Но они кричали: распни, распни Его!
— Евангелие от Луки 23:21
Было уже поздно, когда Чонин поднимался по лестнице своего дома. Мать задерживала, не желая выпускать его за дверь, всё ещё пытаясь получить от Чонина обещание, что он переедет обратно. Он не дал ни одного, но был близок к этому. Поездка домой на поезде прошла в тишине, три часа на скоростном поезде показались вечностью, когда Чонин просто смотрел, как Южная Корея проносится за окном. Отец вернул ему телефон только в самый последний момент, когда устройство было уже мертво для всего мира, и только тогда Чонин понял, что забыл зарядное устройство, что лишило его возможности связаться с друзьями до возвращения домой. Всю дорогу домой он переживал: как поговорит с друзьями, как будет волноваться, как объяснит почему вообще не позвонил им после того, как ушёл от них пару дней назад. Он так волновался, что никак не мог расслабиться. В тот момент, когда он наконец-то вышел из автобуса, и перед ним в конце улицы вырос его собственный дом, Чонину захотелось заплакать. Ноги налились тяжестью, когда он пробирался к двери, набирая знакомый код, на самом деле почти вслепую. Он не был уверен, чего ожидал, когда открыл дверь, но тёмная тишина явно была не тем. Он вдохнул, их с Феликсом запах смешался в уютный аромат, который кричал о доме: запах их стирального порошка, одеколона Феликса и запах зелени, исходящий от их общих растений. Чонин почувствовал, как из него уходит напряжение. Впервые за три дня он наконец-то смог успокоиться. Чонин скинул ботинки и прошёл в дверь, держа в руках сумку и еду, которую мать заставила его взять с собой — баночки с безвкусным кимчи и недосоленными закусками. Он знал, что они с Феликсом съедят их с бо́льшим количеством приправ, чем мама Чонина когда-либо могла бы позволить. Чонин вошёл в гостиную и огляделся, при виде свитера, наброшенного на диван, и носков Феликса, разбросанных по полу, в животе у него поселилось что-то безмятежное. Это был его дом. Его и Феликса. Чонин должен был быть здесь, а не в Пусане. Вздохнув, Чонин бросил сумку на пол и отнёс еду на кухню, чтобы убрать её. Он посмотрел на часы и нахмурился, было уже одиннадцать. Он посмотрел на закрытую дверь в комнату Феликса и подумал, не проводит ли его сосед по квартире ночь с Чанбином. Не то чтобы Чонин мог его в этом упрекнуть. Насколько Феликс знал, Чонин всё ещё был в бешенстве. Никто из них даже не знал, что он вообще собирался в Пусан, так что ожидать целой вечеринки по случаю возвращения домой было, пожалуй, чересчур, но он надеялся, что Феликс будет дома, и они смогут как можно быстрее уладить эту ссору. Чонин немного походил по квартире, бросил одежду в корзину, чтобы постирать её позже, полил растения, взбил и поправил подушки. Он посмотрел на входную дверь, где до сих пор не было обуви Феликса, и, наконец, направился в свою комнату. Распятие над кроватью беззвучно насмехалось над ним, когда он плюхнулся на кровать, бездумно подключая телефон к зарядному устройству. Откинувшись назад, Чонин закрыл глаза, расслабился на подушках и глубоко вздохнул, пытаясь обдумать, что сказать Феликсу, когда тот вернётся домой. На столе телефон Чонина ожил, но он уже заснул.oOo
