Не бойся, сын Мой, твои грехи прощены!
— Евангелие от Матфея 9:2
Пока остальные посетители вставали и собирали свои вещи, Чонин продолжал сидеть в ряду скамей, который за последние несколько недель стал для него почти привычным. Семьи собирали своих детей, а пожилые люди стояли рядом и ждали друзей, чтобы пойти всем вместе. Странно оживленный шум наполнял церковь, и Чонин, глядя на большой золотой крест, наполнялся всепоглощающим чувством лёгкости. Наслаждаясь, он закрыл глаза. Эта церковь сильно отличалась от любых других, в которых ему доводилось бывать. Здесь не было той красоты, которая присуща витражам, которые отбрасывали разноцветные блики, когда их освещал солнечный свет. Но здешние люстры и их яркий свет, отражающийся на стенах чистым белым сиянием, действовали успокаивающе, как-то очень непривычно, но комфортно. Вся церковь была намного современнее, чем привык Чонин, но каким-то образом от этого становилось только легче. Чонин глубоко вдохнул и позволил умиротворяющему спокойствию обволакивать его. Ощущение близости к Богу, чувство завершённости наполнили его даже в самых тёмных уголках его существования. Понимание того, что ты человек, несовершенный, но в то же время прощённый. Чонин понимал, что ему пора вставать и отправляться домой. Те, с кем он сидел в одном ряду, уже давно покинули церковь, и по затихающему шуму было понятно, что церковь уже почти пуста. Остался только Чонин, одинокая блуждающая душа на скамье в конце зала. Но ему не хотелось идти домой. Феликс пригласил Чанбина, и к тому же говорил, что Сынмин с Хёнджином тоже придут, так что возвращаться Чонину было некуда. Тем более что Минхо был со своей танцевальной командой, а Джисону нужно было закончить работу. Было легче просто сидеть здесь, чем признавать, что его жизнь пошла наперекосяк и что он до сих пор в ссоре с половиной своих друзей. Проще наслаждаться ощущением единения с Богом, чем признать, что он по-прежнему в основном один. Лёгкие шаги нарушили тишину церкви. — Ты стал нашим постоянным гостем, — сказал Доюн, осторожно присаживаясь рядом с Чонином. Парень открыл глаза и с удивлением обнаружил, что в зале действительно нет людей и они с Доюном одни. Он даже не заметил, насколько стало тихо вокруг, остатки шума полностью исчезли. — Да, — сказал Чонин, застенчиво улыбаясь, — здесь хорошо. Люди очень милые и приветливые. Мне здесь очень нравится, гораздо больше, чем в моей старой церкви. Я даже начал читать о Лютере. — И всё же ты выглядишь так, словно тебя что-то беспокоит, — с доброй улыбкой сказал Доюн, откинувшись на спинку скамьи. Он выглядел немного странно в своей мантии, Чонин привык видеть его в дедушкином свитере. — О, — сказал Чонин, слегка одергивая рубашку. Видимо, он был как открытая книга даже для тех, кто его едва знал. — У нас тут не принято исповедоваться, но если тебя что-то беспокоит, я всегда могу дать совет, — осторожно сказал Доюн, украдкой поглядывая на Чонина. — Ведь иногда самый маленький камешек в нашем ботинке причиняет сильнейшую боль. Чонин некоторое время молчал, распятие беспокойно крутилось между пальцами. — Я поссорился с друзьями, — наконец признался Чонин, чувствуя себя глупо, но всё же продолжил. — Два моих лучших друга начали встречаться. Они думали, что я буду против, и скрывали это от меня, а когда я узнал… Я не очень-то хорошо отреагировал, — слова давались с трудом. Ему было стыдно за свою реакцию, но в то же время Чонин не мог найти в себе силы пожалеть о ней. Он отреагировал так потому, что ему было больно, и, возможно, впервые в жизни почувствовал, что может выразить свою обиду, не получив за это наказания. Он был не прав, но, по крайней мере, позволил себе быть честным с самим собой. Он не сожалел об этом. Но он жалел обо всём, что произошло потом. В отличие от ожиданий Чонина, Доюн терпеливо ждал, не требуя от него дополнительной информации. Он не выпытывал у него всю историю, не вытягивал из него слова, которыми парень не хотел делиться. Вместо этого он, казалось, довольствовался тем, что Чонин хотел дать. — Я действительно повёл себя как… идиот, — признался Чонин, бросив быстрый взгляд на крест. — Мои друзья решили, я недоволен тем, что они встречаются, а не тем, что они мне врали, — продолжал он, и каждое слово давалось легче предыдущего. — Мои друзья — геи, — наконец признался Чонин. — И они решили, что мне не нравится, что они вместе, потому что я католик. Я не могу их в этом винить, потому что в католической церкви то, что они состоят в отношениях — это неправильно. Но я никогда так не думал. Это не казалось мне греховным. Чонин глубоко вздохнул, осторожно потянувшись к своему распятию. — Немного иронично обвинять меня в гомофобии, когда я сам… гей, — сказал он. Всё ещё было немного странно признаваться в этом и не чувствовать боль и вину, которые должны были следовать за этим откровением. Золотой крестик слегка поблескивал в лучах солнца, мягко напоминая о чём-то, в чём Чонин ещё не был до конца уверен. — Но мои друзья, конечно, этого не знали, поэтому очень сильно разозлились, и, в общем, было сказано то, чего не следовало говорить, и случилось то, чего не должно было случиться, а теперь всё в полном беспорядке, и я не знаю, как это исправить, — Чонин глубоко вдохнул, холодный воздух заполнил лёгкие. — Я даже не знаю, хочу ли вообще всё это исправлять. Доюн молчал некоторое время, давая Чонину возможность добавить еще что-нибудь, если тот захочет. Когда парень не продолжил рассказ, священник кивнул и задумался на некоторое время. — Твои друзья, — сказал наконец Доюн, — делают ли они тебя счастливым? — Раньше так и было, — ответил Чонин, опустив взгляд на колени. — Благодаря им я чувствовал себя самим собой. Как будто я нечто большее, чем то, что