В начале сотворил Бог небо и землю.
— Бытие 1:1
Было уже поздно, когда Чонин наконец смог сбежать в комнату Минхо, сославшись на головную боль. Он всё равно планировал остаться ночевать тут с Джисоном, так как знал, что Феликс хочет забрать Чанбина с собой, а Чонин не собирался спать в одном с ними помещении, учитывая, какими распущенными те двое становились с наступлением ночи. Парень расслабленно откинулся на подушки, радуясь, что Минхо уже одолжил ему пару спортивных штанов и одну из огромных футболок Чана, которая «таинственным образом» оказались в стирке Минхо. Чонин задавался вопросом, когда уже остальные начнут действовать в соответствии со своими чувствами друг к другу. Если Чанбин и Феликс уже вместе, то появление ещё одной пары в маленькой дружной семье было бы не таким уж странным событием. И, честно говоря, если они смогли пережить почти полный разлад, как это случилось из-за этой неразберихи с Чонином, то, он был уверен, они смогут пережить и расставание. Не то чтобы Чонину было чего бояться. И Феликс, и Чанбин казались людьми, которые привыкли жить своей жизнью. Минхо выглядел как на человека, который никогда не отдаст то, что ему принадлежит, а Чан питал к этому парню слабость ещё задолго до того, как Чонин познакомился с ними обоими. Чонин поднял распятие с груди. Ему было интересно, что они скажут, когда ему придётся вернуться домой. Парень знал, что Джисон и Минхо были против, они несколько раз пытались поговорить с Чонином на эту тему. Но это было трудно. Если Чонин не переедет, то пойдёт против своих родителей. Он не мог допустить, чтобы дошло до приказов, но также и не мог привести домой партнёра и показать им, что нашёл свою любовь. Был велик риск потерять их, а в худшем случае они бы совсем отрезали его от семьи, и жизнь его братьев прошла бы мимо него. Он не мог допустить этого. Несмотря ни на что он всё ещё питал некоторую любовь к родителям, а братья не сделали ему ничего плохого, поэтому рисковать потерять их всех ради собственных эгоистичных желаний казалось аморальным. С другой стороны, переехав домой, Чонин потеряет здешних друзей. Конечно, до них будет всего три часа езды на скоростном поезде, но он видел, как дружба рушится и при меньшем расстоянии. Да и парень был уверен, что мать не позволит ему вернуться в Сеул и найдет массу оправданий, чтобы заставить его остаться. Помешает ему сесть на поезд, навсегда конфискует телефон, спрячет ото всех, вдали и под контролем. Но если он останется, то сохранит друзей и возможность обрести внутренний покой. Он мог бы выдержать бой с матерью, надеяться на лучшее и принять последствия, остаться в Сеуле, быть счастливым, и, может быть… может быть, однажды Чонин будет сидеть в соседней комнате, держа своего партнёра за руку, и краснеть от поддразниваний других. Возможно, Чонину стоит побыть эгоистом и попробовать что-то новое. Начать всё с нуля. Казалось, что это так легко… И в то же время Чонин чувствовал себя так, словно двигал гору. — Ты в порядке? — раздался у двери голос Хёнджина. Чонин чуть не подпрыгнул на кровати. Парень был настолько погружён в свои мысли, что не услышал, как кто-то подошёл. Он сел и посмотрел на Хёнджина, его сердце билось со скоростью километра в минуту. — В порядке, — немного задыхаясь, сказал Чонин, и Хёнджин только усмехнулся, входя в комнату и осторожно закрывая за собой дверь. Чонин посмотрел на него, приподняв бровь. — Что тебе нужно? — Он не смог сдержать беспокойство в голосе, но Хёнджин, похоже, не обратил на это внимания и осторожно присел на край кровати Минхо. «Чёрт» — подумал Чонин. Хёнджин был как всегда великолепен даже в безразмерном