спешно подошла к Кеплеру и, немного помявшись, дернула его за рукав. Тот изобразил искреннее недоумение, отрываясь от отражения и глядя на меня сверху вниз через плечо. — Пожалуйста... — я умоляюще подняла на него глаза, боясь наткнуться то ли на холодность, то ли на злую усмешку, но Вильгельм вновь удивил меня, рывком подхватив на руки и вжав спиной в дверцу платяного шкафа. — Я слушаю, — проворковал он. Будучи прижатой вплотную, я могла видеть только его глаза и невинно вздернутые брови, но я уверена - этот нахал самодовольно ухмылялся. — Неужели я не красивая? — в наигранном смущенни отвожу взгляд, и широкая рубашка сползает с вздрогнувшего плеча, обнажая острые ключицы. Вильгельм не спешил с ответом, оценивающе скользя взглядом по моей коже. — Нет, — бесстрастно ответил он, заставляя меня сдвинуть брови и зажать в кулаке ворот его рубашки. — Едва ли это слово способно показать хоть частичку всего твоего очарования, — обжигая горячим дыханием, он прильнул к моим губам. Через миг я вновь оказалась на столе, только теперь я была на спине - непослушные волосы рассыпались по бесчисленным бумагам, а он склонился, уперевшись локтями и удовлетворенно изучая моё изумленное лицо. Его рука скользнула по тонкой талии, заползая под полупрозрачную рубашку и я, выгнувшись, прикрыла рот ладонью. Он нежно целовал покрытую мурашками белую кожу, спускаясь от рёбер к впалому животу. Расслабившись и потеряв любой контроль я и не заметила, как его губы спустились ниже. Только влажное прикосновение языка вывело меня из забвения, заставляя смущенно подскочить и попятиться. — Что-то не так? — искренне недоумевал он. — Вам не стоит так делать, — дрогнувшим голосом воспротивилась я, судорожно прикрываясь рубашкой. — Это ещё почему? — довольная ухмылка не спешила покидать его лицо. — Это неправильно, — зашипела я. — Не смотрите на меня так, это ужасно. — А как по мне, всё предельно честно. Ты и вовсе бесстыже изучала меня тогда, в поезде, словно лабораторную крысу, — его пальцы скользнули по шее, заставляя непроизвольно льнуть к тёплой ладони. "Нет!" - встрепенулась я. "Надо держать себя в руках". — Это очень странно, глупо, и вообще...— я смущенно забегала взглядом, исчерпав все аргументы и, зажмурившись, позволила ему продолжить начатое. Первое время было страшно и неуютно, но я потом была благодарна себе, что все же решила ему довериться. Горячие губы скользили по влажной плоти, и небольшая комната то и дело наполнялась гулкими стонами и шелестом упавших листов. Пальцы как-то сами нашли его волосы, зарываясь в их густоту. Когда я, казалось, была близка к пределу, он, словно бы прочитав мысли, двинулся губами вверх, оставляя меня в томном предвкушении. За краткий миг скользнули вниз брюки, и он прильнул ко мне, заставляя крепко сжать коленями его бока. Тело, истосковавшееся по его ласкам, множило в крат каждое прикосновение, не позволяя думать ни о чем. Он, явно тоже скучавший по этим моментам, обдавал пылающим дыханием покоившиеся на его плечах ступни, порой покрывая их смазанными поцелуями, и его низкие глубокие стоны вошли в резонанс с моими - высокими и тонкими. — У меня есть идея, — выдохнул в мою шею Вильгельм, борясь с нахлынувшей отдышкой. — Какая? — полюбопытствовала я, освобождая его лоб от пары прилипших влажных прядей. Он широко улыбнулся и, на манер торжествующего ребёнка, хвастающего новой игрушкой, извлёк из ящика стола сияющий новизной фотоаппарат. — Нет! Ты идиот, — нахмурилась я, прикрыв рукой обнаженную грудь. — При всем желании, я бы не стал снимать тебя обнаженной, — успокаивающе произнес он, протягивая в мои руки увесистую игрушку и позволяя изучить её. — Еще бы мне не хватало повторить судьбу Бломберга! Хотел бы, чтобы ты украсила собой парочку берлинских пейзажей, — тону в его глазах, лучащихся искренней теплотой, и робко киваю. Я, словно нетерпеливое дитя, задорно скакала по брусчатке, размахивая маленькой дамской сумочкой