Чонин открыл глаза и на минуту сбитый с толку, почувствовал, как джинсы впиваются в кожу. Он оглядел свою спальню, залитую ярким осенним солнцем. Прошло ещё мгновение, прежде чем он вскочил с кровати и посмотрел на свой телефон, который был полностью заряжен. Когда он увидел время, его глаза ещё больше расширились, и он даже не обратил внимания на сообщения на экране блокировки. — Блять. Блять! БЛЯТЬ! Он вскочил на ноги, срывая с себя вчерашнюю одежду и накидывая новую. Он забыл поставить будильник и теперь очень, очень опаздывал на занятия. Однако если он поторопится, то, возможно, успеет на урок физики как раз вовремя. Чонин забежал в ванную, пытаясь совершить маленькое чудо — сделать всё сразу. Даже не потрудился причесаться, натягивая пару разномастных носков, один из которых, как он был уверен, принадлежал Феликсу. Чонин взял телефон, не удостоив его взглядом, и выскочил за дверь, едва успев схватить сумку и натянуть кепку на свои растрёпанные волосы. Когда он, наконец, опустился на своё место рядом с Йедамом, то слегка задыхался от бега, а желудок был готов съесть сам себя от голода. Йедам улыбнулся ему, сначала слабо, но потом, когда он рассмотрел внешность Чонина, улыбка стала чуть ярче. — Тяжёлая ночь? — спросил он, бросив взгляд в ту сторону, где профессор все ещё спорил с проектором. — Проспал, — вздохнул Чонин, немного неловко поправляя кепку на голове, — забыл поставить будильник, когда вернулся домой, — добавил он с тонкой улыбкой, роясь в сумке в поисках ручки. — Вот, — неожиданно сказал Йедам, ткнув ручкой в бок Чонина, — возьми мою. Я всё равно пишу заметки на ноуте, — добавил он с улыбкой, которая всё ещё была слишком натянутой. — Спасибо, — улыбнулся Чонин, расслабив плечи. — Не за что. — сказал Йедам, переведя взгляд на переднюю часть класса, где другой студент помогал профессору подключить проектор. По крайней мере, Чонин выбрал правильный день, чтобы почти опоздать. — И ещё, — немного неуверенно добавил Йедам, — мне нравится эта толстовка. Ты хорошо выглядишь без своего обычного поло. Чонин опустил глаза и только тогда осознал, что на нём толстовка, которую он украл у Чана. Она была больше на два размера, учитывая, что плечи у того были огромные, но Чонину так нравилось в ней кутаться, что Чан отдал её ему. Джинсы принадлежали Джисону, рваные, которые он хотел выбросить, потому что они были слишком велики, и которые Чонин стащил, несмотря на то, что знал, что никогда не осмелится надеть их за пределами квартиры. Всё это были вещи, которые Чонин носил… дома. — Спасибо, — ответил Чонин, его щёки немного потеплели. Невообразимо, он был настолько занят, что даже не удосужился подумать, что на нём надето. Он посмотрел на Йедама краем глаза, и странное чувство наполнило его грудь. Чонин всегда старался скрывать, кто он, вернее, что он, и в итоге это ничего не изменило. Всё равно все знали, и все ненавидели эту его часть. Так зачем же Чонин вообще пытался стать кем-то другим? Конечно, Чонин не мог быть ни с кем, он не мог принять предложение Йедама о свидании, но, возможно, Чонин мог бы начать что-то делать для себя. Завести друзей за пределами своей компании, носить одежду, которую ему не разрешали дома. Если у Чонина осталось всего полгода до возвращения в Пусан, почему бы ему просто не насладиться этим? Вся семья считала, что он и так плавает на грани разврата, так что, неужели было бы так плохо просто сделать что-то, чего он хочет, для разнообразия? Неужели исследование действительно может быть настолько греховным? — И, эм, — сказал Чонин, глядя на профессора, который уже почти был готов начать занятие, — та чашка кофе… я хотел бы принять твоё предложение, может быть, в качестве друга? Улыбка Йедама была ослепительной, и в кои-то веки Чонин почувствовал, что сделал что-то правильное, что-то хорошее. — Конечно, — сказал Йедам, — с удовольствием.oOo
