И когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня.
— Евангелие от Матфея 26:21
В итоге, Хёнджин влился в их дружную компанию, как будто всегда был c ними. Чонину оставалось только наблюдать за тем, как Сынмин и Хёнджин сближаются из-за любимых книг, как Феликс всё лучше узнавал Хёнджина, как Минхо берёт его под своё крыло и относится к нему, как к брату. Чонин с тихой завистью наблюдал за происходящим, вспоминая, сколько времени прошло, прежде чем некоторые из них впустили его в свою жизнь. За весь вечер Хёнджин ни разу не заговорил с Чонином напрямую. Чонин делал вид, что ему не больно. Он так долго тосковал по Хёнджину, а теперь ему жестоко напомнили, как мало он значил для него раньше. Хёнджин даже не помнил, в каком классе учился Чонин, и если удача была на его стороне, то Хёнджин, скорее всего, принял его за старшего брата. Старший брат Чонина — Чонхван, всегда был очень активен в церкви, да и сейчас, даже когда он был занят получением диплома. Часто люди знали о его брате и путали их друг с другом, когда встречали Чонина на улице. Чонин хотел бы, чтобы у брата было столько же времени на встречи с ним, но, увы, Чонхван всегда был сосредоточен на том, чтобы угодить церкви. Кстати, о Чонхване Чонин давно не слышал. В последний раз мать упоминала о делах брата, когда он звонил ей, но её больше интересовало, когда Чонин приедет домой на выходные. Если спросить Чонина, когда он вернётся домой, то ответ будет один — никогда, но если спросить его маму, то это произойдёт на Чусок. Национальные праздники были идеальным поводом для того, чтобы вернуть его в лоно церкви, независимо от того, как мало времени у них было. Чонин фыркнул, и пальцы чуть сильнее застучали по клавишам. Феликс оторвался от книги и поднял бровь. — Что-то случилось? — Феликс осторожно спросил, прекрасно зная, насколько напряжённым и запутанным может быть мозг Чонина. В конце концов, они жили вместе уже целый год. Они прекрасно знали друг друга. — Всё в порядке. — пробурчал Чонин, стараясь дышать глубже и мягче касаясь клавиатуры. Ему не хотелось звонить отцу и выпрашивать деньги на новый ноутбук из-за того, что он испортил этот. Он просто рискует получить наставления о том, что он зря тратит деньги и грешит тем, что портит совершенно прекрасную технику. — Просто устал, — добавил он, когда Феликс бросил на него недоверчивый взгляд. — Хм, конечно, — сказал Феликс, снова опустив глаза на свою книгу, — и всё это никак не связано с тем, что твой одноклассник внезапно воскрес из мёртвых? Чонин чуть не сбил свой ноутбук со стола. — Нет, — пробормотал он, и его лицо стало тёплым, когда он переставил ноутбук на стол. Ему нужно было быть осторожным, иначе придётся признаваться в безрассудстве и идиотизме. Отец Хон был бы очень впечатлён. — Инни, поговори со мной. — сказал Феликс, отложив книгу и устремив на Чонина острый взгляд. — Я позволил тебе разобраться самостоятельно, но это явно съедает тебя изнутри. Так что давай, поговорим об этом. — Не о чем особо говорить. — вздохнул Чонин, понимая, что от Феликса ему теперь не уйти. — Я просто удивился… То есть, почему? Зачем кому-то врать о том, что их сын умер? — пробормотал Чонин, опустив голову на стол на безопасном расстоянии от ноутбука. — Наверное, они пытались защитить себя, — сказал Феликс, немного неловко ёрзая на стуле, — или это то, что сказал мне Хёнджин, когда я спросил. — Чонин поднял голову, в очередной раз удивляясь тому, как близко все они подошли к Хёнджину без Чонина. — Наверное, они боялись, что его грех запятнает их репутацию. Грех гомосексуализма, догадался Чонин. В его церкви всегда любили посплетничать. Мать часто рассказывала за многочасовой совместной готовкой о том, чем занимаются чужие дети и сколько проступков совершают остальные. Кто расточительно относился к новой машине, а кто был чересчур горд, чтобы слишком часто надевать одно и то же платье. Всё всегда было взвешено и измерено. — Но это же не грех, — пробормотал Чонин, поднимая руки и пряча лицо, — в этом нет ничего плохого, — добавил он, приглушив голос руками и сильно зажмурив глаза. Он помнил, как будто это было вчера. Когда он впервые признался отцу Ким, что его сердце начало учащенно биться из-за парня, и когда он признался, что хотел его поцеловать. Что ему просто хочется бежать к старшему мальчику и говорить с ним часами. Это был Хёнджин, потому что даже в четырнадцать лет он сумел так вскружить голову бедному Чонину, что она уже никогда не вставала на место. Чонину было тринадцать, он был ещё слишком мал, чтобы понять, что такое любовь. Отцу Киму было не до шуток. Чонин до сих пор помнит, сколько «Аве Мария» ему пришлось произнести, чтобы искупить свою вину. Отец Ким сказал ему, что любить мужчину — не грех, но Чонин никогда не должен поступать в соответствии со своими желаниями. Его любовь — дар Божий, сказал священник, но действовать в соответствии с ней — грех. Чонин был особенным, по его словам, истинно верующим в Христа, и он должен был воздерживаться. Бог испытывал его, настолько велика была Его любовь, что Чонин был избран нести этот крест. Если бы только Чонин знал тогда, что его невинная детская влюбленность станет ещё темнее и глубже и в итоге поглотит всё его сердце, раздув пламя запретных желаний. Его привязанность болезненно исказила душу, а любовь овладела его телом и разумом, оставив после его ухода ничего, кроме пустой оболочки. Если бы только Чонин знал, что любовь к Хёнджину — это единственная любовь, которую он когда-либо сможет испытать. — Он должен воздерживаться. Жить чистой жизнью. — сказал Чонин, садясь за стол. — Любовь — это прекрасно, это дар Божий. Если он просто не будет действовать в соответствии с ней, то не сделает ничего плохого, — Чонин проигнорировал то, что эти слова прозвучали даже для него самого нелепо. Они звучали неправильно и принуждённо, как будто кто-то другой говорил через него. Однако это были собственные слова Чонина, и никто не заставлял его произносить их вслух. Это была правда. Правда его веры, его отцов и Бога. Действовать в соответствии с его желанием было грешно, но чистая и невинная любовь — нет. Если бы Хёнджин был таким же, как Чонин, возможно, они могли бы стать друзьями. Они могли бы держаться за руки и быть рядом. Чонин любил Хёнджина так сильно и полно, что был уверен: он мог бы прожить всю жизнь, любя его самым чистым и преданным образом. Так, как принял бы Бог. Но Хёнджин не был похож на Чонина. Он был смелым… Нет. Он был грешным… И всё же Чонин завидовал. Он всегда хотел Хёнджина, но зачем Хёнджину быть с таким человеком, как Чонин, с тем, кто никогда не сможет поцеловать его, никогда не прикоснется к нему, когда сам Хёнджин решил активно грешить и отвернуться от Бога. Почему Хёнджин должен был дорожить словом католической церкви, чтобы быть с Чонином? Они были одинаковыми, но всё же их разделяли километры. — Такая любовь — не грех, — снова пробормотал Чонин, — просто нельзя действовать в соответствии с ней. И теперь он будет гореть в аду. Наказания и мучения. Он должен был просто остаться и никогда не уходить. Он не должен был грешить без сожаления и покаяния, — с его губ сорвались коварные слова, с которыми он, возможно, не был согласен, но в которых заключалась правда всей его жизни. Любить — праведно. Действовать — грех. О, как Чонин жаждал быть грешным. — Грех, — тихо повторил Чонин, чувствуя, как в груди сжимается, словно он бесстыдно лжёт, — вести себя так, как он ведёт. — Чонин сглотнул, вспомнив, как Хёнджин откровенно рассказывал о своих прошлых любовниках. Джисон рассмеялся, но Чонин почувствовал себя странно. То, что грех рассматривался как завоевание, чем можно гордиться, сбивало с толку. Он протянул руку к распятию, холодно прижав его к ладони, края больно впились в кожу. — Содомия — это грех. От этого никуда не деться. Быть с мужчиной, как будто они состоят в священном брачном союзе, совершенно порочно. Это противоречит Слову, договору, который мы заключили с Ним, и я не вижу иного пути, кроме ада, для душ, которые так безрассудно грешат без угрызений совести, — сказал