Lullaby

Глаза, бессильно печальные и потухшие, вытаращились на строчку некролога в свежей газете, источающей предательски знакомый запах краски. Я улыбнулась одними лишь губами. Княгиня Эрика-Анна фон Кшечевская - как-то грузно и нелепо звучит, не находите? Вот и я так думаю. Этот странный архаизм погиб под обломками старого мира: через несколько недель будет найдено обугленное тело, опознанное по фамильному перстню. То ли дело Крошка Энн - гораздо более звучно и современно. Она появилась как гриб после дождя, вынырнув из ржавой тяжёлой двери бомбоубежища и сверкая неровно остриженными кудряшками, вздрагивающими над худыми плечами. — Нихт ферштейн, фрау, нихт ферштейн! В комендатуру с такими вопросами, — отмахнулся от меня чернобровый советский офицер, вгрызаясь в свежую сдобу. Я семенила за ним, сбивчиво пытаясь объяснить, что по какому-то нелепому недоразумению моя берлинская квартира была отдана роте стрелков. Думаю, хвастаться своим знанием русского было бы чревато. Само же помещение, по которому я безуспешно пыталась догнать этого русского, явно обветшало с моего последнего визита и напоминало несчастную виллу бабушки в Париже, разве что было чуть больше порядка и аскезы в новых обитателях этого места. — Значит вы заявляете, что являетесь фройляйн Кшечевской и на этом основании требуете вернуть квартиру? — переспросил сидевший за столом тучный мужчина, на которого я старалась не смотреть - настолько он был внешне отвратителен. — Это безумие, где вы мне иначе прикажете жить? — Нука-нука... — прохрипел он, подаваясь вперёд и обдавая луковым смрадом. — А вы и впрямь походу княгиня Кшечевская, — согласился толстяк. — Ведь вот этот шрам, милочка, — его указательный палец с жёлтым от табака ногтем повис напротив моей щеки. — Вам оставил именно я. Припоминаете? — я сдвинула брови, воззрившись таки на него, и казалось даже, почувствовала вновь медный привкус крови во рту. Напротив меня восседала знакомая, но порядком обрюзгшая физиономия: щеки его обвисли, дряблую кожу рассекали несколько красных рубцов, зубы превратились в гнилые пеньки. — Это я приструнил вас в тридцать третьем, — с нездоровым самодовольством продолжил он, откидываясь в кресле. — А что с моей квартирой? — спешу сменить тему. — Если её забрали советы, то боюсь, ничего не исправить, — протянул он. — Но женщинам, работающим на городских завалах, дают койки. Хотя знаете, — после недолгих раздумий оживился чиновник. — Мы с вами можем придумать что-нибудь поприятнее, — его рука поскользила к моей, заставляя подпрыгнуть со стула и попятиться к выходу. — Завтра в десять приступите к работе на Вильгельмштрассе, ну или сегодня в семь вечера в моей квартире, сейчас дам вам визитку, — мужчина заулыбался, запустив руку в карман, а я осеклась, уже коснувшись ладонью двери: — Скажите, вам известно что-то о лагере под Штутгартом? — Лагере янки для пленных военных преступников? — хмыкнул он. — Да. Мне очень нужно там побывать. — Ох, милая, если я могу оказаться там, то только в качестве подозреваемого, так что с подобным не ко мне, — криво усмехнулась физиономия. — А кто может провести туда? — Только кто-то из янки, никак иначе, — поджал губы толстяк. Я бесцельно петляла по улице зигзагами, словно пьяная, не видя ничего от подступивших к глазам слёз. Никто не обращал внимания: проспект был полон таких же беспокойных теней, и лишь изредка на нем появлялись бестактно громко гогочущие силуэты во вражеских мундирах в окружении симпатичных ярко одетых девушек. Тогда многие находили себе покровителей: если повезёт - американцев, они были самыми щедрыми и лишёнными нестираемой обиды на наш народ, ведь не в их дома приходили наши мужья и отцы с огнём и мечом. Это не было ни удивительным, ни заслуживавшим осуждения, и я все ещё так думаю. По выжженой разоренной земле бродило множество одиноких женщин, не имевших ни профессии, ни сбережений, ни заступников. Я не ставлю себе в заслугу, что не пополнила ряды этой "великой горизонтали" - дело не в высокой нравственности и морали, а в простом отсутствии социальной гибкости. Я не умела быть весёлой и лёгкой, я не была девушкой-праздником и уж точно не смогла бы целовать кого-то так же тепло и нежно, как своего Вильгельма. Почему же люди вроде этого престарелого свина обращали на меня внимание порой? Потешить своё самолюбие, не более. Прикоснуться к тому, что раньше "принадлежало" кому-то очень важному. В какой-то момент, совсем