Чонин был в хорошем настроении, когда направлялся в кафе. Его желудок громко урчал, так как ему всё ещё не представилась возможность поесть. Он был совершенно уверен, что ещё чуть дольше без еды и он упадет в обморок. Он натянул кепку, достал из кармана телефон и набрал код, после чего телефон воскрес. Чонин остановился в нескольких метрах от кафе, удивленно подняв брови от количества пропущенных звонков и смс. Сердце его упало, когда он медленно прочитал несколько из них. Среди них были гневные от Сынмина, более дипломатичные от Минхо и несколько яростных от Чанбина, от которых у Чонина на глаза навернулись слёзы. Прокрутив страницу вниз, он увидел, что Джисон сказал ему, что ему нужно позвонить и «вытащить голову из задницы и поговорить с Феликсом», и даже Хёнджин написал ему сообщение, назвав его мудаком. Когда он заглянул в групповой чат, сердце Чонина упало в самый низ живота. Чанбин несколько раз выгонял его, Джисон и Минхо добавляли обратно, пока Чан не сказал им всем прекратить. После этого наступила тишина… Список пропущенных звонков был длинным, он тянулся до самого полудня воскресенья, но в основном Минхо пытался дозвониться до него, Чан, похоже, сдался в субботу днём. От Феликса не было ни одного сообщения или звонка. — Эй, ублюдок! Чонин обернулся на крик, глаза слегка затуманились от слёз, и увидел, что к нему направляется Хёнджин. Сердце Чонина, как обычно, заколотилось, а нервный трепет в животе только усилился, когда Хёнджин подошёл к нему вплотную, ступив прямо в личное пространство. — Хёнджин, я… — попытался что-то сказать Чонин, но Хёнджин резко оборвал его, грубо схватив за затылок и больно дёрнув за выбившиеся пряди на затылке, грозясь сбить с головы кепку. Хёнджин с силой наклонил голову Чонина в сторону и впился губами в его губы в мучительном поцелуе. Мозг Чонина перестал работать. Губы Хёнджина были тёплыми, мягкими и скользкими от ванильного бальзама. Он был твёрд, не давая Чонину дышать и бороться, когда он углубил поцелуй, раздвинул губы Чонина и погрузился внутрь. У Хёнджина был вкус кофе и сахара, который он, вероятно, добавил, чтобы побороть горечь. От него пахло цитрусовыми и персиками, а также лёгким ароматом одеколона. Он полностью заполнил все чувства Чонина, заглушив всё вокруг, заставив мир остановиться. Чонин не мог ничего сделать, кроме как капитулировать, выполняя приказы Хёнджина, не в силах что-либо предпринять, так как его мозг был сожжён из-за явной перегрузки информацией. Хёнджин целовал его. Мужчина целовал его. Сердце билось так быстро, что Чонин боялся, как бы оно не остановилось. Его душа пела от того, как правильно было иметь Хёнджина так близко. После стольких лет мечтаний, тоски и осуждения себя, Чонин наконец-то узнал, что такое поцелуй Хёнджина, каков он на вкус, как он двигается, как ощущается его язык на своём. Это было идеально. Худощавое тело Хёнджина, прижатое к Чонину, было таким тёплым, что Чонину казалось, что ему больше никогда не будет холодно. Это был его первый поцелуй, и каким-то образом это был единственный человек, которого он любил. Это было прекрасно. Хёнджин отстранился, давая Чонину возможность глотнуть кислорода, прохладный воздух почти обжёг его ярко-красные щёки, и Чонин поднял голову. Он никогда не видел Хёнджина так близко, никогда по-настоящему не видел, какие у него острые скулы, какой царственный изгиб носа, какой красивый разрез глаз. Хёнджин был самым совершенным человеком из всех, кого Чонин когда-либо видел. Вблизи глаза Хёнджина были огромными, такого глубокого карего цвета, который Чонин больше нигде не видел. И там, под глазами, была маленькая метка красоты, словно капля чернил для совершенствования шедевра. Хёнджин впился взглядом в Чонина, глаза его были суровы, а лицо искажено гневом. Чонин растерянно моргнул. Если Хёнджин только что поцеловал его, с чего бы ему злиться? — Теперь ты тоже грешник. — прорычал Хёнджин, приблизившись к нему так близко, что его слова можно было принять за ласку. — Гори в аду вместе с остальными, придурок. Руки, только что прижимавшие его к себе, сомкнулись на плечах