Чонин через секунду, и его слова наполнились законченностью. Всё было правильно. Так ему говорила ему церковь. Любовь чиста, но ложиться с мужчиной, как с женщиной, нечисто. — Я могу только надеяться, что когда-нибудь он получит отпущение грехов и раскается в них. Лицо Феликса опустилось, руки задрожали, когда он спрятал их под стол. — Ты действительно думаешь, что он будет осуждён? Чонин крепче сжал распятие. Оно прорвало его кожу, больно резанув по ней. Кровь стекала по руке, капала на рубашку и пачкала её. — Это мерзость, — повторял Чонин слова, которые отец Ким снова и снова вбивал ему в голову после того, как узнал об извращении Чонина, — Хёнджин был призван Богом жить в чистоте и целомудрии ради большей любви к Христу. Если он участвует в блуде или занимается сексом вне священного брачного союза, он грешит. Никаких лазеек. Чонин был уверен в этом. Он снова и снова перечитывал все тексты. Вне брака не может быть физической любви, а брак заключается только между мужчиной и женщиной. И сколько бы Чонин ни молился Богу, ни он, ни Папа Римский никогда не смогли бы изменить этого. Целомудрие было единственной перспективой для Чонина, если только он не женится, но от одной мысли о том, что он может быть с женщиной, ему становилось плохо. Это было неправильно и больше походило на грех, чем на что-либо другое. Ведь как он мог жениться на женщине, зная, что не испытывает к ней никакого желания. Что их союз будет платоническим, если вообще будет. Что он никогда не сможет подарить ей всю свою любовь, а только её части. Как можно выбрать человека, с которым он проведёт всю жизнь, если он не заставит его сердце биться, а тело петь? Если бы он не делал того же самого для них? Он посмотрел на Феликса, который молча обдумывал его слова. По крайней мере, Чонин был не один. По крайней мере, у него всегда будет Феликс. Потому что они были похожи. Вместе они будут целомудренны и наполнены чистой любовью. Как хорошо, что есть кто-то, с кем можно нести это бремя, даже если они никогда об этом не говорили. — Ну, наверное, в этом ты прав. — сказал Феликс немного странным голосом. Чонин поднял глаза и увидел, что Феликс смотрит на свои руки. — Хотя, Хёнджин действительно замечательный, как только узнаешь его получше. — Не сомневаюсь, — вздохнул Чонин, вставая и закрывая ноутбук. Возможно, ему стоит позвонить Чанбину и уговорить его сходить в спортзал и позаниматься с ним. Сбросить с себя беспокойство и разочарование. Он всегда ненавидел говорить о гомосексуализме. Это было слишком близко и казалось слишком личным. Как будто Чонин должен избегать этого любой ценой, чтобы сохранить рассудок. — Я просто не думаю, что нравлюсь ему. Не то чтобы я его винил. Наверное, я напоминаю ему не самые лучшие вещи, — пробормотал Чонин, вставая. Он не заметил, как Феликс поджал губы, виновато пряча свой крестик. Только позже, когда Чонин пошёл мыть руки, он заметил кровь. Рану, как клеймо на коже. Он нахмурился, глядя на свое испачканное кровью Распятие, и осторожно смыл грязную кровь, оставляя его ещё одним чистым и первозданным.oOo
Дорогой Господь
Сделай так, чтобы это прекратилось.
Остановись, я умоляю тебя.
Я не упаду. Я не буду поддаваться искушению,
просто убери эти мысли и мечты. Я не могу смириться с этим.
Я пытаюсь. Очень пытаюсь. Пожалуйста, Боже, я прошу тебя, сделай так, чтобы мысли прекратились.
Я буду твоим навсегда. Я не буду искушённым…
Просто помоги мне
Это больно… так больно
Пожалуйста.
oOo
— Без паники, — сказал Чонин, врываясь в крошечную квартирку Чана, — я здесь, и я принёс еду, — радостно воскликнул он, снимая ботинки и проходя в комнату, которая одновременно была и гостиной, и спальней. Чан поднял глаза от своего компьютера и удивлённо моргнул, когда Чонин проскользнул в крошечную кухоньку, чтобы взять тарелки и стаканы. Чонин с опаской посмотрел на грязную посуду, зная, что должен помыть её перед уходом. Чан был сокровищем, но иногда ему нужно было, чтобы кто-то о нём позаботился. — Вот и всё! — сказал Чонин, ставя перед Чаном тарелку и накладывая на неё жареные куриные ножки. — Я очаровал старушку, чтобы она дала мне побольше ножек, так что тебе лучше съесть их! — сказал Чонин, наливая Чану высокий стакан колы. — Что? — спросил Чан, его бедный мозг был слишком заторможен, чтобы понять, что происходит. — Ты вчера перестал отвечать в групповом чате, — с улыбкой пояснил Чонин, удобно устроившись на кровати Чана. Она была намного мягче, чем его собственная. К сожалению, она была меньше, чем маленькая двуспальная кровать Чонина, но всё равно на ней можно было приятно и уютно устроиться, — мы все думали, что ты снова погрузился в одну из своих песен. Я вызвался проследить, чтобы ты поел. Чему будь безмерно счастлив. Если бы пришёл Минхо, он бы заставил тебя съесть салат, — с улыбкой сказал Чонин, стащив для себя кусок курицы и с удовольствием надкусывая её. — Я не хочу салат, — пробормотал Чан, откусывая кусочек, и вернулся к компьютеру. Чонин протянул руку, чтобы отсоединить наушники и послушать. Чан позволил ему услышать песню, над которой он работал, проигрывая её снова и снова. Чонин позаботился о том, чтобы наполнить стакан Чана, но в остальном он достал книгу, откинулся на изголовье кровати и начал читать. Он знал, что нет никакого способа заставить Чана прекратить свою работу, но Чонину нравилось это молчаливое общение, когда они просто были вместе. Он не хотел признаваться в этом, но ему не хватало общения с Чаном. Из-за того, что Хёнджин стал такой важной частью их дружеской компании, Чонин почувствовал себя в стороне. Не то чтобы он не хотел быть с Хёнджином, нет, Чонин с удовольствием узнал бы его поближе, но Чонин не мог смириться с тем, что Хёнджин так пристально смотрит на него. Чонин не был уверен, чего именно хочет Хёнджин — обвинений или извинений, но Чонину нечего было дать. В конце концов, проще держаться подальше. Это было гораздо легче, потому что, хотя Чонин уже три года не видел Хёнджина, его сердце хранило старую привязанность. А теперь Хёнджин вернулся, и Чонин снова почувствовал это. Это желание протянуть руку. Почувствовать эту кожу. Даже Йедам из его класса больше не отвлекал, ведь как он мог ровняться с почти потусторонней красотой Хёнджина. Чонину стало стыдно. Как люди, танцующие вокруг золотого тельца, игнорирующие Моисея, когда он спускался с горы. Чонин ненавидел себя за то, что не может сохранить чистоту своей любви. На всех остальных это действовало, но Хёнджин просто воспламенял его изнутри. Как искра на сухих дровах, Чонин был готов гореть. И вот Чонин молился. Он читал Библию, делал все возможные добрые дела, и, к счастью, одним из них было умение ценить любовь, которую ему было позволено иметь. Вот он здесь и дорожит своей привычной любовью. Кроме того, баловать Чана было легко. Тем более с тех пор как Феликс стал всё чаще и чаще уходить из дома. Если он не танцевал с Хёнджином и Минхо, то занимался с одногруппниками. Чонин почти не видел его всю неделю, и ему это не нравилось, он начинал чувствовать себя одиноким. Старые сомнения и страхи подкрадывались к нему, убеждая, что он не так уж хорошо вписывается в компанию своих друзей, как ему казалось. Он чувствовал, что его слишком легко заменить. Тяжело было видеть, как Хёнджин шутит и общается с остальными, когда он никогда не отвечал на сообщения Чонина в групповом чате. Хёнджин всегда предпочитал встречаться с остальными в те дни, когда Чонин был занят, давая понять, что Чонину здесь не рады. Даже остальные перестали приглашать Чонина с собой, зная, что они не общаются. Это было больно. Чонин вздохнул, позволяя своим мыслям погрузиться в роман, который он держал в руках, и жить жизнью персонажа, пока рядом с ним песня медленно обретала форму. Чонин напевал мелодии Чана, когда тот забывался, и спокойно напоминал ему, что нужно прослушать всё дважды, прежде чем удалять. Он не знал, сколько времени просидел на кровати Чана, когда дверь распахнулась. — Чан, ты должен мне помочь! — Хёнджин завопил, бросаясь к Чану со слезами на глазах и едва закрытым ноутбуком. — Бридж, он удалился, и