свитере, без макияжа и в поношенных джинсах. Его распущенные волосы падали на глаза и казались такими мягкими, что Чонину захотелось протянуть руку и дотронуться до них. Но он не мог. — Я хотел поговорить с тобой, — сказал Хёнджин, нервно нажимая большим пальцем на кольцо на указательном, — в прошлый раз ты не позволил мне ничего сказать. — Сегодня день «Поговори с Чонином», что ли? — парень вздохнул и опустился на подушки. Они глубоко вздохнули от его имени. — Серьёзно? — пробормотал он в потолок. — Я не смотрел в календарь, но, может, так и есть, — тихо сказал Хёнджин, его улыбка так и не дошла до глаз. — Ладно, если без шуток, я просто чувствую, что мне нужно прояснить ситуацию между нами. Я хочу всё расставить по местам. — Ты уже извинился, — сказал Чонин, глядя в потолок. Было больно смотреть на Хёнджина слишком долго. А ведь после всего случившегося можно было подумать, что его сердце уже смирилось с глупой влюбленностью. Но нет, из-за того, что это был Чонин, эта любовь могла стать ещё сильнее. Бог не мог винить его за то, что он влюбился в такого доброго, творческого, уверенного в себе и прекрасного человека, как Хёнджин. Если бы Он хотел, чтобы Чонин оставался целомудренным и замкнутым, возможно, ему просто не стоило возвращать Хёнджина в его жизнь. — Я тупо отключил мозг, да? — Хёнджин с досадой покрутил кольцо на пальце. — Думаю, я был настолько убеждён, что ты точно такой же, как мои родители, что оттолкнул тебя. У меня сложилось представление, что ты ужасный и осуждаешь меня, когда… когда на самом деле ты такой же, как я. Чонин крепче сжал подушку. — Ты бы сказал всё это, если б я не был геем? — не сдержался Чонин. Хёнджин вздрогнул и посмотрел на Чонина так, словно у него выросла вторая голова. Возможно, так оно и было. Но он не хотел, чтобы его простили из-за его тайн. Он извинился за свои слова, он покаялся. Если его и простят, то только потому, что примут его извинения, а не потому, что он вдруг стал жертвой. — Нет? — Хёнджин наклонил голову в сторону, словно надеясь, что это как-то вразумит Чонина. — Я бы не… Нет. — Наконец, он остановился на этом, скрестив руки и уставившись на Чонина. — Я просто пытаюсь извиниться, — сказал Хёнджин, сделав глубокий вдох. — Мне всё равно, что ты гей. Я не могу сказать, что это не играет никакой роли, потому что я понимаю тебя гораздо лучше и… — Из-за того, что мы одинаковые, мы вдруг должны стать друзьями? — сухо спросил Чонин, чем вызвал очередной вздох. — Нет, — сдался Хёнджин. — Мы не обязаны никем быть. Прости меня за поцелуй, ладно? Я тупой дурак, и мне жаль, что я испортил твой первый поцелуй. Если бы я мог вернуться назад, я бы поступил совсем по-другому, потому что, давай посмотрим правде в глаза, у нас обоих есть совместное прошлое, хотели мы этого или нет. Похоже, что теперь мы втянули в нашу дружбу все прошлые недоразумения. — Мы не друзья, — сказал Чонин и пожалел о своих резких словах, увидев, как вздрогнул и поморщился Хёнджин. Тем не менее он не взял их обратно. — И я не думаю, что сможем ими стать. Чонин хотел бы соврать, но в глубине души он понимал, что не может дружить с Хёнджином в нынешней ситуации. Он был уверен, что Хёнджин сделал это только для того, чтобы остальные перестали на него злиться. Вряд ли он был добр к Чонину потому, что хотел этого. Чонин в это не верил. Кроме того, Чонину давно пора было отпустить его. Так сказал ему Доюн. Понять, нужны ли они ему в жизни, и, если нет, то отпустить. И Чонин должен был отпустить Хёнджина. Он не мог жить без своих друзей, это было ясно, как день. Но мог жить без Хёнджина. Он оплакивал его уже три года. Однажды он уже отпустил его. Он