обессилев, врезаюсь руками в высокую витрину: за ней кафе, полное американских шинелей и гаркающих вскриков вперемешку с хохотом. Уже собираясь продолжить путь вникуда вдруг замечаю краем глаза аккуратные дамские туфельки, столь чужеродно смотрящиеся среди многочисленных армейских ботинок. Взгляд сам собой скользит вверх по срелке шелкового чулка, а потом и по элегантному сапфировому платью, пока не упирается в миловидное личико: молодая женщина цедила кофе, оставляя на фарфоровой кружечке следы от яркой помады. Она была красивой и отчего-то... знакомой? Чем дольше я наблюдала за ней, тем больше усиливалось дежа вю. Я уже видела когда-то её, и тоже в кафе. В какой-то момент её огромные зелёные глаза таки остановились на мне и после секундного промедления показался дружелюбный жест, приглашающий войти. Я робко просачиваюсь внутрь, понурив голову. К огромной радости, моё появление не привлекло особого внимания. — Эрика, ты ли это? — защебетала девушка, когда я опустилась на стул напротив. — Да, Лили, всего лишь я, — вымученно улыбаюсь, барабаня пальцами по столу. — Выглядишь откровенно говоря не очень. Что-то случилось? — Не больше и не меньше, чем у других восьмидесяти миллионов немцев, — нервно усмехаюсь в ответ на, как казалось мне, пустую любезность, однако лицо старой знакомой окрасилось искренней тревогой, и я не постеснялась выложить все мои последние невзгоды: документы сгорели, что не давало возможности претендовать на какую-то из старых квартир, хотя будь даже у меня все бумаги - уцелевшие квадратные метры давно заняты, а теперь ещё и этот мерзкий свин. Я примерно миллион раз пожалела, что решила пойти в администрацию. Теперь он возьмёт меня на карандаш и в покое ну никак не оставит. — А ты не пробовала? — многозначительно изогнула бровь собеседница, терпеливо дослушав мою исповедь. На её вопрос я лишь отрицательно кивнула. — Знаешь, это вовсе не страшно... — Знаю, — перебила её я. — Но ты посмотри на меня, — я повела плечами, нервно усмехнувшись. — Разве я красавица? К тому же я не смогу им улыбаться и их ублажать, я не справлюсь! — Ошибаешься, — спокойно ответила она, щёлкнув зажигалкой. — Ты девушка из высшего общества, Эр, а это значит, что ты утонченная, элегантная и загадочная. Янки любят таинственных европейских аристократок, — она провела по моей щеке ладонью со свежим маникюром. — Правда не в этих обносках, — Лили сморщила вздернутый носик. — Это точно... — Идём вместе со мной, познакомлю тебя с одной фрау и быть может придумаем что-то, — проворковала девушка, небрежно бросив на стол парочку долларовых купюр. Немного попетляв по закоулкам, мы оказались в полуподвальном помещении, пестревшем позолотой и бархатом. У одной из стен возвышалась небольшая сцена, под ней притаился блестящий "Bluthner", щербато щерились ножками вверх стулья на множестве круглых столов. — Ну и как тебя зовут, милая? — с улыбкой спросила женщина лет пятидесяти, пробегая по мне оценивающим взглядом. Она не напоминала мне стандартную "маму" из борделя - пепельно-светлые волосы собраны в аккуратый пучок, стройную фигуру скрывало пуританское чёрное платье с воротом под самое горло. — Княгиня Эрика-Анна фон Кшечевская, — вымолвила я, стараясь скрыть дрожь в голосе. Услышав мой ответ, дама залилась гулким гортанным хохотом. — Значит так, будешь Крошкой Энн, это тебе больше подходит, — прищурилась она, пропуская сквозь длинные тонкие пальцы с плотоядным красным маникюром мои короткие локоны. Так началась новая глава моей жизни, хотя вернее даже, новая жизнь. Благо, заведение было не проходным - вполне приятная и постоянная публика. Я появлялась то на сцене, то за роялем, и мои задачи ограничивались созданием шоу, к счастью никто не требовал большего. Девушки обычно сами соглашались на "продолжение знакомства", ибо слишком заманчивой была здешняя такса, ведь публика собиралась солидная - от капитанов до генералов, иногда появлялись и строгие лощеные костюмы дипломатов и юристов. Как и пророчила Лили, дворянское воспитание не прошло даром - благодаря езде верхом, фехтованию и балету моё тело было выносливым и легко двигалось в ритме танца, пальцы без труда выжимали из фортепиано аккорды, а голос нащупывал нужные ноты. Почти каждый вечер я исполняла "Bei Mir Bist Du Schön" - популярную в штатах песню, написанную немецким евреем. Бодрая и даже нисколько не раздражающая, она каждый раз звучала как-то по-новому из моих уст, принося в закоулки осиротевшего