я не знаю, как его вернуть. Всё пропало. Чан, я провалюсь. — плакал он, приземляясь головой на плечо Чана и действительно разрыдался. Чонин моргнул, совершенно сбитый с толку. Чан осторожно вытащил ноутбук из рук плачущего парня, несколько раз щёлкнул кнопкой мыши, а затем глубоко вздохнул. — Смотри, вот оно. Ты случайно вырезал эту часть, Джинни. Чонин медленно закрыл книгу, соскользнул с кровати и подошёл к холодильнику. Он налил ещё один стакан колы, кажется, вспомнив что-то о том, что людям в состоянии шока нужен сахар. Он посмотрел на Чана и, не произнеся ни звука, поставил стакан рядом с ними, в то время как Хёнджин всхлипывал — теперь уже из благодарности — в плечо Чана. — Я буду… — сказал Чонин, указывая на кухню, и убежал, скрывшись за хлипкой ширмой, отгораживающей кухню от спальни, прежде чем Чан успел ответить. Он слышал, как успокаивается Хёнджин, но решил просто сосредоточиться на мытье посуды. Не то чтобы у Чана было много посуды… Но когда вся она была грязной, получалась довольно большая куча. Чонин старался не предаваться жалости к себе, слушая, как Чан и Хёнджин работают вместе. Это не должно было удивлять, но Чонин никак не ожидал, что Хёнджин знает код от двери Чана. Не давая себе согрешить завистью, Чонин начал петь. Это была единственная радость, которую родители никогда не осуждали, а после того, как в юности он стал петь в хоре, он с гордостью мог сказать, что был сольным певцом. Всё изменилось, когда ему исполнилось тринадцать лет и мать потребовала от него более серьёзного отношения к учёбе. Внезапно его единственное облегчение исчезло, и у Чонина остались только школьные дела и работа по дому. С тех пор он больше не пел. Очень помогло и то, что никто из его братьев не отличался подобным талантом, поэтому на этот раз Чонин оказался лучшим. По его собственным ощущениям, он был никем рядом с Джисоном или Сынмином, которые при желании могли бы зарабатывать пением на жизнь, но Чонину всё равно нравилось петь, пусть и только в скрытые моменты, когда он оставался один. Гимн, который он пел, был старым, но с губ срывался легко, не задумываясь. Когда тарелки медленно отмывались под мыльной водой, он переходил к поп-песне, хихикая, как ребёнок, над грязными словами, радуясь, что родители его не слышат, а затем переходил к более старой песне, одной из тех, которые мать включала, пока отец был на работе. Иногда пение о чужой безнадёжной любви делало его любовь немного светлее. Только когда Чонин вытер последнюю тарелку и убрал её в шкаф, он заметил, как тихо стало в квартире. Робко выглянув из-за ширмы, он увидел, что Чан и Хёнджин смотрят на него широко раскрытыми глазами. — Что-то случилось? — спросил он, слегка обеспокоенный. — Это было прекрасно, Инни, — сказал Чан с усталой улыбкой, — я даже не знал, что ты умеешь петь. — Слышал бы ты его в церкви, — сказал Хёнджин, сузив глаза, наклонив голову в сторону, и как-то потерянно глядя в никуда, заблудившись в своих мыслях, — его голос эхом отражался от стен, и казалось, что он касался самой твоей души. — Чонин не мог сдержать розового румянца на щеках. Хёнджин помнит, как он пел? — Он и сольно пел… — Хёнджин замолчал, голос стал немного мягким, словно в памяти всплыло дорогое воспоминание. — Это был один из немногих случаев, когда мне нравилось быть в церкви. — Глупости, — заикнулся Чонин, — я не настолько хорош… и мне нужно идти. — пробормотал он, доставая свою сумку. — Чан не мог бы ты… Мой роман, — добавил он, не решаясь наклониться к Хёнджину. Даже сейчас, с растрепанными волосами и покрасневшими глазами, он все ещё был произведением искусства. Как будто его вылепили сами ангелы. — Вот, — сказал Хёнджин, быстрее Чана схватив книгу, — не знал, что ты читаешь что-то подобное, — он жестом указал на книгу, которую, как был уверен Чонин, запретят на планете, если отцу Киму и отцу Хону будет что сказать. Он сомневался, что кто-то из героев не согрешил семью разными способами до воскресенья, а едва ли прошла половина недели. — Мне нравятся истории о людях, — оправдывался Чонин, — и даже грешники — люди, — пробормотал он, чувствуя на языке неприятные слова и желая соврать, что это было для урока. Но, к сожалению, это было не так. — Мне пора. Пожалуйста, съешь что-нибудь зелёное позже, когда Минхо придёт вытаскивать тебя после пар, — сказал он Чану, едва успев обуться, прежде чем выскочить за дверь.oOo
Чонину хотелось просто лечь на кровать и перестать существовать. Он ненавидел свою жизнь, ненавидел своих профессоров и ненавидел то, что ни о чем нельзя было говорить без участия религии. Чонин только что сказал, что никогда не пил, и вдруг его втянули в долгий спор о том, что религия разрушает личную свободу. У Чонина просто был действительно неудачный день. Не помогло и то, что Феликса не было, когда он проснулся. Он уже ушёл, оставив Чонина в одиночестве, а когда он попытался написать остальным, они были заняты или не отвечали. Даже Чанбин в последний момент отменил их еженедельную тренировку, оставив Чонина поднимать тяжести в одиночестве. И в довершение всего отец позвонил ему, чтобы поговорить о получении стажировки в Пусане следующим летом. По всей видимости, кто-то из церкви открыл вакансию, и отец хотел, чтобы он подал заявку. Неважно, чувствовал ли Чонин, что ему нужен перерыв, или что до этого ещё целая вечность, нет, Чонин должен был сделать это сейчас, а потом ещё и стать хорошим сыном и хорошим христианином, потому что, судя по тому, как он дышал, отец был уверен, что Сеул его развращает. Как будто Пусан не был таким же огромным городом, наполненным некатолическими людьми. В общем, Чонин устал. Он чувствовал себя полным неудачником, и ему хотелось просто заплакать и бросить все свои занятия. Может быть, ему стоит поступить так, как говорил ему отец Хон, — стать священником. Может быть, тогда Бог наконец дарует Чонину спасение. Он набрал код своей квартиры, смутно различил ботинки Феликса, вошёл и бросился на диван с драматизмом голливудской старлетки сороковых годов. Боа из перьев и всё такое. — Привет, Инни, — сказал Феликс как-то странно бодро. Чонин вздохнул, уставившись в потолок, — тяжёлый день? — Знаешь, иногда мне просто хочется всё нахуй бросить, — сказал Чонин с разочарованием, не обращая внимания на крошечный вздох, который он услышал. Феликс уже слышал, как он ругался, и на самом деле, половине ругательств сам его научил. Остальное — дело рук Чана. — Я не хочу быть блядским инженером, я не хочу быть ёбаным католиком, и я убью себя и сгорю в пламени вечного проклятия, прежде чем отец Хон убедит меня, что я должен стать священником. Чонин глубоко вздохнул, воздух со свистом вырвался из него. — И я уже устал от необходимости каяться, как я не уважаю своих родителей. — сказал он, закрывая глаза. — Блять, ненавижу атеистов. — Ну, исповеди всегда ставили меня в тупик. — добродушно сказал Феликс, и Чонин почувствовал, как его плечи расслабились. Вот почему Феликс был его любимчиком. Потому что он его понимал. — А атеисты — это… что-то. — Его хихиканье стало бальзамом на раздражение Чонина. День уже казался светлее. — Я тоже никогда не был согласен с конфессиями, — ровный голос Хёнджина резанул Чонина, как нож. — Но часть про атеистов звучит обидно. Что я тебе сделал, Ликс? Чонин вскочил с дивана и в шоке уставился на Хёнджина, который находился в гостиной Чонина, на диване, найденном Чонином на какой-то распродаже, и держал в руках любимую подушку Чонина. Чонин моргнул. — Привет, — сказал Хёнджин, неловко улыбнувшись и помахав Чонину рукой. В руках у него был скетчбук, уголь окрасил его палец в дымчато-чёрный и серый цвета. В его светлых волосах снова была краска. Чонин хотел… — Привет, — сказал Чонин, глядя на стул, где сидел Феликс, — я помешал. Простите меня. Я вас оставлю, — сказал он и побежал в свою комнату. — ИННИ! — Феликс крикнул ему вслед, но Чонин уже прятался в своей кровати. Щёки покраснели от унижения. Если Хёнджин и раньше имел что-то против Чонина, то теперь всё могло стать только хуже.oOo
Господи…
Если ты хочешь, чтобы кого-нибудь случайно поглотила земля.