должен был дать умереть тому образу Хёнджина и забыть о той глупой любви, которую так бережно хранил в своём сердце. Глупо было держать в себе чувства, оставшиеся с подростковых времён. Чонин уже не был ребёнком. Его любовь не была чистой и наивной, она была грубой и всепоглощающей, и если он не отпустит её, то она сожрёт его самого, не оставив ничего для других. А Чонин хотел, чтобы были другие. Хотел, чтобы были такие люди, как Йедам, которые могли бы стать чем-то большим… Чем-то большим, чем мечта, чем-то большим, чем глупое боготворение мёртвого мальчика. Чонин хотел жить. Он хотел быть хорошим христианином, хорошим другом и больше всего на свете — счастливым. Хотел быть самим собой. Грешным, несовершенным, непутёвым, но хорошим человеком. Быть достойным Божьей любви на своём собственном пути. И если он хотел этого, то должен был отпустить Хёнджина. Отпустить человека, который, как он всегда пытался себя убедить, единственный достоин всей его любви. У Чонина было такое большое сердце, и он хотел любить, но не мог позволить себе любить безответно. И именно такой навсегда останется его любовь к Хёнджину. Безответной. — Но… — Хёнджин замялся, ошеломлённый резкими словами Чонина. — Что? — спросил он, наконец-то посмотрев на Чонина широко раскрытыми глазами. Он выглядел обиженным, даже немного преданным. Но Чонин должен был это сделать. Пора было простить Хёнджина за смерть, но для этого нужно было раз и навсегда вычеркнуть его из своего сердца. Некоторые узлы просто нельзя было распутать. — Я думаю, что мы должны быть просто незнакомцами, Хёнджин. Ты дружишь с моими друзьями, а я с твоими. Сегодня мы даже почти не разговаривали, — сказал Чонин, вставляя в свои слова фальшивый смысл. — Так что, когда увидишь меня, просто не обращай внимания. Относись ко мне как к незнакомцу. Как к человеку, которого ты едва знаешь. Чонин глубоко вдохнул, снова до боли сжимая распятие. — Я люблю каждого человека в соседней комнате. Они могут причинить мне боль, разорвать меня на куски, но я люблю их сильнее жизни. И я не могу… Я не могу рисковать из-за ещё одной ссоры, которая разлучит нас, и, Хёнджин, когда ты смотришь на меня, ты всё ещё видишь Чонина, который пел в церковном хоре, маленького доброго католика. Чонин, сжавшись, сел на кровати так, чтобы занимать как можно меньше места. — Когда я смотрю на тебя, я всё ещё вижу мёртвого мальчика, — признался он… Или солгал, парень не был уверен. Глаза его были опущены, распятие больно давило на ладонь. — И это несправедливо по отношению к нам обоим. Так что, Хёнджин, давай останемся чужими, — сказал он, поднимая глаза и встречаясь с прекрасным взглядом Хёнджина. Боже, как же он его любил! — Хорошо, — ответил тот холодным голосом, грубо проведя рукой по волосам, и поднялся с кровати. — Мы чужие, — согласился он, развернулся и вышел за дверь, плотно закрыв её за собой. Чонин снова упал на кровать, слёзы наконец-то вырвались наружу, он смотрел в потолок, и его сердце словно разорвалось на тысячу кусочков. В комнате вдруг стало холодно.oOo
Чонин замешкался, дверь перед ним казалась более пугающей, чем должна быть дверь обычной квартиры. Рука дрожала, когда он поднял её, чтобы постучать, но затем снова опустил. Ему действительно нужно было собраться, иначе курица в пакете остынет, а Чонин не хотел разочаровывать милую старушку. Она была так рада видеть его после столь долгого отсутствия, что даже не пришлось уговаривать её дать дополнительные куриные ножки. В итоге он получил почти целую курицу. Парень опустил взгляд на другую сумку, чувствуя себя неловко из-за того, что в неё тоже засунули лишнее. Глубоко вздохнув, Чонин