***
Неловкость не отпускала их еще большую часть утра. Погода за окном буквально намекала на то, что выходить сегодня на улицу смертельно опасно. Все как-то негласно решили, что пробудут в гостях у Минхо до вечера. — Прости. Чонин подкрался незаметно. Он направил упрямый взгляд в непроницаемые глаза напротив. Сынмин завис, сминая края футболки. Удивительно, но он почти не думал об этом. В вечер, когда все произошло, он рыдал. Рыдал отвратно и мучительно долго. Но раздражало не это, а то, что Чонин был прав. Прав каждым своим грубым словом, что так давно крутились в подсознании. «Призрак» — идеальное описание Сынмина, и когда Хенджин назвал его так, то он попал в самую точку. В какой-то момент Сынмин хотел запротестовать, доказать всему миру, что он тоже чего-то стоит, но все это разбилось в ту репетицию о небрежную фальшивую ноту. — Ага, — мычит старший, наконец отмирая от тяжелых мыслей, — Забей, это я там хуйни наговорил, мы все там были на нервах, а я — особенно. Чонин улыбнулся. Он все еще чувствовал себя задетым резкостью Сынмина, хотя пора бы привыкнуть. Он долго дулся на старшего, упорно игнорируя свои же слова. Но Чан тогда сказал, что на какой-то момент разочаровался в их младшеньком, ведь Чонин, к сожалению, не мог в полной мере понять ситуацию. Он нагловат и чувствует в этом свою силу, от чего страдает и он, и другие. Самое главное, что Чонин потихоньку приходит к этом осознанию: ничего не бывает просто так, у Сынмина должны были причины так разозлиться. Ким не нашел в себе сил хотя бы коснуться чужого плеча, но попытался улыбнуться в ответ. Надо извиниться перед остальными, может никто этого особо не показывал, но определенное напряжение буквально пропитывало дом. Чан сказал (он вообще много чего говорит), что все в порядке. Он понимает. Даже если это не так, то хотя бы пытается. Джисон нежно улыбнулся, крепко обнимая друга, ему для этого даже пришлось подняться на носочки. Будучи человеком, который слишком сильно перенимает чужие эмоции на себя, ему все это время было не по себе. Чанбин похлопал по плечу, заверив, что забыл и не думал про это в тот же день. Может и врет, но Сынмину лень анализировать, он устал. Может, все приходит в норму?***
Хенджин пахал как вне себя. От нахождения в зале на протяжении пяти часов стены и потолок будто начинали потихоньку двигаться, словно тиски, зажимая в себе крошечного танцора. Танцы действовали как успокоительное, отводя ненужные мысли и заботы на второй план, а их в последнее время прибавилось не мало, но любые лекарства имеют свойства терять свои свойства помогать. Он так и не выяснил от своей девушки, куда она испарилась несколько дней назад, и активно пытался не думать об этом. За это время она успела вынести Хенджину остатки тех мозгов, что не вышиб Минхо, своей с неба взявшейся привычкой закатывать истерики по поводу (в основном без), начиная «слишком маленьким вниманием к ней» и заканчивая требованием денег. Деньги были, и было их много, Хенджин этого особо и не скрывал, но все же предпочитал жить, как обычный студент. Не сказать, что она была бедной, но ей почему-то приносило особое извращенное удовольствие тратить деньги именно своего молодого человека. В конец запыхавшись, он решил пройтись по ночным коридорам университета. Благо верхушка руководства, в частности их директор, всячески поощрял стремление студентов к большей практике и развитию своих талантов, так что с нахождением в универе ночью проблем не возникало. Ноги как-то сами повели в сторону уже не незнакомых коридоров. С Сынмином с того дня они не стали близко общаться, но напряжение, что было между ними, заметно снизилось. Больше не хотелось застрелить друг друга взглядами, а обычные приветствия и банальные вопросы не несли в себе негатива. Сынмин милый. Много, очень много язвит, зато такое его поведение стало отличительной чертой Кима. Заслышав знакомые завывания, что вдалеке все равно походили на призрачный плач, Хенджин позволил немного улыбнуться. Тот противный элемент стал получаться гораздо лучше, теперь Хенджин хотя бы не бился головой о пол. Хоть что-то хорошее за день. Как тогда, он замер в тоненьком проеме двери. Сынмин, в этот раз, сидел уже спиной ко входу, сгорбившись над гитарой. Сейчас в песне появились слова, но из-за невнятного мычания было сложно их разобрать. — Ты долго будешь так стоять? — как ни в чем ни бывало спрашивает младший, убрав карандаш за ухо. Чуть развернувшись на стуле, он неловко поправил выбившуюся челку. — В этот раз намного лучше, — игнорируя чужой вопрос, Хенджин позволил себе усесться на столешницу напротив Сынмина. Теперь Хенджин был чуть выше младшего, хотя и в обычной жизни они не сильно то и отличались ростом, — Сыграешь? У Сынмина сердце рухнуло в пятки. Он неприлично много раз выступал на сцене, в соло или с группой, просто пел в кругу друзей и незнакомых людей, но почему то сейчас этот навык будто вырвали из его души. Что-то происходит не то. Он же не глупенький, понимал, что