Пусть это буду я.
Просто хочу, чтобы ты знал.
На всякий случай.
Ты хочешь попробовать это сегодня
Возможно,
Может быть,
Да?
oOo
Когда минут через тридцать Чонин высунул голову, Феликс сидел на диване, увлечённый разговором с Хёнджином. Чонин слабо улыбнулся, проходя мимо них и направляясь к холодильнику. Он остановился, руки задрожали, когда он рассматривал, лежащий на столе рисунок. Это был быстрый набросок, но трудно было не заметить, что на нём изображен он сам, брошенный на диван, как потерянное полотенце. Он смотрел в потолок, его руки отражали весь гнев, кипевший внутри… и всё же он выглядел прекрасно. Он поднял голову и встретился взглядом с Хёнджином. Тот слабо улыбнулся и пожал плечами. — Можешь оставить его себе, — сказал Хёнджин, и Чонин не упустил, как Феликс завибрировал рядом с ним. Не секрет, что Феликс хотел, чтобы Чонин проводил больше времени с Хёнджином. Это было единственное, о чём он говорил. Когда он был дома. — Спасибо, — сказал Чонин, снова возвращаясь взглядом к рисунку. Его сердце учащённо забилось, когда он посмотрел на тонкие линии, создающие его образ, — это прекрасно. Чонин не заметил, как взгляд Хёнджина был прикован к нему, и оторвался только тогда, когда Феликс дразняще ткнул его в бок.oOo
Боже милостивый…
Я хочу отказаться от того, чтобы меня поглотила земля.
Может быть… просто дай мне смелость поговорить с ним
Я обещаю, что не буду поддаваться искушению
Он просто очень милый.
oOo
Чонин смотрел на Хангёля пустыми глазами. Он уже не понимал, к чему клонит мужчина, но его руки летали по воздуху, а вместе с ними и Библия, и Чонин слегка вздрагивал каждый раз, когда казалось, что она может взлететь в воздух. Чонин искренне боялся, что короткие пальцы мужчины вот-вот выпустят книгу, и она, пролетев по воздуху, попадёт кому-нибудь в голову. Зная Хангёля, он бы назвал это просто божьей карой. — Но что, если я не хочу осуждать людей? — сказала одна из более робких девушек — Дживон, если Чонин правильно запомнил. Чонин повернул голову, удивляясь, что кто-то потрудился прервать Хангёля во время одной из его тирад. — Но вы должны, — сказал Хангёль, смущённо моргая, — они грешники. Мы просто пытаемся их спасти. Любовь между двумя мужчинами греховна, она неправильная. Мы должны сказать им, что они не правы, чтобы они могли спастись. Чонин закрыл глаза, радуясь тому, что отвлёкся. Он так устал слушать об осуждении гомосексуализма. Не мог ли Хангёль найти что-нибудь другое для разговора? Чонин пытался. Он изо всех сил старался быть целомудренным. Он старался не смотреть на пальцы Хёнджина и его нежные руки. Не представлять, как они скользят по его телу. Не представлять, как его тело греет постель, как бьётся его сердце рядом с сердцем Чонина. Теперь сны были гораздо хуже, чем раньше. Хёнджин прошлого выглядел почти ничтожным рядом с Хёнджином настоящего. — Но почему я должна их останавливать? — тихая девушка снова заговорила, на этот раз более решительно. — Разве я не могу просто позволить им жить и принять их как людей. Что с того, что они грешат? Это дело их и Бога. Почему мой образ жизни лучше, чем их? — Не стоит так сомневаться в своей вере, Дживон. — сказал Хангёль, выпрямляя спину и становясь слишком похожим на отца Хона для того, кто не хотел становиться священником. — В Библии сказано… — А я говорю вам, — процитировал Чонин, и его голос отчётливо прозвучал в маленькой комнате, — любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. В комнате воцарилась тишина, даже Хангёль смотрел на Чонина так, словно у него было две головы. — Матфея, 5:44. — сказал Чонин, не поднимая глаз от закрытой Библии в руках. — Мы должны любить других, даже если они поступают с нами плохо. Если любить мужчину грешно для другого мужчины, что ж, как говорит Библия, мы всё равно должны его любить. Потому что он всё ещё один из детей Божьих. — Ну… да, — пробормотал Хангёль, явно потрясенный. Не то чтобы Чонин мог его винить. Наверное, это был первый раз, когда Чонин выступал на подобном собрании. — Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим, — добавил он, как будто хотел показать, что тоже умеет цитировать Библию. — Думаю, на этом мы закончим. — сказал Хангёль через секунду, переводя взгляд с Соджин на Чонина. В его глазах было что-то настороженное. — Увидимся в воскресенье, — добавил он с напряжённой улыбкой и быстро убежал. Чонин в очередной раз задался вопросом, почему он позволил маме заставить его присоединиться к группе по изучению Библии, когда Чонин мог бы использовать своё время для чего-то гораздо более важного. Например, домашнее задание, игры Феликса или, может быть, даже слежке за Чаном и прослушиванию его песен. Что угодно было бы лучше, чем эта чепуха. В тринадцать лет мать уже заставила Чонина выучить почти всю Библию, так что он не видел необходимости во всём этом. — По-моему, это была очень красивая цитата, — сказала Соджин, и её мягкий голос остановил Чонина от того, чтобы выскочить за дверь. Повернувшись, он с удивлением встретил её яркую улыбку, — жаль, что ты обычно не присоединяешься к нашим разговорам. Ты всегда вносишь такую ясность в обсуждение, — добавила она с улыбкой, и Чонин был ошеломлён. Если бы это сказал кто-то другой, он бы наверняка рассердился, но Соджин была очень добра. — Хочешь, я провожу тебя до автобуса? — с улыбкой спросил Чонин. Он был не против компании. Феликса не было дома почти всю неделю и у него снова были планы, так что Чонин был готов почти на всё, чтобы хоть немного поговорить. Чонин даже не удосужился напомнить Феликсу, что они запланировали этот вечер кино две недели назад. Он просто будет читать сегодня. Опять. И снова он оказался единственным, кто остался в стороне от планов остальных. — С удовольствием, — улыбнулась Соджин своей тёплой и яркой улыбкой. Чонин не мог не надеяться, что тот, кто женится на ней, будет хорошим человеком. Соджин была одной из немногих искренних людей, которых Чонин встретил за пределами своей группы друзей, и разговор был лёгким, пока они медленно шли к автобусу. Чонин смеялся над тем, что сказала Соджин, когда поднял голову и посмотрел прямо в карие глаза Феликса. — О, привет, — сказал Чонин с ярким выражением лица, и его улыбка только усилилась, когда он увидел Чанбина рядом с Феликсом. Они стояли довольно близко друг к другу и, очевидно, были заняты разговором, когда увидели Чонина. — Я думал, ты со своими одногруппниками? — с улыбкой спросил Чонин, а затем повернулся к Соджин. — Это мой сосед Феликс и мой друг Чанбин. А это Соджин из моей церкви. — Привет, — застенчиво улыбнулся Феликс, похоже, немного нервничая, — я был с ними. Мы просто рано закончили. А Чанбин… — он запнулся и посмотрел на стоящего рядом с ним широкоплечего парня. — Я планировал купить кое-что на день рождения Чана, по дороге встретил Феликса и подумал, что раз он свободен, то может составить мне компанию. — с улыбкой закончил Чанбин. — И, привет, Соджин. Приятно познакомиться. Мы просто продолжим, чтобы не мешать, — добавил Чанбин, подмигнув, и, схватив Феликса за руку, потащил его прочь. — Они подумают, что я пытаюсь тебя соблазнить, — вздохнул Чонин, слегка нахмурившись. Чанбин как будто торопился, а Феликс выглядел странно неловким. Кроме того, разве Чанбин уже не купил подарок для Чана? Джисон был в восторге от него всего несколько дней назад. — Теперь я понимаю, почему ты такой открытый человек. — сказала Соджин с одной из своих спокойных, понимающих улыбок. Чонин посмотрел на неё в замешательстве. — Наверное, тяжело смотреть на то, как грешат твои друзья, зная, чем это обернётся для их бессмертной души, — ласково сказала она, положив руку на плечо Чонина. — О, это мой автобус! — сказала она, расширив глаза, пока Чонин пытался понять смысл её слов. — Извини, Чонин, мне сегодня нужно спешить домой, но, может быть, в следующий раз мы сможем выпить кофе? — спросила она, отстраняясь от Чонина с лёгкой улыбкой, когда заходила в тесный автобус. — Но… Феликс и Чанбин не встречаются, — сказал Чонин в воздух, когда Соджин помахала ему рукой, отъезжая. Чонин оглянулся через плечо на то место, где исчезли Феликс и Чанбин. Хотя сейчас Чонину показалось, что они действительно держались за руки.oOo