из меня сделали родители. Я люблю их, — со вздохом сказал он, поднимая взгляд со своих рук. — Но такое ощущение, будто они меня совсем не знают, — признался парень, позволив самому большому камню на сердце немного сдвинуться. — Друзья так разозлились и ополчились на меня, даже не дав мне возможности объясниться. Конечно, были обстоятельства, которые всё усугубили, но в конце концов они просто сами для себя решили, кто я такой. И это меня очень злит. — Гнев — забавное чувство, — с кривоватой улыбкой сказал Доюн, проследив за взглядом Чонина до креста над алтарём. — Особенно когда нам кажется, что он оправдан. Это ощущение, когда ты понимаешь, что с тобой поступили несправедливо, и ты можешь гневаться по этому поводу — очень сильное чувство. Но в конечном итоге гнев лишь ослепляет нас, удерживает там, где нам не следует оставаться. Он дал Чонину несколько минут на размышления, прежде чем продолжить. — Иисус всегда говорил нам прощать грехи других. Если мы не можем простить других, то как мы можем ожидать, что Бог простит наши грехи? — сказал Доюн, и его слова лёгким эхом отозвались в огромном зале. — Однако он не просил нас слепо прощать всех. Раскаиваются ли твои друзья? — Думаю, да, — неохотно ответил Чонин. — По крайней мере некоторые из них, — добавил он, чувствуя себя немного неловко из-за того, что просто оттолкнул Хёнджина. Хотя в свою защиту можно сказать, что это едва ли было извинение. Скорее уж просьба к Чонину облегчить жизнь Хёнджину, простив Чана. По крайней мере, так считал сам Чонин. Но он уже в какой-то мере простил Чана, просто Чонину было сложно смотреть ему в глаза. Что Чонин должен был сказать? «Привет, прости меня, что вы все считаете меня мудаком, но, может быть, не стоило набрасываться на меня в дерьмовый день и рассказывать, какой я идиот, прежде чем хотя бы спросить, почему я вообще разозлился?» — Ты хочешь, чтобы они покаялись? — спросил Доюн с неподдельным любопытством. — Чтобы они заплатили за свои проступки? — Нет? — ответ Чонина звучал немного неуверенно. Хотел ли он? Желал ли он, чтобы они заплатили? Точно так же, как ему пришлось произнести тысячу «Аве Мария» и «Отче наш» за то, что он такой, какой есть? Хотел ли он, чтобы они сделали то же в виде извинений? Стал бы Чонин чувствовать себя лучше, если бы они страдали за прощение? И как парень узнает, действительно ли они сожалеют? Джисон и Минхо сказали, что раскаиваются, и Феликс, казалось бы, тоже, но так ли это… И имело ли это значение? Чонин пострадал из-за них, и, конечно, они тоже пострадали из-за него, но всё это из-за недопонимания. Потому что они не поняли Чонина и неверно истолковали его слова, да и сам он не поделился с друзьями определенной информацией. Но возможно, что Чонин тоже не понимал их. Вероятно, он воспринял их обиду как ненависть и не дал им объясниться, а потом переиначил их слова так, что они стали означать совсем не то, что они имели в виду. Неужели они действительно совершили одно и то же преступление, заплатили раной за рану и ожогом за ожог? Чонин не дал им шанса объясниться, восприняв это как нападение. Даже обидные слова Чанбина, сказанные в смс, могли иметь разумное объяснение, к которому Чонин боялся прислушаться, ведь вдруг он действительно так думал? А что, если ненависть, которая пропитала эти сообщения, была всего лишь проявлением накалённых эмоций после неправильно понятого поступка? Неужели все они просто прошли мимо друг друга, разойдясь в разные стороны, сами того не зная? У Чонина разболелась голова. — Бог просил нас любить ближнего своего, как самого себя. Когда Он сказал это, то попросил нас дать им те же блага, которые мы даем себе. Желать им того же, что и себе, — спокойно рассуждал Доюн, сидя рядом с Чонином и отвлекая юношу от его мыслей, откинувшись на сиденье и глядя на Чонина своими добрыми глазами. — Иисус сказал: «Не судите, и сами не будете судимы. Не осуждайте, и вы не будете осуждены. Прощайте, и вы тоже будете прощены». Если ты хочешь, чтобы они простили тебя за плохую реакцию, ты должен оказать им такую же любезность. Чонин посмотрел на священника, который лишь улыбнулся ему. Возможно, Чонин так и не простил своих друзей за ту боль, которую испытал из-за них. Возможно, именно поэтому он постоянно убегал. В глубине души он не простил их. Он хотел. Но не знал, как это сделать. — В конце концов тебе нужно решить, хочешь ли ты простить их и впустить обратно в свою жизнь или же простить и жить дальше без них, — сказал Доюн, нежно касаясь плеча Чонина. — Гнев только ослепит тебя и затормозит твой рост как человека. Поэтому, прежде чем что-то делать, нужно отпустить свой гнев. — Это не так просто, — сказал Чонин с гримасой, которая заставила Доюна рассмеяться. — Это никогда не бывает легко. Если бы это было так, Иисус не тратил бы столько времени на то, чтобы рассказать нам, что мы должны это сделать. Но в конце концов Он простил тех, кто Его распял. Людей, которые заставили Его страдать и причинили Ему столько боли. Потому что Он знал, что они делали то, что считали правильным, потому что не знали лучшего, — мягко сказал Доюн. — Судя по тому, что ты мне рассказал, твои друзья тоже не знали. Поступи с ними правильно, прости их за ошибки, о которых они не ведали. Отпусти свой гнев и реши, нужны ли они тебе в жизни, или тебе лучше без них, — сказал он, возвращаясь взглядом к кресту. — Ты хороший парень, Чонин. Смею сказать, лучше многих людей в этом мире, но тебе нужно понять, чего ты хочешь. Ты и никто другой. Бог может сказать нам простить, но Он также говорит нам отпустить. Гнев никуда не приведёт. Иногда лучшее, что мы можем сделать для себя, — это простить и отпустить, — добавил он с глубоким вздохом, улыбнувшись Чонину, и стал медленно продвигаться к краю скамьи. — Помни, Бог будет любить тебя независимо от того, какой выбор ты сделаешь, — сказал Доюн и улыбнулся Чонину через плечо. — Ничто во всём мироздании не сможет отделить тебя от Божьей любви.oOo