Чан связывал его состояние с дурацкой влюбленностью, но, чуть покопавшись в себе, Сынмин пришел к выводу, что все гораздо сложнее. То, что происходит с ним, не доступно никому, иногда даже самому Сынмину. — Не знаю… — Ты чего? Тебя так нахваливали преподы, ты тут явно не последний вокалист, неужели это все ложь? — Немного с язвинкой в голосе спрашивает Хенджин. Как бы он не пытался избегать столкновения с вокалистами, ото всюду шла похвала божественному таланту Ким Сынмина, и сейчас он просто не верил, что тот боится. Может он этого сам и не признавал, но Хенджин прекрасно видел это чувство в глазах напротив, а еще было что-то еще очень непонятное, похожее на странную тоску. — Манипулировать пытаешься? — Хах, а что, не похоже? Сынмин закусил губу. Раз уж так хочешь… Зажав пальцами струны на нужных ладах, он стал тихонько ими перебирать. Хенджин почти сразу узнал группу Bigbang — If you. А когда прозвучали первые строки песни, у старшего что-то надломилось внутри. Голос Сынмина, особенно когда тот не мычит под нос, и правда волшебный. Такой мягкий, абсолютно лишенный резкости или дерзости. Хван замер, схватив край стола, на котором сидел. Было во всем этом что-то совершенно личное, то, что Сынмин глубоко хранил в сердце, и это буквально витало в воздухе, пропитывал каждую клеточку тела Хвана. Волнение потихоньку отпускало. Хенджину не было так страшно играть, как Сынмин себе это представлял, но где-то глубоко в душе все равно противно скребло. Дойдя до конца первого припева Сынмин замолчал, выжидающе уставившись на своего слушателя. Прошло несколько секунд, по ощущениям минут, прежде чем Хенджин отмер и смог выдавить из себя: «Ого…». Даже этого Сынмину хватило, чтобы смутиться про себя, сохраняя безразличное лицо. В ответ он слабо улыбнулся.***
На улице было удивительно тепло. Не смотря на то, что недавно дождь лил из всех щелей, сегодня на небе не было ни облачка, звезд тоже, но их присутствие ощущалось тусклыми маленькими точками. Хенджин не понимает. Почему его будто за шкирку притянуло в чужую студию? Почему он остался? А самое главное, почему появилось это странное желание помочь Сынмину? Если первые два вопроса можно объяснить тем, что младший оказался не таким человеком, каким Хенджин себе его представлял, то последний не поддавался логическим объяснениям. Со стороны казалось, что он, Сынмин, до боли скучный, вечно ноющий надоедливый мальчик, который посмел положить глаз на чужую девушку. Но тот разговор в ванной немного приоткрыл другие стороны чужой души. Сынмин волнуется, очень много и постоянно накручивает себя по поводу и без. В какой-то момент он остался совершенно один, и если бы не Чан, не известно, что бы могло бы случиться. В это Ким не углублялся, но было ясно, что воспоминания о том времени приносят много боли. Эти факты многое смогли обьяснить, и Хенджин начал понимать, почему младший вел себя именно так и не иначе в разных ситуациях. Пусть препод и ругался на студентов, которые курят, сам он дымил не меньше паровоза, так что наплевав на запреты, Хенджин достал сигарету. — Будешь? — Нет. Так они стояли молча минуты три. Легкий ветерок шевелил русые волосы на макушке Сынмина, а сам он кутался в тонкую куртку. Не важно, какая была температура на улице, он постоянно мерз, тем более осенью. — Почему тебе так нравится то молоко? — Вопрос вертелся в голове уже долгое время. За последнее время Хенджин заметил, как младший постоянно ходит хотя бы с одной упаковкой в день. Вроде бы дело обычное, но интересно все же было, в прошлый раз Сынмин не на шутку расстроился, когда Хван позволил себе утащить из подноса его любимое молоко. Сынмин ковырял носом ботинка землю под ногами. Перед глазами пронесся недавний очень странный и подозрительный разговор с чужой девушкой, произошло это спустя пару дней после дня рождения Феликса. — Да так, напоминает кое о ком, — Сынмин проглотил давнюю обиду, — Раньше, когда мы все были вместе, ну, я, мама и папа, она часто приносила после работы именно это гребанное молоко. А после, — он набрал в воздух легкие, ноги предательски подскосило, — Не очень приятных событий, когда все развалилось, она просто исчезла, — шмыгнув носом, он смахнул незаметные слезы с щек. Как-то он много плачет в последнее время. Тема семьи и его прошло всегда была тяжелой и триггерной, не важно, где Сынмин находился, сколько бы времени не прошло, слезы сами собой начинали литься если не ручьем, то хотя бы неприятно щипали глаза. К чему он все это говорит, по сути, чужому человеку? — Может, мне это напоминает то время, когда все было хорошо? Но от него мне становится чуть лучше. Хенджин не сразу заметил то, что Сынмин плачет. Но стоило повернуть голову, как он увидел подавленного младшего, который будто сжался и стал еще меньше. Рука сама собой потянулась к чужому плечу, чуть приобримая его. Это нормально. Почему то именно сейчас Хенджин понял, что больше никогда не сделает больно Сынмину, ведь он этого не хочет.