Lullaby

"Wilhelm-Albert von Kepler" — стоило мне только закрыть глаза, сознание сразу рисовало табличку с облупленной краской. — Вильгельм, — зашевелились мои губы, пробуя на вкус его имя, тогда ещё совсем новое. — Забавно и тривиально, — ухмыляюсь, выводя пальцем узоры на его груди. — Если хочешь - можешь называть меня Альбертом - это моё второе имя, — улыбнулся он, слегка щёлкнув меня пальцем по носу. — Ну уж нет! — протестующе мотаю головой. — Так ещё хуже! Его руки обхватывают меня и увлекают за собой, нежно скользя по стройным изгибам. "Пусть все же будет Вильгельм" - примиряюсь я, впадая в забвение от его прикосновений. Теперь я сидела напротив надтреснутого зеркала в тесной темной комнатушке в бордовых тонах, утешительно обняв себя руками и пристально вглядываясь в отражение. Мне никогда не нравилось, как я выгляжу с макияжем: светлые глаза терялись под неестественно длинными ресницами, красная помада превращала губы в невнятное пятно и я вобщем-то переставала быть собой, но у Фрау Берге было другое мнение - ведь это всё и делало меня Крошкой Энн. Да, я была мечтательной девушкой, но вовсе не идиоткой. Никогда не позволяла допустить даже робкой надежды на счастливый исход, тихую совместную старость в уютном домике у озера. Наша история была обречена стать трагедией с самого начала, с первых строк, но сейчас я явственно ощущала, что она всё ещё не дописана, что это - не точка, а случайная влажная клякса незримого автора наших судеб. — Скоро твой выход, — бросила мимоходом молоденькая блондинка в платье, сиявшем бисером, пробегая около моей открытой двери. Я встала и прошлась, потягиваясь и приходя в чувство. — Что мне сегодня сказать полковнику? — вопрошала хозяйка кабаре, поймав меня за локоть в коридоре. Я потупила взгляд. — Знаешь, он выглядит безобидным. — Хорошо, — выдохнула я, плотно зажмурившись. — Но пусть не ждёт того, чего я дать не в силах. Бесчестие? Сделка с совестью? На войне и в любви все средства хороши. Я должна узнать, что случилось с Вильгельмом. Снова погруженный во мрак и дым зал, в котором то и дело поблёскивают портсигары и медали. Немецкие портсигары в руках американских солдат, медали за уничтожение моего дома. Разрезают воздух первые фортепианные аккорды и губы легко выпускают знакомые строки. Вроде бы всё, как и всегда, но что-то не так - я не нахожу полковника на его привычном месте и начинаю осторожно прощупывать взором пространство. Десятки лиц, самых разных, с некоторыми из которым мне пришлось встретиться взглядом, но ни одно из них не было знакомым. Тут в одном из дальних углов вспыхнул огонёк зажигалки, осветив скрытые мраком резкие черты, возвышающиеся над белым воротником строгой рубашки. Кто сейчас носит эти белые рубашки? Для немцев они слишком хороши, для американцев - недостаточно. Я щурусь, вглядываясь в темноту, и голос непроизвольно вздрагивает, словно бы мою грудь пронзила стрела. Глубоко вдохнув и стараясь сохранить обладание, спускаюсь по ступеням в зал, продолжая петь и не сводя глаз с ритмичного мигания далёкого сигаретного огонька. Всё вокруг не существует, теряет свой смысл: я не замечаю пристальных взглядов и перешёптываний вокруг, и лишь когда чья-то потная рука хватает за талию и утягивает куда-то вниз, мне приходится потерять из виду чарующий свет. — Will you sing for me alone, pretty? — прохрипел гортанный сальный голос, обдавая кислым хмельным душком. Пение оборвалось, а вслед за ним и фортепиано, погружая зал в беспорядочный гогот. Я бессильно пытаюсь встать и вырваться из влажных рук незнакомца, но тот лишь сардонически хохотал, сильнее впуская крепкие пальцы в обнаженную кожу моей спины. — Won't you get away? — послышался где-то сверху ровный бархатистый низкий голос с резковатым немецким акцентом. — Чего тебе, нацистская свинья? — с неудовольствием ответил незнакомец, едва ворочая языком. — Сам убрался вон, пока я тебя не накормил свинцом! — самодовольно рявкнул пьяный мужчина. Я зажмурилась и сжалась, ожидая развязки. Ненавидела скандалы и крики. Никогда не знала, как вести себя в них. Подошедший невозмутимо наклонился к самому уху бестактного проходимца и резко зашептал что-то на ломаном английском. Речь подействовала на пленителя, как загадочное заклинание, и его пальцы разжались, руки