— Похоже, в последнее время у тебя хорошее настроение, — сказал Джисон, усаживаясь на диван рядом с Чонином. Инни оторвал глаза от романа, который читал, и улыбнулся своему другу. — Только посмотри на эту лучезарную улыбку, — рассмеялся Джисон с некоторым облегчением в глазах. — Просто в последнее время чувствую себя лучше, — пожал плечами Чонин, прислонившись к боку Джисона и греясь в его тепле. Становилось всё холоднее, ноябрь подкрадывался к Чонину, как монстр, спрятавшийся у него под кроватью. — Не уверен, но я, кажется, кое-что понял. — Я рад, — сказал Джисон, обнимая Чонина. — В последнее время чтение Библии меня немного беспокоило, — добавил он, на мгновение прижав Чонина к себе и снова отпустив. Они расслабились на диване, а звуки переодевающегося Минхо в другом конце квартиры смешивались с мягкой поп-музыкой, звучащей из колонок. Они забрали Минхо сразу после занятий по танцам, и тот отчаянно нуждался в душе перед их теперь уже почти еженедельными субботними посиделками. — Я пытался кое-что выяснить, — сказал Чонин немного неуверенно. Он сомневался, что Джисон хочет говорить с ним о религии. Парень знал, что мало кто любит говорить на эту тему, если только ты не согласен с их осуждением других или не исповедуешь ту же религию, что и они сами. На вопросительный взгляд Джисона Чонин продолжил. — В Библии есть много правил, — начал он, мысленно перебирая всё, что он прочитал. — Например, нельзя носить одежду из смешанных тканей. Моей матери нельзя носить золотые украшения, но она носит золотое распятие. В этом деле так много правил, и даже половины из них мы не придерживаемся, — рассуждал Чонин, глубоко вздохнув. — Так почему же, интересно, мы постоянно поднимаем тему гомосексуализма? — Думаю, потому что это единственное правило, которого они хотят придерживаться, — спокойно ответил Джисон, слегка потрепав Чонина по волосам. — Они не хотят, чтобы ты любил мужчину, потому что считают, что это неправильно, и вот, смотрите, у нас есть отрывок, в котором об этом говорится. Теперь это запрещено. Тогда они могут игнорировать все остальные вещи в той же главе, которые не так важны. — Это лицемерие, — хмыкнул Чонин, откинув голову назад и устремив взгляд в потолок. — Я понял, что люди просто читают то, что хотят прочитать, — сказал Джисон, повторяя слова Чонина. — Они берут то, что хотят, и говорят, что это Евангелие, а затем игнорируют строчку ниже, потому что это не работает в их пользу. Ты можешь постоянно наблюдать такое у политиков. Они говорят одно, а другое просто игнорируют, потому что это противоречит их планам. — Это сложно. Потому что кто скажет, что моё прочтение правильное, если я могу быть тем, кто ошибается, или, может быть, я пропускаю какие-то части. Я просто… я не хочу быть грешником, — сказал Чонин, голос его стал совсем тихим. — А ты и не грешишь, — твёрдо возразил Джисон. — Что бы ни говорила религия, ты хороший человек, и я считаю, что это самое главное. Ты делал добро, старался не причинять боль другим людям и просил прощения, если облажался. — Это так просто, — усмехнулся Чонин, вспоминая список правил, к которым его приучили родители. — Почему жизнь должна быть сложной? — возмутился Джисон, приподняв бровь. — Почему жизнь должна быть трудной, и как чистая романтическая любовь может быть плохой? Я просто не понимаю, зачем наказывать себя из-за какой-то книги, написанной много лет назад. Любите Бога, верьте в Него, сколько хотите, но воспринимайте всю эту чушь с долей скептицизма. — Буду иметь в виду, — сказал Чонин, хотя в груди у него по-прежнему было легко. — О, могучий Джисон, Святой заблудших мальчиков-католиков, покажи мне дорогу, — поддразнил он и хихикнул, когда Джисон скорчил гримасу. — Ну вот, выставил меня мерзавцем, — вздрогнул Джисон, сморщив нос. — Я решил, что мне лень готовить, поэтому мы заказываем пиццу. Снова, — объявил Минхо, вальсируя в гостиную в толстовке и трениках, с пушистыми волосами, которые только что высушили феном. — Я уже заказал, и все получат свой обычный вкус. Всё равно в итоге вы никогда не берёте ничего другого. — ухмыльнулся он, аккуратно ставя на стол бутылку газировки и стаканы, которые принёс с кухни. — Вы выглядите так уютно, — улыбнулся Минхо, наливая всем по стаканчику. — Я опять сегодня третий лишний? — Я бы встречался с ним только для того, чтобы злить его соседа по комнате, — проворчал Чонин, уворачиваясь, когда Джисон попытался поцеловать его в щеку. — Может, хватит? — Он рассмеялся и поморщился, когда Джисон продолжил попытки чмокнуть его. В ответ на это Чонин принялся щекотать Джисона за бока, отчего тот закричал и отпрыгнул подальше. Чонин бросился следом, щекоча Джисона, а тот продолжал визжать. Он не слышал, как открылась дверь, не слышал тихих шагов, которые последовали за этим. Только услышав кашель, Чонин оглянулся через плечо, и сердце заколотилось в груди: Чан и Чанбин смотрели на него сверху вниз. — Минхо, я тебя убью, — пробормотал Чонин, отцепившись от Джисона, который выглядел не менее удивленным, и отодвинулся в самый дальний угол дивана, как можно дальше от своих бывших друзей. — Это была не его идея, — сказал Феликс, выглядывая из-за спин Чана и Чанбина. Он кусал губы, глядя на Чонина с раскаянием. — Я просто не видел другого способа собрать вас всех в одной комнате без бунта. — К тому же Чан наконец-то взял себя в руки и признал, что он идиот и что ему следует больше меня слушать, — пожал плечами Минхо, хлопая по месту рядом с собой. — Он даже пообещал впредь выполнять мои приказы. — Не