и пританцовывая. Я больше всего на свете любила эти моменты, когда могла быть не наследницей аристократической фамилии, не подающим надежды учёным, а он был не властным чиновником, внушавшим ужас, когда мы были лишь очередной беззаботной парочкой, дурачащейся на уютных городских улицах. — Эрика! — весело окликнул меня Вильгельм, и я обернулась, широко улыбаясь щелкающему объективу. Сразу же подскакиваю к мужчине, повисая на его локте, как влюблённая школьница, и самозабвенно любуюсь его сосредоточенным лицом: брови немного сползлись, тень от шляпы делила лицо на две половины, а в уголках глаз собрались еле заметные морщинки, выдающие его улыбку. В тот день он сделал не так много кадров, но каждый из них я досконально помню до сих пор: заливисто смеюсь, несясь по проспекту, прячусь в тени свежей юной листвы, дразню статую в парке, указываю пальцем на сияющую витрину. "Эрика в Берлине" - гласила подпись к каждому из снимков, которые нашли свое место в разных уголках дома и наполнили старые комнаты теплом вечного апреля и нежной улыбки. Все вновь стало мирным, тихим и приятно-предсказуемым. — Мисс! — всплеснула руками Ленни, встречая меня на пороге. Её карие глаза лучились неподдельным теплом. Следом за ней засеменил лапками Грет, успевший стать огромным и статным чёрным котом, похожим на кружащее по дому грозовое облачко. — Рада наконец тебя увидеть, — отозвалась я, протискиваясь в дверь с ворохом объёмных коробок и свертков. За мной завалился вовнутрь и таксист, занося очередную партию вещей. — Он уже здесь? — спрашиваю у горничной, выискивая среди коробок нужную. — Да, давно ждёт вас, — мирно ответила она, сложив руки на фартуке. — Эта страна, где мне удалось побывать, так удивительна! Знаю, её дух не удастся передать подобными безделушками, но прошу, прими это, — я протянула женщине маленькую, но увесистую коробочку, в которой покоилась диковинная статуэтка. Ленни благодарно кивнула, принимая презент. — Вильгельм! — на распев тянула я, меряя коридор звонким стуком каблуков. Мужчина сидел на краю стола, с улыбкой зажимая плечом трубку, в соседней комнате патефон надрывался весёлой джазовой мелодией. — Эй, ну хватит, — прошептала я, шутливо потянув телефонный провод. — Да, всенепременнейше будем, — соглашался он с кем-то по ту сторону, заговорчески подмигивая мне. Вот наконец трубка звякнула, возвращаясь на место, и он подхватил меня, закружив в одному ему известном ритме. — Мы едем в Бергхоф, — довольно оповестил меня он. — Резиденцию Фюрера? — вопросительно изогнула я бровь. — И что мы там будем делать? — Ну как что? — ухмыльнулся он, прижимаясь к моей щеке и изображая рваные движения танго. — Танцевать, гулять, веселиться, — он закружил меня и подхватил в объятия, удерживая от неловкого падения. — Сейчас сложно не найти повод. Недавнее соглашение о Судетах - оглушительный успех немецкой дипломатии. — Или немецких стали и пороха, — печально выдохнула я. — И ты даже не спросишь, как прошла командировка? — Милая, я готов буду слушать тебя до последнего слова, даже если за дверью будет ждать целая дюжина Фюреров, — усмехнулся он, жадно накрывая мои губы своими. Осень в Альпах была приятной, томительно-долгой: пестрящие сотнями оттенков кроны простирались беспокойными волнами по утёсам, представленным взору посетителей террасы. Я присела на широкие холодные перила, абстрагируясь от шума музыки и светских бесед и прислушиваясь к могущественному роптанию вековых деревьев. Они скрипели и стонали, вкушая предзакатные вечерные лучи и отдавая своими алыми листьями последнее тепло уходящего лета. Оборачиваюсь к террасе: Вильгельм дежурно улыбался стоящему рядом человеку. Тот сильно контрастировал с ним: скучный костюм невнятного цвета, расплывчатые черты лица, кривая, казалось хитрая полуулыбка, липкий взгляд скрывался за бликующими линзами очков, ростом он был ниже Кеплера почти на голову, но тот слушал незнакомца с вниманием