повисли, позволяя мне встать. — Гад! Беспринципный лжец, предатель! — причитала я, нарезая круги по крохотной комнате и пиная попадавшиеся под ноги вещи. Кеплер молча наблюдал за мной, стоя у двери. В конце концов я замерла у комода, тяжело дыша, и послышались неспешно приближающиеся шаги. Перед моим лицом возникла откуда-то из-за плеча рука, сжимавшая документы. Я аккуратно беру бумаги, изучая их: два билета первого класса из Лиссабона в Буэнос-Айрес были оформлены на имена супругов Уильяма Моррисона и Анны Стафли-Моррисон. — Только не медли со сборами, у нас всего трое суток, — утомленно улыбнулся он, ловя мой изумленный взгляд, в котором я не могла скрыть искренней благодарности и счастья. Я наблюдала за морской пеной, вьющейся у винтов, и воображала, как ходят вверх-вниз где-то в недрах судна огромные шатуны. Ветер дул в спину, словно гоня меня обратно, в отцовский дом, к ветхим портретам на пыльных стенах, к игрушкам на моём комоде, к покою заброшенного сада. Казалось стоит только перемахнуть через эти леера, и океан расступиться предо мной, как перед Моисеем, и сама собой ляжет тропинка к знакомым замшелым ступеням крыльца, но океан лгал и хитростью манил в пучину, поэтому я лишь молча наблюдала за его злобной усмешкой. Интересно, что с ним теперь, с этим домом? Так или иначе, он жил только в моей памяти. Вильгельм, оперевшись на леера рядом со мной, неторопливо рассказывал свою историю: — Попав в лагерь, я назвался и потребовал аудиенции с начальником. Тот в свою очередь связался с командующим американскими войсками в Европе, и меня доставили в Люксембург. Многие были там, например Геринг, но к счастью мне удалось избежать подобной участи. Я не успел публично замараться, а характер моей деятельности позволял оставаться в тени в последние годы. Я обменял свою старую жизнь на американский паспорт, поделившись всем, что знал сам. Признаюсь, не ожидал, что они выполнят свою часть сделки. — Как думаешь, за тобой следят? — Очевидно. Думаю меня потому и отпустили, чтобы я вывел их на ушедших от их правосудия чиновников, осевших в новом свете, — невесело заметил мужчина. — И что ты будешь с этим делать? — Постараюсь никому не доставить проблем. Мы неплохо устроились в аргентинской столице: благодаря сбережениям и связям Вильгельм приобрёл неброскую, но приятную виллу в окружении тропического леса, а также получил должность в одном из банков. Вероятно, его отточеный до мастерства навык сводить нужных людей друг с другом оказался полезен и тут. Тёплый вечер опустился сладкой дымкой на узкие улочки города, затерянного у кромки океана. Я повисла на локте у Кеплера, неспешно вышагивая вслед за ним. На сгибе он держал светлый пиджак, рукава рубашки были подвернуты и подхвачены хлыстиком, обнажая рельефные бронзовые предплечья. Анна и Уилл Моррисоны являлись милой парой, приехавшей откуда-то из старого света: муж-высококласный юрист, работавший в Азии и позже в Европе, его жена происходила из известной актёрской династии и приходилась падчерицей какому-то промышленнику с западного побережья. Супруги вели на первый взгляд тихую и беззаботную, но полную впечатлений жизнь: в тёплые деньки они могли выезжать верхом, загорать на просторной палубе старой яхты, а вечерами наслаждаться обществом многочисленных друзей, ну или прогуливаться по колоритным южным закоулкам, как и сейчас. Я присела на широкий парапет, Вильгельм оказался напротив, упираясь в него руками. Я с неподдельным восхищением, словно впервые разглядывала его лицо, уже не сиявшее юношеской свежестью, но оттого не менее прекрасное, наоборот: сейчас в его облике было столько спокойствия и тихого счастья, что он буквально светился изнутри, притягивая всеобщее внимание своим очарованием. — Вот только не урони меня! — шутливо хмурю носик, бросая беглый взгляд на темную воду за спиной. — Ещё чего! — вздернул брови он. — Не надейся, что я так легко тебя отпущу. — Хочешь покататься? — чутко среагировал он, едва заметив, как мой заинтересованный взор скользнул по плывущей по реке лодке. Я кивнула, закусив губу. — Эй, парень, прокатишь нас? — обратился он к лодочнику, и тот загреб в нашу сторону. — Отчего же не прокатить? — одарил нас щербатой улыбкой смуглый мальчишка. Уилл, как я его уже привыкла называть, вихрем