помню, чтобы я соглашался с этой частью, — осторожно сказал Чан, наблюдая за Чонином так, словно тот в любой момент мог сломаться. — Хотя мне действительно очень жаль, Чонин. Я… Чёрт, я всё испортил, — сказал он с видом побитого щенка. Чонин не смог встретиться с ним взглядом. — Хёнджин и Сынмин тоже должны быть здесь с минуты на минуту, — добавил Минхо, махнув рукой Чану и просто усадив того рядом с собой. — Так что бежать нет смысла. Мы все поговорим, разрядим обстановку и поужинаем, — добавил он, улыбнувшись Чонину. — Давно пора, — продолжил Минхо, сделав глубокий вдох и медленно выпустив воздух, глядя на молчаливого Чонина. — И мы все знаем, что тебе понадобилась бы целая вечность, чтобы сделать это. Дело не в том, что они не хотят попросить прощения, Чонин, а в том, что они все боятся, что ты им этого не позволишь. — Я думаю, каждый уже сказал то, что хотел сказать, — выдавил из себя Чонин, отодвигаясь как можно дальше от остальных. Джисон, по крайней мере, старался сидеть поближе, чтобы Чонину было за кем спрятаться. Тем не менее он не удержался и взял одну из диванных подушек Минхо с кошачьим принтом и прижал её к животу. Ему хотелось домой. — Не думаю, что это был правильный путь, — пробормотал Джисон, обхватывая Чонина руками, словно желая защитить его. — Что ж, значит, так тому и быть. Планы A, Б, В и Г провалились, так что теперь мы переходим к плану «Принудительное примирение», представленному вам, — сказал Минхо со всей очевидностью. При этом глаза его были мягкими, когда он смотрел на Чонина, как будто он прекрасно осознавал, что поступает жестоко. Но Чонин его понимал. Ведь все они были его друзьями. Нелегко было оказаться меж двух огней. — А теперь сядьте все по местам и ведите себя прилично, — сказал он как раз в тот момент, когда дверь открылась и вошел Сынмин, а за ним по пятам и Хёнджин. — Могу я хотя бы разуться, Великий Повелитель? — сухо спросил Сынмин, снимая обувь и складывая её в кучу кроссовок у двери. — Мне обещали пиццу и… О, Чонин. Привет, — сказал он и остановился, когда вошёл в комнату. Хёнджин, шедший следом, врезался ему в спину. Чонин слабо улыбнулся им, не обращая внимания на то, что Хёнджин смотрит на него большими щенячьими глазами. К счастью, он не видел его с прошлой недели, с той самой встречи после изучения Библии. — Итак, мы устраиваем интервенцию? — Сынмин со вздохом втащил Хёнджина в комнату, заставив его пройти мимо Чанбина и Феликса, которые всё ещё стояли у двери. — Неплохо было бы предупредить. У меня был бы шанс придумать, что сказать, — продолжил он, подталкивая Хёнджина к креслу рядом с Минхо и Чаном, а затем усаживаясь рядом с Джисоном. — Почему бы и вам не присесть, — сказал Сынмин, глядя на Чанбина и Феликса. — Давайте сделаем это, раз уж мы все вместе. Это то, чего вы все хотели уже несколько недель, — закончил Сынмин, откинувшись на спинку дивана. Чонин не заметил, как его пальцы нервно подергиваются на подлокотнике. — Мне нужно выпить, — сказал Чанбин, уходя на кухню. Феликс закатил глаза и опустился на подушку на полу, пытаясь поймать взгляд Чонина и терпя неудачу. Тишина была удушающей, только звуки Чанбина, возившегося на кухне, наполняли комнату. Когда он вернулся, то принёс две бутылки спиртного, несколько стаканов и ещё газировки. Остальные наблюдали, как он сел рядом с Феликсом, налил в стакан изрядную порцию и сделал глоток. Все переглянулись, явно ожидая, что кто-то что-то скажет. Чонин отвернулся и посмотрел в окно. — Ладно, хорошо, — сказал Сынмин, когда молчание затянулось. — Тогда я начну. Прости меня, Чонин, за то, что я был полным идиотом и решил, что ты ненавидишь Феликса. В своё оправдание могу сказать, что в прошлом ты говорил довольно сомнительные вещи, а потом просто ушёл, не сказав ни слова. Прости, что я сделал предположения о тебе, а затем не поверил, что ты можешь быть не таким, каким я боялся тебя увидеть. Мне очень жаль, правда, я всё испортил, и за это я прошу прощения, — закончил он, нервно теребя руки на коленях. Его слова были полны искренности, и Чонин почувствовал некоторую надежду. — Я действительно сожалею, и мне стыдно за своё поведение. — Замечательное извинение, — сухо прокомментировал Минхо, хлопнув в ладоши и ткнув Чана локтем в рёбра. — Ты следующий. Можешь больше не смотреть на меня так, Чан. Признайся, ты уже несколько дней рыдаешь в мои подушки. А теперь сделай что-нибудь. Я уже высказался и получил отпущение грехов. — Это была плохая шутка, — пробормотал Джисон, пряча лицо в шее Чонина. — А еще исповедь проходит не так, — добавил Хёнджин, переведя взгляд на Чонина и снова отвернувшись. — Здесь должно быть больше молитв. И словесных оскорблений, если ты такой же, как я. — Знаете что, может, нам просто не стоит этого делать, — сказал Чонин, не отрывая глаз от окна. Это было проще, чем смотреть на других. Так они тоже не могли видеть его глаз. — Я понимаю, почему вы могли подумать, будто я злюсь на Феликса за то, что он гей, но я всё равно считаю это идиотизмом: никто из вас не подумал, что я мог просто разозлиться из-за того, что мне лгали и держали в тайне что-то глубоко личное, касающееся моего лучшего друга, — продолжил Чонин, скрестив руки на подушке, скрывающей часть его тела. Ему хотелось уйти отсюда: от давящей атмосферы, которая слишком напоминала ему дом детства, и от конфликта. Ссоры никогда не заканчивались хорошо, когда в них был замешан Чонин, особенно для него самого. — Но признай, ты сказал несколько грубых вещей о геях, — наконец ответил Чан, его голос был немного хриплым, он смотрел на Чонина большими обиженными глазами. — Например, называть это грехом — не самое приятное, что можно услышать о своей ориентации, особенно когда знаешь, что Феликс тоже религиозен. Это