— Чонин, подожди, — крикнул ему вслед Йедам, когда Чонин вышел из аудитории. Чонин остановился, оглянувшись через плечо. Они с Йедамом не общались вне занятий. Иногда они, конечно, разговаривали, но по поводу домашних заданий, одалживали друг другу ручки, зарядные устройства и тому подобное. Редко один из них заводил разговор вне рамок их общих занятий по физике. — Что случилось? — спросил Чонин, когда Йедам остановился прямо перед ним, переведя взгляд с глаз Чонина на его ботинки. — Я просто хотел спросить… — Йедам замялся, застенчиво подняв глаза, и Чонин почувствовал, как его сердце начало учащённо биться. Йедам был неоправданно красив. Не так, как Хёнджин, а в более приземлённом смысле. Смотреть на него было не больно, но Чонин всё равно поймал себя на том, что невольно замирает. Его легко было представить рядом с собой. Слишком легко представить его частью жизни Чонина, и слишком легко он стал бы причиной того, что Чонину пришлось признаться. — Да? — спросил Чонин, наклонив голову, когда Йедам начал нервно перебирать руками низ рубашки. — Ну, я подумал, что, может быть, если у тебя есть время… может быть, ты захочешь выпить со мной чашечку кофе? — спросил он, и на его лице расцвела самая мягкая и очаровательная улыбка. — Как бы свидание… Сердце Чонина забилось быстрее, паника охватила его тело. Он знал, что должен сказать. Он знал, какие слова он должен произнести. Он запомнил их, как молитву, они были выжжены в его сердце, но он не мог их произнести. — Прости меня, — заикаясь, проговорил он, потупив взор и увидев, как потух свет в глазах Йедама. — Я… — Всё в порядке. — сказал Йедам, его улыбка была немного разочарованной, но не душераздирающей, как будто он уже знал, каков будет ответ. — Я так и думал, что ты не захочешь. — пожал он плечами с небольшой принуждённой улыбкой. — Просто подумал, что надо хотя бы спросить. В любом случае, увидимся на следующей неделе, — он поспешно развернулся, прежде чем Чонин успел произнести хоть слово. Он смотрел ему вслед, в груди тяжелело, сожаление горчило на языке. — Дело не в том, что я не хочу, — выдохнул Чонин, не сводя глаз с конца коридора, где исчез Йедам, — дело в том, что я не могу, — добавил он. Он должен быть счастлив, радоваться тому, что сделал правильный выбор. Доказал свою преданность Богу, отказавшись от плотского искушения. Отец Хон гордился бы им. Он бы сказал Чонину, что тот поступил правильно, отвернувшись от греха и вечного проклятия, но ему так не казалось. Казалось, что Чонин совершил ошибку. Его сердце хотело пойти за Йедамом, сказать ему, что он всё неправильно понял, и немедленно затащить его в кафе. Сделать то, что Чонину действительно хотелось хоть раз. Но это было сложно. Потому что пойти с Йедамом было бы легко. С ним было бы легко, и Чонин почти видел это. Как всё будет нормально. Кофе приведёт к прикосновениям, прикосновения — к нежному поцелую, а поцелуй — к большему… Потому что Чонин был жаден, и он знал, что не сможет сохранить чистоту и невинность. Он жаждал больше, чем ему было позволено, он желал больше, чем то, что он когда-либо получит. Он уже жаждал почувствовать кого-то рядом, прижаться губами к его губам, обхватить его тело ночью, заставить тело петь, как в его мечтах. Это был грех, но грех этот был так сладок на вкус и так притягателен, что Чонин понимал: даже если он попробует его лишь немного, этого никогда не будет достаточно. Он будет жаждать большего, будет вожделеть того, что принесёт ему только проклятие. Поэтому он должен держать это подальше. Подальше от глаз и мыслей. Но переполнявшие его желание, потребность и жажда ощутить сладкий вкус этого соблазнительного красного яблока были слишком сильны. И Йедам мог стать тем самым яблоком. Йедам мог стать первым, кого он попробует на вкус. Тот, который будет с Чонином, который будет любить его. Целиком и полностью, как, согласно Библии, могут только мужчина и женщина. Йедам мог бы стать любовью всей жизни Чонина. Другом, партнером… любовником. В отличие от Хёнджина, он был в пределах досягаемости. Йедам не был подростковой фантазией, безнадёжной влюблённостью, которая никак не может угаснуть. Он был добрым, милым, ему нравился Чонин, и он почти видел, как разворачивается их будущее. Поцелуй, жизнь, квартира, собака и существование в полной гармонии… Жизнь в счастье и любви. Но это будущее было бы грехом. Это будущее привело бы Чонина к вечному проклятию. — Блять, — вздохнул Чонин, оглядывая пустые коридоры. Он повернулся, сожалея обо всём, его шаги были тяжёлыми, когда он ушёл и позволил своим ногам вести его. Он даже не заметил, как ноги привели его к маленькому кафе в музыкальном кампусе, и поднял глаза: что-то похожее на облегчение едва успело наполнить его грудь, как сердце остановилось. Хёнджин был там. Красивый, как всегда, он прислонился к стойке, его длинные тонкие пальцы соблазнительно обхватывали ярко-красное яблоко. Чан, Чанбин и Джисон тоже были там, но это было не столь важно, потому что рядом с Хёнджином стоял мужчина. Высокий парень, с татуировками и пирсингом, в одежде, выглядевшей так, будто её специально изорвали, и с атмосферой артистизма. Его волосы были синего цвета, искусно запутанные, слишком аккуратные, чтобы быть случайными, а мускулы обтягивала его слишком тесная футболка очень нарочито. Чонину даже не нужно было смотреть на то, как Джисон трещал, словно сплетничающая тётушка, или как Чан и Чанбин одаривали Хёнджина маленькими улыбками, чтобы понять, что парень флиртует… и Хёнджину это нравится. Улыбка на его лице, легкий взмах волос, то, как он стоял, демонстрируя свои длинные и стройные конечности. Как его пальцы нежно ласкали яблоко… Чонину захотелось блевать. Он смотрел на мужчину, так открыто заявлявшего о своих предпочтениях и ориентации, что ему стало больно. Отвратительное, кислое чувство бурлило в желудке Чонина, как яд, когда он смотрел на него. Парень подошёл ближе к Хёнджину, поднял руку, чтобы коснуться его волос, и что-то прошептал ему на ухо. Хёнджин рассмеялся и легонько хлопнул парня по плечу. Его рука неторопливо потянулась вниз по груди. Чонин сглотнул желчь, продолжая наблюдать за происходящим. Он знал, что должен моргнуть, войти, уйти. Просто сделать что-нибудь. Но он просто продолжал смотреть, желая быть таким же. Что это он может быть таким. Чтобы он мог флиртовать, ухмыляться, смеяться и утолять эту бесконечную жажду близости, которая поглощала его. Чонин ревновал. Зеленый от зависти и он ненавидел это. Ненавидел, потому что это был грех, ненавидел, что придётся признаваться в нём, ненавидел, что ему просто скажут, что он поступил правильно… Чонину надоело всегда поступать правильно. Он хотел… Он желал… Чонин просто хотел любви. Почувствовав, что Бог, должно быть, жестокое существо, Чонин, наконец, повернулся, решив, что занятие, которое у него было позже, не настолько важно, чтобы оправдать его присутствие. Если он напишет смс своему соседу по парте, то, возможно, даже попросит его отметить. Всё, что Чонин знал, — это то, что ему нужно уйти. Помолиться и поразмыслить. И засунуть все эти чувства куда подальше.oOo
Господи…
Пожалуйста, сделай так, чтобы это прекратилось.
