Нерассказанная история

Бишоп ещё раз заглянул в зеркало, на этот раз не пытаясь отвести взгляд от несовершенств. Ну да, член немного кривоват, щетина местами то рыжая, то каштановая, всё тело в шрамах, нос слишком большой, как клюв у птицы. Может, будь он безупречно идеален, как паладин, она бы согласилась с ним сбежать? А так он остаётся ради неё, потому что её грудь округла и красива, черты лишены изъяна, а волосы сияют, как озеро в солнечный день. И ум её гениален, а стихи такие смешные, что даже у него хлебало рвётся каждый раз. Как она там пела? Луковая палочка Лезет тебе в рот Луковая палочка! Съешь её, урод! А ещё вот как она смотрит на него. Ну как жрецы на бездушный камень вроде статуи, и ведь верят, что через неодушевлённый предмет, могущий быть дорожной мостовой или куском скалы, их слышит сам бог. Вот как она смотрела на него, как на ожившую статую божества. И целовала его в самых разных местах, молилась на каждую часть его тела. Это безумие? Это жалко? Это и есть любовь?  С ней он чувствовал себя особенным, умела Каллиста отметить неприметную деталь его личности, и сделать из неё достоинство. Вот он её поводок, её сеть, а он позволил себя заарканить. Слабый дурак. Мысли надоедали, как мухи над сладким пирогом. Хотелось отмахнуться от них, а угощение выбросить в окно. Он ведь всегда так поступал, когда что-то начинало его обременять и требовать осмысления. Потом, потом… Всё потом! Бишоп набросил на голые плечи шёлковый кафтан, подарок Каллисты. Разодела его как принца, будто он хоть немного на знатного вельможу смахивает, ага. Где она сейчас? Стражник на посту сказал, видел её с паладином у стены. А вот это уже повод для беспокойства. Чего они там оба забыли? Ночь скрыла его подозрения, он мелькнул едва заметной тенью под носом у часовых, на цыпочках крадучись провёл себя до подножия внутренних стен. Они не очень высокие, и сверчки всюду стрекочат, и ухает в лесу сова. Дивное место, Каллисте досталась хорошая рухлядь, а сейчас она стала чуть ли не главным торговым хабом. А всё благодаря дорогам — так создавалась первая империя, это она ему рассказала.  Много всего она знает, да… Слишком умная для него. Слишком хороша для бестолковой деревнщины и грубого салдафона, коим он был на самом деле. Пытался нацепить маску нелюдимого и загадочного следопыта — только она наверное Каллисте и нравилась. Но она-то девушка не глупая, быстро, уже совсем скоро раскусит его, и он ей надоест, стоит только войне стихнуть, как у Каллисты появится уйма свободного времени, чтобы как следует его рассмотреть. Она так умело обвела его, Бишопа, вокруг пальца. Прикинулась несмышлёнышем, сказала, мол, дай мудрости чутка, поделись, как надо на мир смотреть. И очень быстро оказалось, что за пару месяцев весь его колодец житейского опыта иссяк. Ему больше не о чем ей рассказать. Пару раз он повторился, и увидел отблеск скуки в её глазах. Ей были нужны новые истории, новые глубины личности, и с годами её жажда будет только расти. Страх наскучить появился у него, а у неё и вовсе отсутствовал изначально. Жестокая насмешка богов. Они нашли способ его наказать. Как будто и умирать не хочется, ведь тогда его ждёт стена. И её там не будет… А ему так нравилось с ней говорить! Обрывки смеха Каллисты послышались сверху, со стены. Бишоп весь обратился в слух. — Спасибо, Касавир, мне приятно. Хоть кто-то обо мне заботится. Я тоже тебя защищу, обещаю. — Ты не понимаешь… Я люблю тебя. — Ну какой ты зайчик, Касавир! И я тебя люблю! Мы все тебя любим, ты наш старший братик! — ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ! — Ай! Больно! Касавир, ты чего? Ты… Ты пугаешь меня! — Хватит играть со мной! Ты ядовита, как гадюка! Бишоп был прав… Ты играешь нами, манипулируешь! Говоришь мне одно, ему — другое! Как верить твоим словам, если для тебя это лишь инструмент! Со мной ты добра, с ним зла, всегда говоришь только то, что от тебя хотят услышать! Ты фальшивка, маска, ты как… Как иллюзия. И я ведь люблю тебя, чем дольше хожу с тобой, тем сильнее моя душа срастается с твоей, и вот я уже не отделим от тебя. И ночами я думаю о тебе, о твоих ласках, и поцелуях, и прошу тебя, сжалься. Я больше так не могу. Всего один поцелуй умирающему, и я бы мог... Тебе ведь это и нужно от меня? Ты хочешь, чтобы я вёл твои войска в бой, я нужен тебе на поле боя, Каллиста! Так подкупи меня, заплати мне собственным телом и душой, всего на одну ночь, и я… Я буду биться не на жизнь, а на смерть, ведь не смогу больше простить себя, и жить после того, как принудил тебя не смогу! — Ты меня оставишь одну держать осаду? — Тебе только это важно? — Да. Что было дальше, Бишоп не знал. Его сердце бешено колотилось, было так трудно дышать. Ревность! Она сжигала изнутри, она душила, и у него вполне точно случилась паническая атака. Паладин думал о её ласках! Он так и знал, что между ними что-то было! О поцелуях думал? И хотел её тело, а она не сбросила его со стены от слов об этом! Паладин сказал, она обманывала обоих. Что это значит? Спала с ними с двумя, а Касавир знал, а он — нет? Нет, нет, нет! Его, Бишопа, не могли водить за нос! Как долго длилась её коварная игра? Всё был обман? И как уснуть в эту ночь? И как быть дальше?