несправедливо. Феликс был очень обижен, не говоря уже о Чанбине, когда ты отреагировала именно так, как они и ожидали. Так что да, я поспешил сделать вывод о том, что ты гомофоб, потому что это совпадало с твоими действиями. Просто казалось, что это была единственная причина, по которой ты вдруг бросил нас, — Чан глубоко вздохнул, глядя себе под ноги. — Я не горжусь тем, что сделал. Мне следовало прислушаться к Минхо и попытаться поговорить с тобой спокойнее и более открыто всё объяснить. И выслушать, почему ты поступил так, как поступил. Я был не очень добр, и за это мне действительно жаль, — сказал Чан, торопливо подбирая слова, и поднял глаза, слегка покраснев. — Но попробуй понять, каково это было с нашей стороны. Не в качестве оправдания, а в качестве объяснения. Чонин закрыл глаза, вспоминая, что сказал ему Доюн на прошлой неделе. Он просто ещё не был готов принимать решение. Прощение звучало так просто. Но это было трудно. Почти невозможно, так как в его груди все ещё пылал гнев, который лишь подкреплялся извинениями Чана и Сынмина. — Чан, — вздохнул Чонин, стараясь сохранять спокойствие, — мне абсолютно всё равно, что люди делают друг с другом. — Всё же ему следовало принять приглашение Йедама сходить на вечеринку. Уж лучше пьяная толпа, чем это. — А кто-нибудь из вас задумывался о том, что я просто повторял то, что мне говорили? В детстве меня учили, что всё, что не соответствовало нашей вере, было неправильным и греховным. Быть геем — грешно, и я не могу этого изменить, хотя мне больно произносить такие слова. — Да, но ты не гей, — усмехнулся Хёнджин, и в комнате стало абсолютно тихо, все вдруг принялись смотреть в разные стороны, чувствуя себя немного неловко. — Другое дело, когда ты гей и тебе постоянно говорят, что твоя любовь — это грех. Прости, Чонин, но ты просто не понимаешь, насколько это токсично, — с упрёком добавил он. Чанбин хмыкнул в знак согласия, а Феликс толкнул его локтем в бок. Чонин наконец оторвал взгляд от окна и уставился в комнату. Значит, им никто не сказал. — Чонин, — сказал Джисон, почувствовав, как Чонин прижался к его боку. — Ты не обязан, — добавил он, нежно поглаживая его плечо. — Больше никакой лжи, помнишь? — Чонин приподнял бровь и посмотрел Хёнджину прямо в глаза. — В твоих аргументах есть один фатальный изъян, Хёнджин… Я гей, — сказал Чонин, позволив откровению на секунду зависнуть в воздухе. Потрясение в глазах Хёнджина только усилило тёмное и голодное чувство в груди Чонина. Чанбин издал странный звук, посмотрел на Феликса, затем снова на Чонина, и глаза его расширились от удивления. — Я прекрасно знаю, насколько разрушительны эти слова, ведь все эти вещи говорили мне с тех пор, как я в тринадцать лет признался, что хочу поцеловать мальчика, — продолжил Чонин, жёстко глядя в глаза Хёнджину. — Смею предположить, что я понимаю, насколько эти слова ранят тебя, лучше, чем кто-либо другой в этой комнате. Это должно было быть приятно. Быть злым. Выразить им тот же гнев, который они выказали ему. И, конечно, злость всё ещё была, и ему было приятно видеть, как они все смотрят на него, осознавая, как сильно они облажались. Но это также заставляло разрастаться пустоту внутри. Потому что, в конце концов, это не имело никакого значения. Это ничего не меняло. — Так что извини, Хёнджин, что у меня в голове полный пиздец, извини, что мы не можем все открыться. Я знаю, что это бред, но я просто пытался жить. Иногда, чтобы выжить, нельзя быть самим собой. А то, что ты назвал меня мудаком и поцеловал, прежде чем уйти, тоже не совсем помогает обсуждению, не так ли? Что ты хотел, чтобы я понял из этого? Что ты хочешь заставить меня грешить? Как будто это что-то изменит. Хёнджин снова посмотрел на него большими глазами. — Подожди, но ведь это ты поцеловал Хёнджина, — сказал Чан, чуть не отпрыгнув назад, когда Чонин повернулся и впился в него взглядом. — Но ведь это ты… — слабо защищался он, глядя на Чанбина, который всё ещё смотрел на Чонина огромными глазами, а стакан, из которого он намеревался сделать глоток, так и завис в воздухе. — Не я первый это начал, — жёстко сказал Чонин. — Я не бью людей по яйцам просто так ради забавы. — Подожди, так значит Хёнджин поцеловал тебя первым? — Джисон сказал это с опасной остротой в словах. — До того случая перед лекцией по музыке? — Возможно, я поцеловал Чонина, когда он вернулся, — сказал Хёнджин, не отрывая взгляда от своих ног, так как все, кроме Сынмина, который как всегда дипломатично молчал, уставились на него. — Перед тем, как он вышел из группового чата, — добавил он, закрывая глаза. Минхо взорвался. Джисон вскочил с дивана и швырнул подушку в голову Хёнджина. Чан слегка побледнел. Чонин просто откинулся на спинку дивана, у него болела голова. Феликс сразу же включился в спор, а Чанбин начал добавлять свои комментарии то тут, то там, потягивая свой напиток. — ХВАТИТ! — наконец закричал Чонин, и в комнате мгновенно воцарилась тишина. — Я уже дал ему по яйцам за это. Думаю, это было достаточное наказание за то, что он украл мой первый поцелуй. — Это был твой первый… — пролепетал Хёнджин сдавленным голосом, едва успев увернуться от очередной подушки, брошенной в его сторону Феликсом, которого удерживал Чанбин. — Весьма романтично было сказать мне, чтобы я горел в аду, — сухо добавил Чонин, скрестив руки на подушке и вернув взгляд к окну. — Мудак, — укорил его Минхо, легонько потрепав по макушке, как он треплет своего кота за тупость. — Неужели ты настолько вышел из себя? Радуйся, что это не я дал тебе по яйцам. — Хотя это было довольно эпично, — сказал Джисон, глядя на Чонина, который так и не сводил глаз с окна. — В общем, я пропал без вести потому, что уехал домой на Чусок. Если это вас порадует, я очень