собрался с духом и ввёл на двери код квартиры Чана. Он вгляделся в темноту, но увидел лишь лишь свет от компьютера, освещавший комнату. Чонин скинул обувь и достал телефон, чтобы отправить Минхо смс с просьбой зайти попозже. Когда Чан перестал отвечать на сообщения со вчерашнего утра, все поняли, что всё плохо, но такого сильного писательского голода у него не было уже давно. Как ни странно, Чонин был единственным, кто не был занят на работе или учёбе. Похоже, это судьба… Или, как обычно выражался Доюн, пути Господни неисповедимы. Чонин вошёл в тихую комнату, где было слышно только сердитое щелканье мыши и постукивание по клавиатуре. Он постарался как можно меньше шуметь, пока ставил свою сумку и пакет с курицей. Чан, полностью потерянный для мира, казалось, ничего не слышал. Чонин пошёл на кухню, достал ананасовый сок, налил в стакан и взял из холодильника бутылку воды. Парень знал, что старший, должно быть, чертовски обезвожен. Он подошёл к Чану, глубоко вздохнул, поставил стакан и бутылку на стол и протянул руку, чтобы стянуть с Чана наушники. Но тот так испугался, что свалился со стула и упал на пол. Чонин бросил на него ничего не выражающий взгляд и сунул ему в руку стакан с соком. — Пей, — сказал он. — Чонин, — Чан поднял глаза и несколько раз моргнул, словно опасаясь, что ему это приснилось, — что ты здесь делаешь? — спросил он, растерянно глядя на стакан в своей руке. — Пей, — с досадой сказал Чонин, наклоняясь над столом и быстро сохраняя работу Чана. — Я здесь, чтобы спасти тебя от самого себя. — Чонин посмотрел на своего друга, приподняв бровь. — И я вижу, что оказался здесь необходим. — Но… — растерянно произнёс Чан, с ужасом глядя на Чонина. Не решаясь больше ничего сказать, он поспешно принялся пить сок, пока Чонин расхаживал по комнате, пыхтя, как разочарованная мама, наводя порядок в комнате, включая свет и открывая шторы на крошечном окне, чтобы в комнату проникало хоть немного солнечного света. — Не могу поверить, что ты старше меня, — хмыкнул Чонин, отбрасывая чёрную футболку в угол. — Серьёзно, пей! — Чан перестал смотреть на него и допил свой стакан сока. — На столе ещё есть вода, — с укором сказал Чонин и отправился на кухню за тарелками. На этот раз Чан, по крайней мере, помыл посуду. — Я уже поговорил с Минхо, он придёт после урока танцев, так что наслаждайся курицей, потому что всю следующую неделю он будет заставлять тебя есть салат и варёную грудку. Чан посмотрел на него, как на коалу в пачке. — Пей свою воду, — вздохнул Чонин, запрыгивая на кровать и устраиваясь поудобнее на своём обычном месте, после чего перетащил еду и начал распаковывать многочисленные коробки. — Старушка немного разошлась, поэтому здесь много… Уф-ф, — прервался Чонин, внезапно оказавшись в руках Чана. — Я скучал по тебе, — сказал Чан, зарывшись в волосы Чонина. — Я так, блять, по тебе скучал, — добавил он, и несколько слезинок скатились в волосы парня. — Я тоже, — ответил Чонин, выдохнув и выпустив из себя последние остатки злости, и обхватил друга руками. — Чёрт, как же я по тебе скучал, — сказал Чонин, и слёзы навернулись ему на глаза, когда он прижал Чана к себе, наслаждаясь его теплом. Доюн, похоже, очень верно подметил, что нужно простить и жить дальше. Кого волнует остывшая курица? Объятия были гораздо важнее.oOo