Пожалуйста, я больше не могу
oOo
— Да мне плевать, что вы думаете! — проворчал Чонин, наклонившись к Джисону и Сынмину и подняв руку, чтобы накричать на них. — Можете уходить, если не согласны. У нас будет как минимум десять пицц, и только половина будет с пепперони, потому что вы двое сказали, что не хотите ветчину, а через две секунды уже крадёте еду у остальных, — пожаловался он, повернувшись к Чану, который открыл рот, чтобы возразить. — И даже не начинай! — предупредил Чонин, опасно сузив глаза. — У нас будет как минимум десять пицц, потому что мы все знаем, что ты и Чанбин не можете съесть только по одной. И не вздумай меня переубеждать, — добавил он, когда Чан сделал вид, что хочет возразить. — Да, босс, — с ухмылкой ответил Минхо, уже записывая в блокнот, что они все хотят. — Не понимаю, почему мы каждый раз должны это делать. — проворчал Чонин, бросив на Джисон тяжёлый взгляд, который, казалось, хотел что-то добавить. — Нет, мы больше не будем есть сашими. Мы ели это уже три раза. — Мне нравится, когда он ругается, — сказал Минхо дразняще-мечтательным голосом. — волнует моё сердце. — У него действительно есть этот вайб плохого мальчика, да? — сказал откуда-то Хёнджин, заставив Чонина подпрыгнуть. С досадой он обернулся и увидел, что Хёнджин смотрит на него с игривой ухмылкой. Чонину захотелось умереть. Хёнджин был прекрасен, как всегда… Он совсем недавно обесцветил волосы, и Чонин только и думал о том, как это связано с синеволосым парнем, у которого слишком много мышц и никакого представления о размерах одежды. — Наконец-то ты здесь, — радостно воскликнул Чан, вставая со своего места и бросаясь обнимать Хёнджина. Чан виновато улыбнулся Чонину через плечо Хёнджина, когда парень впился в него взглядом. Он спросил, будет ли Хёнджин, когда Минхо и Чан попросили его прийти. Он переспросил, когда пришёл, и оба поклялись, что их будет только семеро. Чонин должен был догадаться, что они лгут. Дело было не в том, что он не хотел находиться в одной комнате с Хёнджином. Он хотел. Возможно, даже слишком. Но это было трудно. Сложно, когда он не нравился другому парню, и ещё сложнее, когда Чонин все ещё был на взводе. Не помогало и то, что Хёнджин часто бывал у них в квартире, но только когда Чонина не было рядом. Чонин знал о визитах Хёнджина, потому что, во-первых, Феликс был чертовски плохим лжецом, а во-вторых, Хёнджин постоянно оставлял свои наброски повсюду. Новые рисунки углём появлялись повсюду, валялись по всей квартире — Чонин постоянно подбирал их, дошло до того, что складывал их в коробку, где они хранились бы без пыли и вдали от посторонних глаз на случай, если Хёнджин захочет их вернуть. Кроме того, одна из подушек была постоянно испачкана черным углём, как бы часто Чонин ни стирал чехол и ни пытался выбить из него угольную пыль. Конечно, эта была любимая подушка Чонина. Она даже начала пахнуть духами Хёнджина, и Чонин не знал, ему плакать или зарыться в неё с головой и больше не выныривать. Чонин бросил на Чана кислый взгляд, прекрасно понимая, что это он всё подстроил, потому что думал, что это Чонин пытается избегать Хёнджина. В повседневной жизни, да и в любых других обстоятельствах, Чонин обожал Чана. Однако самым большим недостатком его характера была, пожалуй, врождённая потребность решать проблемы, которые просто не нуждались в решении. Ведь именно Хёнджин не любил Чонина. Именно Хёнджин не хотел находиться рядом с ним. Хёнджин ненавидел его. Чонин опустился на диван, думая, не придумать ли ему какую-нибудь неубедительную отговорку, чтобы уйти, но он забыл обо всех своих планах, как только Феликс заглянул в гостиную, его обычно чёрные волосы стали потрясающе светлыми. У Чонина отпала челюсть. — ТВОЮ Ж МАТЬ! — Джисон вскочил со своего места и подбежал к Феликсу. — Боже мой, он блондин! — воскликнул он с возбужденной ухмылкой, дёргая за полудлинные пряди. Улыбка Феликса могла бы осветить всю комнату, его щёки покрылись румянцем, а глаза сверкали так, словно в них были заперты звёзды. Чонин готов был поклясться, что никогда не видел своего соседа по квартире таким счастливым. Никогда. — Выглядит очень хорошо, — похвалил Сынмин гораздо более спокойным голосом, хотя тоже улыбался, радуясь за своего друга. — Я же говорил, что тебе подойдёт. — Я не знал, что ты хочешь покрасить волосы, — сказал Чонин, стараясь не выдать обиды. Судя по тому, как Минхо нахмурился, ему это не совсем удалось. По какой-то причине Чонину было обидно, что Феликс не сказал ему, что хочет покрасить волосы. В сочетании с чувством изоляции от друзей это чувство переросло в нечто очень неприятное. — Ну, что ж… Я просто подумал, что ты не поймёшь. — сказал Феликс с нерешительным видом. Хёнджин посмотрел на Чонина так, словно хотел его убить, и Чонин в очередной раз задался вопросом, чем же он так разозлил этого человека. — Я знаю, как строги твои родители. — добавил Феликс, когда Чонин просто уставился на него. Скорее всего, он думал обо всех тех случаях, когда Чонин вздыхал над одеждой, но так и не купил, потому что знал, что родители никогда не позволят ему её надеть. — Я понимаю, что иногда кажусь вам втоптанным в грязь, — сказал Чонин, изо всех сил стараясь, чтобы в его словах не сквозило разочарование последнего месяца, — но красить волосы не противоречит Библии. Мне всё равно. — Чонин, он не это имел в виду, — поспешил вмешаться Чан, но Чонин достаточно хорошо знал Феликса, чтобы понять, что его румянец означает, что Чонин попал точно в цель. — Выглядит хорошо, — сказал Чонин, потому что, в отличие от остальных, он не был злым или неприятным. И Феликс действительно выглядел хорошо. — Хотя было бы странно написать такой отрывок в Библии. — сказал Минхо, как всегда, спокойно. — Вы не должны красить волосы в другие цвета. — И без того, грехов достаточно, — устало пробормотал Чонин. Отца Хон не впечатлила ревность Чонина, и после долгой проповеди о следовании слову Добра он попросил Чонина произнести добрых двадцать «Аве Мария» и «Отче наш», чтобы искупить свои грехи. — Хм, вот поэтому я и свалил, — сказал Хёнджин, его улыбка была слишком натянутой, чтобы быть непринуждённой. — Молодец! — сказал Чонин, не обращая внимания на то, что вся комната как-то странно на него смотрит. — Что, вы ждёте, что я достану святую воду и всех, мать вашу, окрещу? — Что ж, видимо, священство — это твоё будущее. — сказал Хёнджин, наклонив голову в сторону и пристально глядя на Чонина. — Хотя, возможно, ты захочешь сократить количество брани. Насколько я знаю, это часть сделки. — Я не так уж часто ругаюсь, — защищался Чонин, когда Джисон посмотрел на него расширенными глазами. — Чувак, ты хочешь стать священником? Разве это не означает, что ты не сможешь, например, заниматься сексом? — спросил он, отстраняясь от Сынмина, который пытался закрыть ему рот. — Я не женат, поэтому всё равно не могу заниматься сексом. — сказал Чонин. Глубоко вдохнув, он бросил на Хёнджина кислый взгляд, молча обвиняя его во всём этом безобразии. Он действительно не хотел говорить об этом. — И я не хочу быть священником. Мой священник просто считает, что я должен этим заниматься. Это очень большая разница. — Почему он хочет, чтобы ты стал священником? — спросил Чан, несколько озадаченный, когда ввёл Хёнджина и очень светловолосого Феликса в