и кажется даже с почтением. Тут к этим двоим подскакивают, резво козырнув, двое статных молодчиков в форме и, едва ли не дрожа, рывками о чем-то докладывают. Серый незнакомец кивает и отмахивается, продолжая беседу с Вильгельмом. Внезапно я замечаю, как взгляды обоих устремляются ко мне и я, словно пойманный за руку воришка, спешно отворачиваюсь, изображая безмятежное любование пейзажем. — Это та кандидатура, о которой вы говорили ранее? — любопытствовал невысокий мужчина, покручивая в руках почти полный бокал, к которому не спешил притрагиваться. — Да, все так, — отозвался откуда-то сверху низкий глубокий голос. — Приятное лицо, — выдохнул незнакомец, водружая нетронутый бокал на стоящий рядом столик. — Надеюсь, её профессионализма хватит для этого проекта. Она уже была представлена Фюреру? — Пока что нет. — Она в его вкусе, это должно поднять ему настроение, — хмыкнул мужчина, на что Вильгельм напряжённо перекатился с ноги на ногу. — Да ладно вам, Кеплер, — поспешил тот разрядить обстановку, хлопнув стоящего рядом по груди. — Напоминает такой тип женщин, за которыми приятно наблюдать, но к которым совершенно не хочется приближаться, — продолжил он, глядя на рыжеволосую фигуру, устремившую взор куда-то вдаль. Я была бесцеремонно выдернута из раздумий отчетливыми шагами за спиной. Они заставили меня вздрогнуть и обернуться, всем видом напоминая испуганную вспорхнувшую птицу. Заслонив предзакатное солнце возвышался Вильгельм, рядом стоял его собеседник, между делом пробегавший взглядом по моему силуэту. — Эрика, позвольте представить вам...— с восторгом умелого конферансье начал Кеплер. — Вашего непосредственного начальника, — перебила я мужчину, вздернув брови и подставляя руку для малоприятного липкого поцелуя. — Эрика давно восхищается вашей неуемной энергичностью на столь ответственном посту, — уколол меня словестно Вильгельм, заставляя поджать губы и метать взглядом молнии. — Вы действительно удивительно продуктивны, Рейхсфюрер — улыбнулась я одними губами, стараясь не подбирать нужный эпитет слишком долго. — Что вы, давайте без этих нелепых формальностей, — всплеснул руками тот, едва ли не сбив с ног очередного расторопного гонца. — Вынужден вас оставить, — все с той же хитрой полуулыбкой отозвался он, отходя в сторону с подоспевшим юношей. — И в чем-то ты оказался прав, — выдохнула я, скрестив руки на груди и обращаясь к стоящему рядом Вильгельму. — Это - не просто крыса, это - крысиный король. Дорогого стоят столь размашистые беспорядочные беснования, — мужчина криво усмехнулся, глядя на отдаляющуюся спину начальника. — И как ты позволяешь кому-то вроде него помыкать тобой? — шепчу с нескрываемой досадой. — Если тебя это успокоит - будем считать, что я рядом с ним, чтобы минимизировать урон от его, как ты сказала, "беспорядочных беснований". Закат догорел и чернота безлунной осенней ночи с её влажной прохладой заставили гостей виллы забиться в душный зал, тонущий в полумраке. Внезапно гул непринужденных бесед разрезал стук каблука, изданный крепким юношей, открывшим тяжёлую дверь. По толпе присутствующих проплыл шёпот. Знаете, впоследствии даже забавно стало наблюдать, как этого человека изображала пропаганда - "своя" и "чужая", а также и массовая культура. Роднило все эти пестрые каррикатурные образы лишь одно - они повествовали словно об эфемерном образе, бестелестном духе, но я сама успела убедиться в тот вечер - это был вполне себе живой человек. Его губы тронула сдержанная улыбка, когда он ступил в полное людей помещение и пробежал взглядом по ожидающей его толпе. Усталые потухшие глаза, казавшиеся в полумраке чёрными, блеснули, отражая очередной увесистый канделябр. Вся эта толпа, словно дети за гамельнским крысоловом, двинулась за флегматичной темноволосой фигурой в столовую, где давно дрожали свечи и благоухали блюда, ожидая посетителей. Следуя приличям, Кеплер представил меня хозяину вечера. Тот ответил на