Чонин смотрел на Хангёля. Впервые по-настоящему. Раньше Чонин был уверен, что Хангёль — самый набожный человек из всех, кого он когда-либо встречал, но чем больше тот говорил, тем больше его слова сквозили сомнениями. Многочисленные цитаты, повторение старых толкований, неизменная вера в то, что Бог будет любить человечество только в том случае, если люди станут в точности следовать Его словам. Всё это ощущалось так, словно Хангёль убеждал себя в том, что он прав, что всё сказанное ему в религиозном детстве было правильным и что именно он заслуживает спасения больше других. Чонину не понравилось это чувство. Он опустил взгляд на свою чёрную Библию, обложка которой истёрлась и стала мягкой. Позолота покрылась трещинами и отслаивалась. Слова в книге по-прежнему являлись истинными, но, глядя на Хангёля, Чонин был уверен, что есть и другие способы их прочтения. Как сказал Джисон, люди любят читать только то, что им хочется читать, и проповедовать то, чему хотят научить. То, как читал Хангёль, казалось надуманным, недалёким и не совпадало с тем, как Чонин понимал эти слова. То, что говорил Хангёль, выглядело абсолютной чушью, как будто он насильно интерпретировал слова, чтобы подстроить их под свои личные взгляды. То, что говорил Хангёль, было так далеко от того, что Чонин когда-либо чувствовал при чтении Слова Божьего. Но слова, формировавшиеся на языке Хангёля, были теми же самыми словами, к которым Чонина учили прислушиваться всю его жизнь. Чонин вынужден был соглашаться, каким бы неправильным с моральной точки зрения это ему ни казалось. Хангёль говорил словами отца Ким, отца Хон, матери и отца Чонина. Слова и учение католической церкви его семьи в Пусане. Чонин хотел бы, чтобы это прозрение пришло к нему в другое время, может быть, во время изучения Библии или разговора с Доюном, но нет, Чонину пришёл к выводу, что он больше не может быть католиком, когда Хангёль пытался убедить их всех, что Бог любит только тех, кто в изобилии кается в своих грехах. Это звучало так нелепо, противоположно тому, что проповедовал Иисус, и это почему-то выводило Чонина из равновесия. Он не мог оставаться здесь, в окружении учений, которые считал порочными. Он потратил годы, пытаясь убедить себя в том, что это истина, что это единственный путь, по которому он должен идти, но многие вещи, которым его учили в этой вере, разрушили частички его самого, которые он никогда не сможет восстановить. Он столько лет сдерживал себя, чтобы следовать этой вере, этому пути и этому направлению. И столько лет ему было тяжело ходить в церковь, исповедоваться, причащаться и вкушать жертву Иисуса на своём языке. Каждый раз не чувствовать себя легче и ближе к спасению. Долгие годы он пытался убедить себя в том, что чувствует свет Божий, когда ходит на мессу в католическую церковь, и что с каждым глотком святого вина и с каждым куском причастного хлеба он не ощущает себя опустошённым и ещё более отдалённым от Бога и Его слов. Чонин больше не мог находиться в окружении людей, которые считали его счастье грехом, не мог оставаться в религии, которая считала, что он должен скрывать и игнорировать значимые аспекты своей личности. Он не мог продолжать быть католиком, но, возможно, он мог бы найти дом для своей веры в церкви Доюна, где ему были рады независимо от того, кем он был, и где Чонин чувствовал себя ближе к Богу, чем когда-либо в другом месте. Чонин посмотрел на свой оголённый указательный палец правой руки, чувствуя себя почти глупо. Разве он уже не сделал этот выбор? Он несколько недель не ходил на католическую мессу, предпочитая вместо этого посещать проповеди в церкви Доюна. Чонин не скучал по католическим мессам. Он не чувствовал себя опустошенным или неудовлетворённым, напротив, он ощущал, что его слышат, видят и, можно смело заявить, любят, когда он подпевал гимнам, купаясь в ярком свете массивных люстр над головой. Чонин больше не был католиком. Ему, истинному Чонину, уже много лет не были там рады, и теперь он