спустился по ступеням к пристани, увлекая меня за собой и бодро перемахнул через ограждение, оказавшись в лодке. Он приветственно вытянул руки, ловя меня в объятия. Голова покоилась на его коленях. Глаз цеплялся то за одну, то за другую звезду, возникавшую на темнеющем небе. Совсем рядом слышалось умиротворенное журчание воды, перебиваемое всплесками весла, где-то дальше нарушали тишину звонкий смех и рёв резвой энергичной музыки неизвестного мне мотива. Вильгельм аккуратно запускал пальцы в мои волосы, и я прикрывала глаза, утопая в наслаждении моментом. — И всё же длинные косы идут тебе больше... — Как эллегантно ты сказал, что я с этой стрижкой - уродина, — усмехаюсь, переключая взгляд на него. — Вы, женщины, всегда понимаете всё так странно... Я люблю тебя, и это никак не связано с тем, как ты выглядишь, что на тебе надето... — А особенно, когда ничего не надето! — вставляю я. — Эрика, — он шумно вздыхает, накрывая поцелуем мой лоб. После часовой прогулки мы вновь причалили и поднялись на набережную. Рядом искрили огни бара, в котором творилась оживленная весёлая суета. — Зайдём? — с задорной улыбкой оборачиваюсь я к нему. — Ну нет... — отрицательно мотает головой он, но с каждой секундой его возражение становится всё менее устойчивым. Заведение полнилось в основном местными, но к счастью, никакой негативной реакции на наше появление не последовало. Мы влились в атмосферу всеобщего праздника, и сначала неловко, но потом всё с большим азартом закружились в бодром ритме рок-н-ролла. Признаюсь вам, те счастливые дни были райским островом посреди буйства океана жизненной прозы - я чувствовала себя так, словно бы действительно была беззаботной американкой, всю жизнь проведшей в светских увеселениях, и словно бы не было ни Бадена, ни Дахау, ни Ванзея, ни прочих европейских топонимов, что теперь казались невыговариваемыми и веющими чужеродностью и ветхой стариной. Я пританцовывала и кружилась, ведя Вильгельма за руку в дом. Приглашающе оборачивалась, взмывая по ступеням, лицо пылало от духоты и сладкой лёгкой выпивки. — Я сейчас приду, — сказал он, отрывисто поцеловав и спешно удалившись куда-то в кабинет. Мне оставалось лишь бессильно завалиться в спальню, медленно расстёгивая пуговицы перед огромным зеркалом. Я уселась напротив его глади, загипнотизированная отражением: изогнутые дугой выразительные брови, светлые глаза, что без туши и подводки казались какими-то наивно детскими, влажный лоб, пунцовые щеки и досадливо надутые губки - в этой девушке уже и следа не осталось от Крошки Энн. Тут на мою шею опустился тяжёлой прохладой изумрудный кулон. Я и не заметила, как Вильгельм зашёл в комнату. Не думала, что он придёт так быстро. — С днем рождения, — прошептал мужчина, склоняясь ко мне и нежно проводя ладонью по шее, обнаженной полурасстегнутым воротом платья. — Я думала, что после тридцати женщин поздравлять не принято... — саркастически подмечаю, пробуя на вес тяжесть подарка. — Это уже вторая глупость за сегодня, не слишком ли много? — с улыбкой ответил он, а я наблюдала, как большие ладони заскользили вниз по тонкой талии зеркального отражения. _________________ — Миссис Моррисон! Миссис Моррисон! — голосила молоденькая горничная, разыскивая хозяйку дома по многочисленным комнатам. Я, разбуженная таки её вскриками, показалась из гостиной, придерживая гудящую после вчерашнего вечера голову. Вильгельму очень не понравилось, что за день я сказала целых две глупости, и он отчитывал меня за это: сначала в спальне, потом в кабинете, потом в гостиной... Щеки невольно залились румянцем, когда я об этом подумала. Стоит говорить больше глупостей, да? Горничная вручила мне стопку корреспонденции, и я принялась просматривать конверты: приглашения на ужины и вечеринки, официальные бумаги, прочая рутина. Я внезапно взбордрилась, словно окаченная ушатом ледяной воды: очередной безликий конверт украшала марка со статуей свободы. "Alexander-Wolfgang Kshechevsky" - было выведено отправителем. Я судорожно распечатала конверт. — Уилл! — потянула я, обернувшись в сторону гостиной. — Да? — отозвался мужчина, судя по всему только пробудившийся. — Мы едем в Калифорнию, — с улыбкой сообщаю супругу, когда тот показался в дверном проёме, сонно почесываясь и довольно потягиваясь.