плохо провёл время дома. И мама, и брат узнали, что я гей, хотя я пытался скрывать это много лет. Они оба произнесли целую речь о том, что я должен скрываться дальше, — сказал Чонин, глядя в окно. — И если бы отец не забрал мой телефон, я бы написал где я, но он, похоже, считает, что вы все меня развращаете. — Ну, так и есть, — сказал Джисон, крепко обнимая Чонина. — Хёнджин, похоже, больше, чем остальные, — тихонько добавил он. — Прости меня, — вдруг сказал Чан, сцепив руки на коленях. — Чёрт, кажется, мы все облажались. Мы должны были дать тебе возможность объясниться, должны были выслушать тебя. И, блять, Хёни, ты не можешь просто целовать людей из мести! Чонин, мне очень жаль, что я заставил тебя признаться мне и Сынмину, когда ты не был готов. Это было дерьмово по отношению к тебе. Но… надеюсь, ты понимаешь, что это ничего не меняет. Если что, я чувствую, что наконец-то понимаю тебя. — Думаю, мы все делали и говорили то, о чём жалеем, — сказал Сынмин, глядя на Чана, который выглядел так, словно был в пяти секундах от того, чтобы разойтись по швам. — И это либо отдалит нас друг от друга, либо сделает нас сильнее как группу. Я, например, не хотел бы потерять тебя как друга. Думаю, мы все вместе могли бы справиться со всем этим лучше. Никаких секретов, никаких обвинений и никаких недоразумений. — Мне кажется, ты забываешь, что не я выгонял тебя из группового чата и не я свирепствовал в сообщениях, — с горечью сказал Чонин, закрывая глаза. Он не будет плакать. Не будет. — И я, честно говоря, даже не знаю, за что ты хочешь, чтобы я извинился. Я действительно считал, что потакать своей похоти и желаниям по отношению к другим мужчинам — это неправильно. Это было не то, по чему я хотел кого-то судить, а то, что я говорил, чтобы напомнить себе, почему я не могу делать то, что хочу. Я никогда не хотел, чтобы эти слова прозвучали для вас так. — И во что ты теперь веришь? — спросил Чан, наклонив голову, глядя на Чонина. — Ты всё ещё считаешь себя грешным? Что отношения Феликса и Чанбин неправильны? — добавил он с явным любопытством, хотя это был непростой вопрос, чтобы задавать его кому-либо. Чонин снова вспомнил прошлое воскресенье в церкви, когда он был один на один со своими мыслями и Богом. — Я не знаю, — честно ответил Чонин, повернув голову, чтобы посмотреть на человека, который, как он всегда ожидал, будет на его стороне. Как же он ошибался. Ведь, если честно, больше всего его ранил именно гнев Чана. Он меньше всего ожидал этого. Прощение, которое было труднее всего даровать. — Я знаю, что Библия полна правил, — продолжил Чонин, пока молчание между ними не затянулось, — и половину из них мы не соблюдаем. Но правило не быть с человеком одного пола гораздо важнее, даже если это находится в одном ряду с тем, что нельзя сажать один и тот же урожай на поле и носить смешанные ткани. Чонин вернул взгляд к окну, чувствуя себя слишком неловко, чтобы продолжать смотреть Чану в глаза. — Я знаю, что никогда не смогу рассказать своей семье, если найду мужчину, которого полюблю, не смогу венчаться перед Богом, не смогу стать тем, кем меня воспитали, — тоска наполнила его голос. — Но я также знаю, что я несчастен. И, наверное, любить кого-то — меньший грех, чем ненавидеть себя. В комнате воцарилась тишина, ни у кого не нашлось ответа. К счастью им не пришлось продолжать разговор, потому что пицца сама выбрала этот момент, чтобы появиться и наконец-то дать им возможность подумать и поговорить о чём-то другом.oOo
Сказать, что вечер был напряжённым, значит ничего не сказать. Хотя после того, как принесли пиццу, и казалось, что всё самое худшее позади, но было ясно, что всё в руинах и сейчас ничто не в порядке. Сынмин же вёл себя как обычно и, похоже, решил простить Чонина, а значит и Чонин должен был постараться ответить ему тем же. Когда представилась возможность, Сынмин заставил Чонина сесть между ним и Джисоном, втягивая Чонина в разговор всякий раз, когда тот пытался сбежать. Чонин не знал, ему быть благодарным или раздраженным, поэтому решил просто сдаться. Доюн сказал, что он должен простить их. Или хотя бы дать им такую же свободу, какую он хотел, чтобы они дали ему. Как оказалось, это было не так сложно, как опасался Чонин. Чан старался, действительно старался, потихоньку присоединяясь к фальшивому дружелюбию Минхо и Феликса. Чонин хотел разозлиться, но это было очень трудно, когда Чан смотрел на него как побитый щенок. Когда Минхо толкнул Чонина в объятия Чана во время уборки после пиццы, которой оказалось мало, потому что они всё ещё отказывались слушать безупречную логику Чонина, он принял объятия и слёзные извинения Чана. Гнев был грехом, если он был человеческим. Как бы он ни был приятен и полноценен, Чонин должен был признать, что, решив просто простить, он почувствовал себя гораздо легче. Он догадывался, что Бог что-то задумал, когда говорил людям, что нужно отпустить. Ему действительно стало легче. Сделать выбор было несложно. Вернувшись к своим друзьям, он понял, как сильно скучал по ним. Расстояние между ними превратилось в физическую боль, которую он заметил только после того, как она исчезла. Чонин не мог жить без них. По крайней мере, это было ясно. И если он хотел быть в их жизни, то должен был отпустить злость и разочарование. Полностью простить их. И да, они с Чаном не были идеальны. Он был уверен, что потом будет о чём поговорить, но сейчас всё было в порядке. Они могли разговаривать, и хотя смех был натянутым и немного принужденным, он всё ещё был. То же самое и с Сынмином. Было тяжело, но дальше должно стать только лучше. И он не мог злиться на то, что они не знают, кто такой Чонин, ведь он не просветил их. Это был первый шаг. Если понадобится, Чонин сможет сделать следующий. Хёнджин вёл себя очень тихо, постоянно поглядывая на Чонина. Его взгляд, словно раскалённое железо, прожигал кожу Чонина, оставляя на ней неизгладимые следы. Чонин понял, что Хёнджин сожалеет. Он не хотел продолжать злиться на него, но не мог с ним разговаривать. Они ведь были чужими друг другу, и Чонин просто относился к нему как к незнакомцу. Но это всё равно было больно. Больно видеть, как Хёнджин смотрит на него такими большими глазами. Больно вспоминать, как сильно Чонин всё ещё любит мальчика, который в подростковом возрасте затащил его в проклятие. Больно смотреть на то, что он хотел, но не мог иметь. Какая трагедия, что именно Хёнджин украл первый поцелуй Чонина.oOo