Чонина, неожиданно резко оттолкнув его. Чонин успел как-то ухватиться за бока Хёнджина, но был резко вырван и попятился назад. Кепка Чонина упала на землю, ветер трепал его волосы, задувая их в лицо, и он смотрел на человека, которого любил. На человека, который его ненавидел. Хёнджин с усмешкой посмотрел на него и отвернулся. У Чонина защемило в груди, когда он осознал, что произошло. Его первый поцелуй был не из любви, а из мести. Потому что Хёнджин ненавидел его. Презирал его. — Ёбаный гомофоб, — бросил Хёнджин через плечо и Чонина чуть не вырвало. Стало только хуже, когда он поймал взгляд Сынмина. Тот напряжённо смотрел на Чонина, в его глазах ясно читался гнев. В конце концов, он развернулся и пошёл за Хёнджином, оставив Чонина одного. По лицу Чонина потекли слёзы, когда он понял, что произошло. Они все решили, что он гомофоб, и больше ему не рады. Он посмотрел на свой телефон, и бесконечные пропущенные звонки вдруг обрели смысл. Они ненавидели его. Ненавидели за то, что он был именно таким, каким его хотели видеть родители. Ненавидели, не дав ему шанса объясниться или защитить себя. Со слезами, затуманившими его зрение, Чонин снова открыл групповой чат. Он смотрел на него и думал обо всех словах, которые он мог бы сказать, обо всех объяснениях, которые он мог бы дать. Но будет ли это иметь значение? Если они уже всё решили, не будет ли все сказанное им звучать как слабые оправдания? «Простите» поспешно напечатал он и нажал кнопку «Отправить», прежде чем успел передумать. Подавив всхлип, он вышел из чата и закрыл приложение. Возможно, так было лучше. Возможно, так хотел Бог. Возможно, это было его наказание за то, что он родился злым грешником. Наказание за то, что он думал, что ему когда-нибудь будет дозволено измениться. Возможно, это было его возмездие за то, что он всегда мечтал поцеловать Хёнджина. Теперь он это сделал и пожалел. Это был лучший момент в его жизни. Вскоре за ним последовал худший.oOo
Боже.
Почему Ты оставил меня?
oOo
Чонин блуждал. Слёзы уже давно высохли, он ещё глубже натянул на лицо кепку, скрывая опухшие глаза и залитые слезами щёки. Он не знал, как долго и куда он шёл, но вдруг остановился. Перед ним возвышался знакомый фасад его церкви и солнце заливало его золотистым светом, пробиваясь сквозь тёмные тучи, низко висевшие в небе. Он не знал, зачем вошёл туда. Нет, это была ложь. Чонин знал. Чонин вошёл туда, потому что хотел комфорта. Он жаждал его. И дом Божий был единственным местом, где он знал, что обязательно найдёт его. Но когда он вошёл внутрь, окропив грудь святой водой, он почувствовал пустоту. Он прошёл к скамьям и сел, положив большой палец на кольцо с чётками и приготовившись молиться… но его мысли были пусты. Тепло, которое он всегда ощущал в своей груди, исчезло. Ему было так холодно… Так холодно, что даже Божья благодать не могла достичь его. Он уставился на свои руки. Он снова и снова воспроизводил поцелуй, всё больше чувствуя себя идиотом, из-за того, что не понимал, что Хёнджин хотел, чтобы он согрешил. Чтобы почувствовал вкус того, за что Чонин, по-видимому, осуждал Феликса. Если бы только Хёнджин знал, как похожи Чонин и Феликс на самом деле, как грешен Чонин до глубины души, как Чонин тоже родился с желанием поступать неправильно, как Чонин годами мечтал о таких поцелуях, не давая себе уснуть по ночам, когда его тело сгорало от неутолённого желания. Губы Чонина горели от стыда. Поцелуй ему понравился. Это было правильно. Лучше, чем любой поцелуй в щеку или ласковое объятие, которые он когда-либо получал. Чонин почувствовал себя совершенным, наконец-то, как частичка, которая принадлежала ему, когда Хёнджин заключил его в свои объятия. Полноценным и правильным. Но это была