протянутую руку сдержанным рукопожатием, чем немало удивил. — Позволите? — разрезал безмолвие тихий сиплый голос нового знакомца, и его до того скучавший взгляд озарился любопытством. Я, сама не понимая его посыла, лишь кивнула, как завороженная. Пестрая толпа сомкнулась вокруг, благоговенно наблюдая, как его руки, слегка тронутые дрожью, коснулись покоющегося на плече рыжего завитка, искрящего в неверном блеске свечей. Кеплер, возвышавшийся за моей спиной, громко сглотнул. — Удивительно, неужели это ваш настоящий цвет? — проговорил он, с любопытством пропуская сквозь пальцы пружинящий завиток, пока я пыталась вспомнить, как дышать. Нет, в этом человеке не было ничего, что очаровало или удивило бы лично меня. Доводило до иступления и заставляло переживать лишь поведение окружающих, взиравших на этого заурядного мужчину, как на миссию. — Готов поклясться, более настоящий придумать сложно, я знаю её с пелёнок, — вырвал меня из пучины бессилия звонкий голос Вильгельма. Губы подернулись от его милого лукавства - он знал меня с пятнадцати лет. С детства - быть может, но никак не с пелёнок, и тем не менее я была благодарна ему за спасение. Вобщем-то ужин был непримечательным светским мероприятием, лишь по прошествии года всплыл в памяти один невольно подслушанный разговор, чудом запомнившийся в царившей духоте и скуке: высокий статный господин (кажется, он был дипломатом) распекал сидящего рядом пухлого человека, то и дело смахивавшего пот платочком с раскрасневшегося лица. Речь была пылкой и длинной, как это и любили делать наци, но суть удалось уловить - статный господин настаивал на необходимости возвращения Данцига под юрисдикцию Рейха, с виртуозностью умелого оратора жонглируя полусофистическими аргументами и пестрыми эпитетами. Через год, узнав о начавшейся войне, я окрестила у себя в голове эту сцену "Европой в миниатюре". Вот он - победитель в лощеном мундире, сверкая великолепием, диктует условия маленькому смешному человечку, пытавшемуся робко воззвать к каким-то общечеловеческим ценностям, совести и достоинству. Глупы его потуги уповать на защиту слепой Фемиды, на справедливость истории. Сверкающий клинок уже не просто занесён, а неумолимо летит вниз, рассекая воздух. Человечком, как оказалось, был польский посол, статным господином - посол немецкий. На следующее утро я сидела в просторном холле, предназначенном, вероятно, для балов и приёмов. На мне покоились килограммы ткани, создавая, как мне тогда казалось, гротескный образ: костюм с баварским налётом, но в целом соответствующий эпохе романтизма, тяжёлый жемчуг всюду - в ушах, на бледной тонкой шее, обрамленных газовыми рукавами запястьях, в огненно рыжих трепещущих от сквозняка волосах, пышное меховое манто на плече. — Прошу извинить за ожидание, — раздался эхом непривычно спокойный голос вошедшего в зал человека. Прошла вечность, пока он мерял гулкий мраморный зал шагами. Я лишь кивнула, принимая извинения. Тот поспешил устроиться за мольбертом, с сосредоточенным прищуром выводя линии. На моих губах, как и полагается, застыла до боли в скулах лёгкая улыбка Мона Лизы, руки умиротворенно покоились на коленях, сжимая тяжёлые каменные чётки, спина ныла и саднила от утомления, а я все сидела и сидела, не думая сдвинуться ни на миллиметр. Мимо словно проплывали сотни разных миров, эпох, жизней и чувств, словно за лучащимимся белым светом огромными окнами пылал холодом бескрайний космос, но для меня в ту минуту не было ничего кроме мольберта и странного человека за ним. "Портрет княгини Анны" - гласила лаконичная и вместе с тем загадочная подпись под полотном, украсившим в ту осень коридоры Бергхофа. С его поверхности взирало улыбающееся, но отчего-то бескрайне холодное и отстраненное лицо, обрамленное бархатом и жемчугом. Многие, кто ловили на себе взгляд этой незнакомки, писали впоследствии в своих дневниках - "была там жуткая картина, что лишала любой воли к жизни".