Через некоторое время Чонину удалось улизнуть на кухню, где он прислонился к кухонной стойке, чтобы немного отдышаться. Голова немного болела от напряжения, но он не мог не улыбнуться, услышав, как Джисон что-то кричит Сынмину, а Минхо раздражённо ворчит на их выходки. Чонин не удержался от того, чтобы закрыть глаза и погрузиться в происходящее. Он думал, что больше никогда не услышит этот шумный хаос, которым были его друзьям. — Э-эм, — Чонин подпрыгнул, глядя на Чанбина расширенными глазами. В гостиной остальные продолжали разговаривать, но так, что было понятно, что они подслушивают. — Я… Я… — Можешь ничего говорить, — перебил его Чонин, скрестив руки на груди. — Я понимаю, что Феликс заставляет тебя, но я уже сказал ему, что всё в порядке. Я буду держаться подальше. К тому же мы не будем жить… — Сейчас ты очень несправедлив, — перебил Чанбин грубым голосом, прислонившись к стойке и глядя на свои ноги. — Я уже очень долго пытаюсь попросить прощения, а ты не даёшь мне и шанса. Я видел, как ты сбегал из своего дома каждый раз, когда я приходил, — сказал Чанбин с хрипотцой. То ли от разочарования, то ли от злости, Чонин не был уверен. — И я видел, как ты разворачиваешься у кафе в кампусе, если видишь нас, — добавил он, напряжённо сложив руки на груди. — Ты не можешь продолжать убегать и отказываться от наших извинений. Ты сделал то же самое раньше, и это дерьмово, если учесть, что ты разозлился на нас за то, что мы сделали неверные предположения. Чонину нечего было на это ответить, и он просто отвернулся, найдя мрачный вид за окном кухни Минхо бесконечно интересным. — Чёрт, это не то, что я хотел сказать, — вздохнул Чанбин, нахмурив брови. — Прости, — наконец сказал он, сделав глубокий вдох. — Я наговорил всякой хуйни сгоряча, и мне действительно не следовало этого делать, потому что, чёрт возьми, ты один из моих лучших друзей, и ты прав, я должен был знать тебя лучше. Или мне следовало хотя бы дать тебе возможность объясниться, прежде чем говорить эту херню. — Я обидел Феликса, — сказал Чонин, зная, что это правда. — А мы обидели тебя, — пожал плечами Чанбин. — Око за око. — Весь мир ослепнет, — закончил за него Чонин с язвительной улыбкой. — Мы ослепили друг друга, Чанбин? — Думаю, да, — ответил он, глядя на Чонина печальными глазами. — Ведь там, может быть, любовь всей моей жизни, а мы оба каким-то образом умудрились довести его до слёз. Так что извини. Я действительно не должен был писать тебе это. — Значит, когда ты сказал, что хочешь… — Да, я был кретином, — Чанбин глубоко вздохнул и закрыл глаза. — Я понятия не имею, о чём я вообще думал, когда писал это. И ничего страшного, если ты не сможешь этого простить. Это было хреновое дерьмо… Я просто видел, как Феликс изо всех сил пытался понять, как рассказать об этом людям, и потом лицезреть, что ты отреагировал именно так, как он боялся, — ну, это было отстойно. — Такое ощущение, что вы меня совсем не знаете, — сказал Чонин, поднимаясь на ноги. — После того, как вы притащили сюда Хёнджина, я изо всех сил старался не мешать ему и не ставить в неудобное положение, а вы все почему-то решили, что я ненавижу его за то, что он гей. Потом ты месяцами врёшь мне, и получается я во всём виноват, потому что если бы я просто смирился с тем, что ты гей, то не было бы никаких проблем. А потом ты пишешь мне сообщение, в котором говоришь… — Да, я повёл себя ужасно, — перебил Чанбин. — Мы все были ужасны. Я понимаю. Если бы я был на твоём месте, я бы тоже так подумал… Но можешь ли ты утверждать, что если бы ты был на моём месте, ты бы не сделал таких же выводов? — Надеюсь, что нет, — усмехнулся Чонин, поднимая глаза и глядя на Чанбина. — Надеюсь, я бы хотя бы дал тебе презумпцию невиновности и не выгнал бы тебя из единственной группы людей, которым ты, кажется, небезразличен, — Чонин отвёл взгляд, чувствуя, как эти чёртовы слёзы снова пытаются нахлынуть. — Я не знаю, как сказать кому-то из вас, что вы мне небезразличны. Что я… люблю вас, — наконец произнёс Чонин, голос его стал тихим. — Я так и не научился этому. В моей семье так не принято. Но я никогда бы не смог тебя возненавидеть. Не так, как вы все были готовы ненавидеть меня, и это чертовски больно, Чанбин. Чонин оттолкнулся от стойки и повернулся так, чтобы Чанбин мог видеть только его спину. — Инни, — сказал Чанбин позади него. Парень слышал, как тот подошёл ближе, но он больше не мог это выносить. Чонин вышел в коридор и вернулся в гостиную, где теперь царила полная тишина, и, похоже, они перестали делать вид, что не подслушивают. — Я понимаю, что вы все сожалеете, и я тоже, но то, что многие из вас сделали, было жестоко. Я не могу просто смириться с этим. Я знаю, что я ничуть не лучше, но, по крайней мере, я был готов к разговору, когда вернулся из Пусана. Тогда как никто из вас не дал мне шанса. Вы уже осудили меня. Чёрт, да я простил Феликса, как только приехал в Пусан, — Чонин глубоко вдохнул, опустив глаза. Он понимал, что должен рассказать им, что уезжает, что переедет домой после Рождества. Он понимал, что они заслуживают знать, но не мог вымолвить и слова. Ему снова захотелось плакать. — Я иду в ванную, — сказал он, повернулся, не обращая внимания на Чанбина, который смотрел на него грустными глазами, и закрылся в комнате, наконец-то позволив слезам упасть, заглушая рыдания полотенцем.oOo