комнату и усадил на приготовленные для них подушки. — Ты не… — Не похож на священника? — услужливо закончил Чонин. Он покачал головой и посмотрел на окно. — Не похож, — согласился он, — но отец Хон считает, что у меня есть призвание… Что Бог предназначил мне искать преданности Ему, которую можно обрести только через священство. Чонин не удержался и посмотрел на Хёнджина, смутно гадая, не проглядел ли тот его осторожные формулировки. Понял ли он то, о чём говорил, под всеми своими пустыми фразами. — Значит, ты можешь стать Папой Римским? — спросил Джисон через некоторое время. — Нет, не могу, — хмыкнул он, сузив глаза, когда Джисон расплылся в широкой ухмылке. Чонин проигнорировал то, как Хёнджин набросился на Джисона, щекоча своего друга, повалил на пол и смеялся, когда Джисон закричал. — Что происходит? — спросил Чанбин, войдя в дверь последним. — Подожди, Феликс, ты покрасил волосы? Чонин наконец-то улыбнулся, и давление в его груди немного ослабло. Возможно, это было небольшое облегчение от того, что Чонин оказался не единственным, кто остался в стороне от планов Феликса по изменению своей внешности. Он беззвучно проклинал себя за то, что, возможно, слишком остро реагирует на происходящее, но, в свою очередь, месяц, в течение которого с ним обращались так, словно он мог взорваться в присутствии Хёнджина, возможно, уже достал его. Изоляция никогда не приносила ему пользы, и чувствовать, что единственное безопасное пространство, которое у него было, заставляет его оставаться в стороне, было больно. Он отвернулся к окну, позволяя чужому шуму и крикам заполнить его, задушить пустоту тишины, которая медленно росла в его груди. Он просто хотел, чтобы всё вернулось на круги своя, чтобы он снова вписался в общество, чтобы его призраки и желания вернулись в свои коробки. Чонин просто хотел быть нормальным.oOo
— Хорошо, — сказал Чан с таким видом, словно он разгадал код вселенной. Все смотрели на него, пока он размахивал руками, чуть не расплескав свой фруктовый коктейль на пол. — Я никогда… не носил высокие каблуки! — он восторженно оглядывался по сторонам и, кажется, сдулся, когда никто не сделал ни глотка из своего бокала. — Неужели вы все такие скучные? — Нет, — с ухмылкой ответил Хёнджин, на его щеках появился румянец от выпитого, — я просто ждал твоей реакции, — добавил он, тут же сделав большой глоток из своего бокала. — И позвольте вам сказать, что я выглядел великолепно! Все засмеялись, даже Чонин улыбнулся, изо всех сил стараясь не думать о том, как будут смотреться длинные ноги Хёнджина на каблуках. Вечер прошёл на удивление хорошо. Чонин заговорил о волосах Феликса, и друг извинился за то, что скрывал это. Они обнялись, и на какое-то мгновение Чонин почувствовал, что к нему вернулся его сосед по квартире. Заказанная пицца была съедена без остатка, как и предполагал Чонин, и это было приятно. Чонин держался на расстоянии от Хёнджина, но наконец-то ничего страшного не произошло. Обычная неловкость исчезла, и Чонин смог расслабиться. Чонин хорошо проводил время, уютно устроившись между Феликсом и Сынмином. Он скучал по своим друзьям. Когда Минхо предложил им выпить, Чонин и Чан предпочли обойтись соком, в то время как остальные участники группы постепенно становились всё более пьяными. Естественно, именно Джисон предложил сыграть в «Я никогда не…» — Я никогда… не влюблялся без признания, — сказал Джисон. Чан выругался, но допил остатки напитка. Большинство из них так и поступили, заслужив несколько дразнящих замечаний. Чонин посмотрел на свой напиток — в основном это был сок — и поднёс стакан к губам. Он закрыл глаза, услышав, как Джисон ахнул. — Не может быть! Ян Чонин влюблялся! — крикнул он, глядя на него широкими, как блюдца, глазами. — Ну же, давайте послушаем. — Ничего особенного. И ты не попросил других рассказать свою историю. — нахмурившись, сказал Чонин своему другу. — Серьёзно, это ерунда, — пробормотал Чонин и застонал, когда вдруг обнаружил, что все смотрят на него. — Подожди, это та девушка из церкви? — спросил Феликс, выглядевший так, словно он только что раздобыл сплетню века. Чонин нахмурился. — Ты говоришь о Соджин? Ни за что! — сказал Чонин, покачав головой. — Но вы же мило смотрелись вместе, — с улыбкой заметил Чанбин. Чонин бросил на него кислый взгляд, отчего тот рассмеялся. — Что? Ты даже проводил её до автобуса, как настоящий джентльмен и всё такое. — Во-первых, нет! — сказал Чонин, с грустью глядя на стоящую рядом с ним рюмку Сынмина и жалея, что у него не хватало смелости пойти против воли отца и выпить её одним махом. — Во-вторых, я провожаю её до автобуса только для того, чтобы не дать одному из парней подойти к ней. Его тупо слушать, а она милая. Было бы неправильно позволить ей в одиночку отбиваться от такого придурка. — Хм, — протянул Сынмин, на его губах заиграла улыбка, — кто же это? — спросил он, слегка подталкивая Чонина в бок. Чонин не отводил глаз от пола, хотя очень хотелось перевести взгляд на Хёнджина и выдать всё. — Ладно, это была просто влюбленность, — наконец признался Чонин, чувствуя, как его щёки разгораются. — Просто симпатия. Это было глупо и нелепо, мне было семнадцать, а этот человек… просто был таким красивым. Чонин закрыл глаза, вспоминая, как выглядел тогда Хёнджин. — Они с семьёй сидели передо мной в церкви, и когда светило солнце, оно падало в окна и купало великолепный образ в этом потустороннем свете, — почти невольно улыбнулся Чонин. — Само изящество во плоти, словно Бог сформировал и поместил на землю это прекрасное существо, чтобы показать, какой Он удивительный творец. Мы мало разговаривали, но всякий раз я чувствовал нескончаемую доброту от этого человека. Я просто не мог удержаться. — Почему ты так и не признался? — спросил Чанбин. Чонин моргнул, открывая глаза, и образ молодого Хёнджина, который он вбил себе в голову, растворился. На него смотрел реальный человек, а не заблудшая фантазия Чонина, глаза были мягкими, голова наклонена, и он смотрел на Чонина так, словно тот был самым милым существом на свете. — Ничего не вышло. — сказал Чонин, и улыбка его сошла на нет. Как он мог сказать им, что это грех? Они бы сразу догадались. А Хёнджин, возможно, уже знает. — И даже если бы я что-то сказал, мы не смогли бы быть вместе. А потом они… переехали. Они переехали, и мы больше не встречались, — сказал Чонин, сдерживая дрожь от лжи. Ещё одна вещь, в которой он должен был покаяться. — Уверен, ты ещё найдешь кого-то такого же особенного, — сказал Чан, обхватив Чонина своими длинными руками, и наступила тишина. — Подожди, Хёнджин, — сказал Сынмин, повернувшись к парню, — ты знаешь, кто это? Вы ведь из одной церкви, верно? Чонин замер, с ужасом глядя на свои серые носки. — Прихожан было много, — ответил Хёнджин, позволив Чонину вздохнуть с облегчением. — Девушек было так много, что я не мог уследить. К тому же я никогда не смотрел на девушек. Я был слишком занят, разглядывая мальчиков. — Как наш маленький церковный певец. — сказал Чан, крепко обнимая Чонина. — Ты когда-нибудь засматривался на нашего маленького солиста, а? — дразняще спросил он Хёнджина, и Чонин почувствовал, как его щёки разгорелись. — Хм, немного, — ответил Хёнджин с коварной ухмылкой. — Однако его голос, Чан, клянусь, ты не слышал настоящего пения. Я даже не знал, что тогда пел именно Чонин, вот так сильно он изменился. Остальные засмеялись, и вскоре игра возобновилась, но Чонин уже почти не слушал. Он смотрел на Хёнджина, который смеялся, прижимаясь то к Чанбину, то к Джисону. Он даже не подозревал, что его пение произвело такое неизгладимое впечатление. Ему было больно осознавать, что он действительно был всего лишь пятном на радаре Хёнджина, но в то же время он был рад, что оставил хоть какой-то след в памяти, даже если это был всего лишь его голос.oOo