игра. Уловка, чтобы заставить Чонина чувствовать себя больным. И это сработало. Только не так, как хотел Хёнджин. Чонин закрыл глаза, отчаянно пытаясь найти любовь Бога, но ничего не нашёл. Он встал со скамьи и подошёл к свечам. Он зажёг одну и, глядя на Деву Марию, стал размышлять о том, как она отдала всю свою жизнь Богу, чтобы выносить его сына и потом похоронить его. Вся эта боль ради обещания Божьей милости в конце. Для Чонина обещания вечной жизни звучали все пуще и пуще, ведь как чистилище могло быть хуже этого, как мог ад быть хуже того, чтобы навсегда запереть часть себя? Разве может быть наказание хуже, чем жизнь, подаренная Чонину? Не осталось ни одного человека, которого Чонин мог бы разочаровать. Родители разочаровались в нём за его недостатки, проступки и сексуальную ориентацию. Друзья разочаровывались в нём, считая, что он осуждает Феликса и Чанбина. Чонин был разочарован в себе, ведь он разрушил всё хорошее, что у него было. Он пошёл к исповедальне, держась на расстоянии от других людей в очереди. Это было быстро, пожалуй, даже слишком быстро, прежде чем Чонин проскользнул внутрь, приоткрыв маленькую дверцу, чтобы батюшка мог его услышать. Он очертил крест на груди и встал на колени, как его всегда учили. — Простите меня, отец, ибо я согрешил, — начал Чонин, слова срывались с его губ от слишком долгой практики, — прошло два дня с моей последней исповеди. Чонин глубоко вдохнул, подыскивая нужные слова. — Я… — он остановился, слова застряли у него в горле. Он не хотел. Он не хотел признаваться в том, что поцелуй был грехом. Это не было похоже на грех. Он не чувствовал себя неправильным. Это было божественно правильно. Поцелуй Хёнджина показался ему откровением… Нет, не показался, а был откровением. Чонин причинял боль другим из-за своих поступков, его понимали или не понимали, и всё потому, что он скрывал свое истинное лицо. Он понимал Феликса, но друг этого не знал. Он всегда считал, что они одинаковые… Но Феликс этого не знал. Всё, что всегда было так понятно Чонину, оставалось тайной для Феликса. И теперь их дружба была разрушена. — Я проявил неуважение к своим родителям. — сказал Чонин, и это действительно показалось ему грехом. Ведь он солгал. Соврал о возвращении, соврал, что не хочет грешить. — Я солгал, — добавил он, не став уточнять, даже когда священник рядом с ним попытался заставить его признать тяжесть своего греха. — Поскольку ты не говоришь мне, о чём солгал, я предположу, что в этом есть злой умысел. Помолись двадцать раз «Отче наш» и двадцать «Аве Мария» в качестве покаяния. Пожалуйста, помни о слове Божьем и больше не лги. Уважай своих родителей и помни о мелких грехах, — сказал он без эмоций. Чонин больше ничего не говорил. После раскаяния священник прочёл молитву отпущения грехов: «…Отпускаю тебе грехи твои, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.» Чонин снова скрестил руки на груди, привычного облегчения от отпущения грехов больше не было. Вместо этого он чувствовал лишь пустоту. — Возблагодарите Господа, ибо Он благ, — сказал священник вместо прощания. — Ибо милость Его пребудет вовек, — слабым голосом произнёс Чонин. Грудь сдавило. Спокойствие и ощущение сопричастности, которые он обычно находил в церкви, исчезли. Он вышел из исповедальни, вернулся к скамьям и за один присест прочитал все сорок молитв. Кольцо крутилось на его пальце с каждой молитвой, кружась и кружась, бесконечно пытаясь отпустить ему грехи, так глубоко укоренившиеся в нём, что он даже не знал, где начало, а где конец греха. Желудок сводило от голода и тошноты, но Чонин продолжал молиться, шептал знакомые слова под нос, кольцо беспрестанно крутилось на пальце, и с каждым словом он искал спасения. Но не находил его.