Чонин не знал, сколько времени он пробыл в ванной, но, к счастью, никто ничего не сказал, когда он вернулся. Они даже не стали комментировать его покрасневшие глаза и мокрое лицо. Вместо этого Джисон просто взял его на руки и прижал к себе, в то время как Минхо надрал Чану задницу в покере, а Хёнджин оказался должен Сынмину шесть чашек кофе. Постепенно с течением ночи всё становилось проще. Смех стал более лёгким и менее натянутым, улыбки появлялись чуть чаще, и медленно, но верно всё становилось лучше. Чонин смотрел на своих друзей со своего безопасного места, прижавшись к Джисону. Он не был уверен, что всё будет хорошо, но ситуация уже не казалась безнадёжной. Он даже смог немного поговорить с Чанбином, пусть и слегка неуверенно. Скорее всего они уже не смогут вернуться к прежней жизни, но это было не страшно. Отпущение грехов означало не возвращения к прежнему состоянию, а то, что нужно учиться на своих ошибках и раскаиваться в них, чтобы стать лучше, достойнее. Не идеально, но всё же шаг в правильном направлении. — Хёнджин всё время смотрит на тебя, — неожиданно прошептал Джисон на ухо Чонину. Тот моргнул и перевёл взгляд на Хёнджина, который в этот момент поспешно отвернулся. — Ты рассказал ему, что он был твоей знаменитой первой влюблённостью? — спросил Джисон, стараясь говорить так тихо, чтобы его никто не услышал. — Нет, — так же тихо ответил Чонин. Он не мог не смотреть на Хёнджина. Тот красиво облокотился на диван, держа в руках карты, и, энергично отрицая наличие пятёрок, посоветовав Сынмину попытать счастье в другом месте. — Ты тоже не должен ему говорить, — добавил Чонин, и в его груди поселился ужас при мысли о том, что Хёнджин может узнать об этом. — Не скажу, — пообещал Джисон, прислонившись головой к Чонину. — И Минхо тоже, — тихо добавил он. — Мы присмотрим за тобой. А то кого ещё я буду эксплуатировать, чтобы свести с ума соседа по комнате? — добавил он с хихиканьем. — О чём вы двое шепчетесь? — спросил Минхо, сузив глаза и обратив внимание всех присутствующих на Джисона и Чонина. — О том, когда Чанбин сделает Феликсу предложение, — усмехнулся Джисон, явно наслаждаясь тем, как Феликс и Чанбин поперхнулись. — Мы вместе всего полгода, — заикнулся Чанбин, у которого покраснели уши. — Не рано ли? — спросил он, обращаясь к Феликсу, который выглядел не менее взволнованным. — Ох, милый, — сказал Минхо, тяжело прислонившись к Чану, отчего тот покраснел, — я так рад, что вы наконец-то можете открыто и честно рассказать об этом. Вся эта секретность никому не идёт на пользу, — добавил он, посмотрев в сторону Чонина. — Теперь я знаю, что перед тем, как войти в студию, нужно постучать, — с коварной улыбкой добавил Джисон, которому явно нравилось наблюдать за тем, как корчатся в смущении его друзья. — Что скажешь, Чонин, разве они не выглядят мило? Чонин наклонил голову в сторону, наблюдая за ними, и на его губах заиграла улыбка. — Феликс очень даже ничего, но мне кажется, Чанбин их немного подводит, — сказал он с ухмылкой, чувствуя в груди такую лёгкость, что мог бы даже улететь. Остальные начали смеяться. — Грубиян, — Чанбин надулся, но Феликс поспешил чмокнуть его в щёку и прошептать: «По-моему, ты самый симпатичный в наших отношениях». Чонин наклонился, взял руку Феликса и сжал её в своей. — Amor Vincit Omnia, — латынь легко слетела с его губ, отточенная на молитвах и благодати. И почему-то это было похоже на молитву. Молитву о том, что любовь Феликса преодолеет всё. Что они будут счастливы. Он задержал дыхание, поднял глаза и посмотрел на Феликса, добродушно улыбаясь. — Deus te benedicat, — сказал им Чонин, чувствуя себя так, словно он одной ногой был в католических традициях, а другой — в протестантском просвещении. И, возможно, это было нормально. В нём было что-то от прежнего Чонина и в то же время больше того, что он подавлял в себе долгие годы. Он улыбнулся Феликсу, и на душе у него снова стало легко. — Это было моё вам благословение. Может, хватит уже дуться? — добавил он, позволив пальцам Феликса выскользнуть из его руки, и снова обнял Джисона. — Я не священник и не могу обвенчать вас, так что не волнуйся, — добавил он, подмигнув Чанбину, отчего тот поперхнулся воздухом. — Ты знаешь латынь? — спросил Хёнджин, глядя на Чонина, голос его был слегка напряжённым. — Да, моя мама хотела, чтобы я выучил. Она говорила, что я не смогу стать врачом, если не овладею ей на достаточном уровне. Кроме того, я обычно посещаю латинскую мессу, — ответил он, пожав плечами. — Это не так уж сложно, — добавил парень, закрывая глаза. Он прижал большой палец к указательному, только потом вспомнив, что неделю назад снял кольцо с чётками. — Ave Maria, gratia plena… — он произнёс остальную часть молитвы. Слова легко слетали с языка, ведь Чонина заставляли повторять её очень много раз в качестве покаяния. — Аминь, — вздохнул Чонин, возведя глаза к потолку, и надавил на то место, где раньше было кольцо. Это было легче, чем когда-либо за последние годы, в словах наконец-то снова чувствовалась лёгкость. В комнате стало странно тихо, когда он опустил глаза и увидел, что все смотрят на него. — Что? — спросил он, приподняв бровь. — Это просто «Аве Мария». — Звучит красиво, — сказал Чан с доброй улыбкой. — Это всё, Чонин. Просто красиво. Чонин опустил взгляд, его щёки слегка порозовели, но он не заметил, как Хёнджин смотрел на него, в его глазах было нечитаемое выражение. Это было почти похоже на решимость.