Было уже поздно, и Чонин понимал, что ему пора идти домой, иначе придётся остаться на ночь. Хёнджин лежал на диване и разговаривал с Сынмином о книгах. Чонин хотел было присоединиться, но не хотел нарушать перемирие, которое, похоже, установилось между ним и Хёнджином. Джисон и Чан разговаривали о музыке, Джисон напевал полупьяные реплики Чану, пока тот возился с ритмами на своём компьютере. Минхо сидел, полуобняв Феликса, и разговаривал с ним о танцах, а Чанбин — в редкий момент затишья — просто смотрел на Феликса. Чонину стало не по себе. Он не мог не вспоминать тот день, когда увидел их на улице. Он был уверен, что они держались за руки, а Соджин решила, что они встречаются, и как руки Феликса и Чанбина были спрятаны за бедро Чанбина, но почему-то Чонин был уверен, что они держались за руки. Феликс непременно рассказал бы ему, если бы что-то происходило. Он покачал головой и медленно встал. Он улыбнулся Минхо, когда тот посмотрел на него, и сказал «в туалет», успокоив старшего. Он прошёл по неудобно длинному коридору до ванной комнаты и вздохнул, когда наконец остался один. Приятно быть вместе со всеми, но постоянное присутствие Хёнджина действовало Чонину на нервы. Он с облегчением вздохнул и плеснул на лицо водой. Выйдя из ванной, его ноги в носках не создавали шума, когда он медленно направился в гостиную. Он не хотел быть тихим, но это происходило каждый раз, когда он немного нервничал. Странная привычка, навязанная ему строгими родителями и вечными наставлениями отца о том, что детей должно быть видно, но не слышно. Чонин на собственном горьком опыте научился не издавать ни звука. Позже он думал, что услышал их именно потому, что был так сосредоточен на том, чтобы не издать ни звука. Стон был настолько тихим, что многие не обратили бы на него внимания, но Чонин остановился на пороге кухни и поднял бровь, когда в коридор донесся еще один почти беззвучный стон. Впереди виднелась гостиная и он увидел, что остальные сидят на полу, продолжая разговаривать и смеяться. Сынмин втянул Минхо в их с Хёнджином дискуссию, а Джисон и Чан все ещё работали над музыкой. Не хватало только Чанбин и Феликса. — Бинни, — почти беззвучно вздохнул Феликс и Чонин остановился, его сердце замерло в горле, — пожалуйста, Чонин вернётся в любой момент. — Но я так скучал по тебе, — сказал Чанбин, голос его был глубоким и хриплым. Вскоре раздался звук поцелуя и Феликс выдохнул ещё один звук, — и мне очень, очень нравятся твои светлые волосы, — голос Чанбин был грубым, наполненным страстью… и любовью. Чонин сглотнул, ногти начали впиваться в кожу его ладоней. Одна из его рук поднялась, чтобы схватить распятие, тяжело висевшее на шее. Он крепко сжал его, края впились в кожу. — Пожалуйста, пойдём со мной домой. В моей постели так пусто без тебя, — сказал Чанбин, голос его был мягким и умоляющим, как никогда раньше Чонин не слышал от него. Чонин знал, что не должен этого делать, но шагнул вперёд, заглянул на кухню и у него перехватило дыхание. Края распятия всё глубже впивались в кожу. Феликс и Чанбин, казалось, ничего не замечали, и Чонин не мог их винить: они были слишком заняты, чтобы видеть что-то, кроме друг друга. Чанбин прижал Феликса к стойке, короткие ноги Феликса обхватили его талию, и они стали целоваться. Чанбин оторвался от губ Феликса и стал целовать его горло, вызвав очередной придушенный стон. Чонин не проронил ни слова, проходя в гостиную, распятие наконец-то пробилось сквозь кожу. Первым его заметил Минхо, его улыбка спала, когда он вгляделся в лицо Чонина. — Чонин, что случилось? — спросил он, вскакивая на ноги. Из компьютера Чана доносилась музыка и Чонин подумал, не из-за этого ли Феликс и Чанбин осмелились так свободно вести себя на кухне. — Феликс и Чанбин… — не успел он договорить, как лицо Минхо изменилось и Чонин понял всё, что ему нужно было знать. — А. Ты знаешь, — сказал Чонин, голос его был пустым. И тут его осенило. Его сосед и лучший друг встречался с кем-то. Его сосед-христианин, который всегда понимал его, заботился о нём и рассказывал ему обо всем — солгал. Феликс утаил от Чонина что-то глубоко личное. Намеренно. Чонин снова почувствовал, как к нему подкрадывается изоляция. — Как долго? — спросил он, не нуждаясь в подтверждении Минхо. Его друг, если он вообще ещё был таковым для них, смотрел в пол и Чонин почувствовал, как в нём разгорается гнев. — Как долго? — снова спросил Чонин, стиснув челюсти так сильно, что стало больно. — Пару месяцев. — наконец признал Минхо и Чонин глубоко вздохнул. — Хотя это продолжается уже дольше, — признал он, поднимая глаза и бросая на Чонина жёсткий вызывающий взгляд. Чонин выпустил из рук распятие, на нетронутом золоте осталось крошечное пятнышко крови. — Мне пора, — сказал Чонин, уже на полпути к двери и обуваясь. Он не стал зашнуровывать их как следует, а просто затянул достаточно туго, чтобы они не спадали. По его пальцам стекала капля крови, капая на пол, но в предательской ярости он почти не замечал этого. — Чонин, — сказал Чан, голос его был твёрд, — будь благоразумен. Я знаю, ты этого не понимаешь, но они влюблены. Они геи и в этом нет ничего плохого. Чонин ничего не ответил, только натянул пальто, засунув в него руки. Он был согласен с Чаном. Он был согласен, но это не помогало справиться с болью. Больно было от того, что он один не знает, что он один недостоин. Что ему не доверяют. Остальные молчали и Чонин разозлился ещё больше. Конечно, именно поэтому они и не хотели его брать. Потому что они считали его гомофобом. Они думали, что именно поэтому он избегает Хёнджина. Чонин смотрел на Чана тяжёлым взглядом, не решаясь заговорить. Он знал, что не может ничего сказать. Он слишком хорошо знал свой характер. Феликс решил войти в комнату, и синяк на его шее подсказал любому, у кого есть мозги, чем они с Чанбином занимались. Чанбин последовал за ним, два стакана воды служили им алиби. — О, ты уже уходишь, Чонин? — спросил Феликс, и улыбка на его лице исчезла, когда он понял, что Чонин разозлился. — Чонин знает, — прошептал Джисон с пола, глядя на Чонина испуганными глазами. Они все смотрели на него так, словно он был неправ. Как он мог быть неправ, когда его друзья, все до одного, сознательно решили солгать ему в лицо, обмануть его, утаив довольно очевидные в ретроспективе отношения Феликса и Чанбина? Как они все могли лгать ему, обманывать его и не пускать к себе? Как он мог быть неправ, когда они сами действовали за его спиной, когда они даже не дали ему шанса принять их. Ещё одна капля крови стекала с его руки, крошечный разрыв в середине ладони начал болеть. Он не произнёс ни слова, даже не пытался слушать заикания Феликса, вырываясь из рук Минхо, который схватил его, пытаясь заставить остаться. Чонин ушёл, захлопнув за собой дверь.