разоренного Берлина чуточку искрящего праздника. Вот я в очередной раз появляюсь на импровизированной сцене в сияющем платье до пят, обнажавшем спину, и губы умело разносят по вьющимся клубам табачного дыма знакомые слова. "...I could say 'bella, bella' even 'sehr wünderbar' Each language only helps me tell you how grand you are I've tried to explain 'bei mir bist du schön' So kiss me and say you understand!..." Не в первый раз мой взор цеплялся за ставшее привычным лицо - за одним из ближайших к сцене столиков курил американский полковник, не спуская глаз со сцены. Он появлялся здесь каждый вечер, и взгляд его отличался от иных - не распаленный похотью и алкоголем, он был глубоким и чувственным. Его тронутые проседью волосы пребывали аккуратно убранными, открывая правильное, даже красивое лицо. Я не знала, как зовут этого человека, кто он и почему он здесь, лишь окрестила его про себя "безымянным поклонником". — Энн, — заглянула ко мне после символического стука светловолосая голова Фрау Берген - хозяйки кабаре. — Один господин интересовался на твой счёт. Милая, я все знаю, но поверь, сама впервые слышу такую баснословную сумму, и это за мою-то богатую карьеру! — присвистнула она. — Прошу, передай ему, что мне нечего ему предложить, — бездумно провожу гребнем по волосам, скучая по их привычной тяжести на плечах. — Я так и сказала, но он уверил, что заплатит любые деньги, лишь бы увидеться с тобой. — Деньги меня не спасут, — взгляд встретился с зеркальным двойником и я озарилась идеей. — Деньги не нужны, нужна одна услуга. Скрипнула дверь, впуская меня в полумрак комнаты. В одном из обитых красным бархатом кресел сидел ко мне спиной мужчина. Рядом покоился мундир с увесистыми наградными колонками, свидетельствующими о долгом боевом пути их обладателя. — Как ваше имя? — ровным голосом обратился ко мне он, слегка обернувшись на скрип двери. — Крошка Энн, — устало выдохнула я, прикрывая дверь и прислоняясь к ней спиной. — А на самом деле, мисс? — более серьёзным голосом проговорил посетитель, повернувшись всем корпусом и окатив меня цепким взглядом. "Безымянный поклонник". — Не знаю, — я подошла к столику и разлила по двум бокалам виски. — У меня больше ничего нет, кроме вчерашнего дня и пустого желудка, — горько качаю головой, протянув один из напитков мужчине. — Что-то определённо есть, иначе бы вы не просили об услуге, — хитро прищурился он, поднося стакан к губам. — Вы словно на днях появились на свет. — Я не так чиста и невинна, если вы об этом. — Не об этом, конечно. Словно бы ваше сознание собрано из случайных осколков абстрактных знаний об этом мире, совершенно лишённых эмоций и личного мнения. — Вы правы, — сглотнула я. Это было одновременно справедливо и к взявшейся из пустоты Крошке Энн, и к Эрике, проживавшей день за днём в своём крохотном мире, лишенном забот. ___________________ Осень отступила и зима неспешно, но верно вступала в свои права, схватывая льдом распутицу грунтовых дорог. Я плотнее вжала шею в шинель, предложенную спутником - моё куцее пальтишко никак не подходило для подобного турне. — Господин полковник, — козырнул часовой, провожая взглядом перекатывающийся по неровностям армейский внедорожник. Дверь открылась, пахнуло прохладой. Я выпрыгнула из высокого авто, уцепившись за участливо предложенную руку. Округа ослепляла покинутостью - только сизый холодный туман, да случайный ветер гуляли среди бараков. — Несколько недель назад лагерь был расформирован, — пояснил подоспевший юноша в форме лейтенанта. — Благо, помаленьку мы разгребаем всё это... — мой спутник понимающе кивнул в ответ. Немного попетляв по мёрзлым тропинкам, мы остановились у деревянного креста с наскоро прибитой табличкой. Я подхожу ближе, мои сопровождающие тактично остаются позади. "Wilhelm-Albert von Kepler, 19.07.1900 - 15.11.1945" - гласила неровная казённая надпись. Я упала на колени, почувствовав сырость начавшей промерзать земли. Руки сами собой принялись зарываться в жирную почву, лишь иногда смахивая с лица едкую соленую влагу. — Мисс, что вы... — послышался недовольный возглас молодого человека, но полковник молча остановил того рукой, не давая ему прервать меня. Я копала и копала, сбив пальцы в кровь, пока лицо не озарила ухмылка: земля взрыта лишь сантиметров на десять, а дальше пролегал нетронутый монолитно-ледяной грунт. Как смешно. Неужели кто-то и впрямь думал, что я поверю в то, что ты умер так легко и глупо?