был готов уйти через уже открытые ворота. Там, где он ожидал найти страх перед неизвестностью, он отыскал огромное облегчение. До конца обсуждения у него странно гудела голова, и только когда Соджин легонько ткнула его в плечо, он понял, что беседа подошла к концу. — Ты выглядишь потерянным, — констатировала Соджин, отступая назад, когда Чонин поднялся со стула и начал надевать куртку, запихивая Библию обратно в сумку. — На самом деле совсем наоборот, — ответил Чонин, не в силах сдержать широкую улыбку. Щёки девушки окрасились в розовый цвет, и она уставилась на него широко раскрытыми глазами. — Кажется, я наконец-то нашёл дорогу, — не дав Соджин возможности прокомментировать ситуацию, он взял её под руку и потащил за собой. Позади весь класс смотрел на него в замешательстве, никто из них не был уверен, что видел его улыбку раньше. — Неужели Хангёль был сегодня таким вдохновляющим? — спросила Соджин с лёгким хихиканьем, когда они шли к автобусу, и Чонину казалось, что он летит. — Я, вроде бы, никогда не видела тебя таким, — добавила она с улыбкой, прижимаясь ближе. — Знаешь, как бывает, когда долго сражаешься с какой-то проблемой и наконец находишь выход? Так вот, у меня именно такое чувство, — сказал Чонин, глубоко вдохнув, и хрустящий октябрьский воздух обжёг лёгкие, но ему было всё равно. — Я чувствую себя так, как будто Бог снизошёл до меня и наконец-то указал мне верное направление. — О-о, — протянула Соджин с нотками благоговения в голосе, глядя на него и прижимаясь ближе. — К сожалению, Хангёлю придётся отдать должное. Именно его глупость заставила меня прозреть, — сказал Чонин, остановившись рядом с автобусной остановкой. — Но, кажется, я наконец-то понял, что мне нужно делать. Чтобы быть самим собой. Полностью. — Думаю, Хангёль расплачется, если услышит, что ты называешь все его тщательно продуманные монологи глупостью, — усмехнулась Соджин, немного дуясь на Чонина. — Так что ты выяснил? — Я обращаюсь, — резко ответил Чонин, глядя Соджин прямо в глаза. — Я не думаю, что вернусь к изучению Библии. Я гей, и я не могу жить с религией, которая говорит, что моя любовь — это грех. Девушка моргнула, её рот несколько раз открылся и закрылся. — О, — она опустила глаза на свои туфли и отдёрнула руку от Чонина. Парень выдохнул, чувствуя, как ещё один камень свалился с его плеч. Чонин понимал, что Соджин была шокирована, он и сам не ожидал, что расскажет ей о своей ориентации. Но он должен был это сделать. Хотя бы объяснить. Чтобы не превратиться в человека, который просто исчез. — Если ты когда-нибудь захочешь, — осторожно сказал Чонин, понимая, что с большой вероятностью получит отказ, — мы могли бы пойти выпить кофе и просто поговорить. Ты очень дорогой для меня друг, Соджин, и мне будет грустно, если я больше никогда тебя не увижу. Но я понимаю, если это слишком. При этих словах Соджин подняла голову, глаза её немного покраснели, а щеки налились румянцем. — Нет, это не слишком, — ответила она, покачав головой. — Я просто удивилась. Это не слишком. И я понимаю. Я тоже не думаю, что смогла бы остаться… Просто рада, что ты не оставил Бога. — Я никогда бы не смог. Он всегда будет частью меня. Просто не думаю, что католицизм — это правильный путь поклонения для меня. Но это всегда будет частью меня, — вздохнул он, с трудом сдерживая улыбку. — Я просто хочу быть верным себе. Признать, что Бог создал меня таким, какой я есть не просто так. И что Он любит всё во мне. — Думаю, это хорошо, — сказала Соджин, сделав глубокий вдох и посмотрев на Чонина. Её улыбка была натянутой и не доходила до глаз, но она была. И в глубине души Чонин был уверен, что это искренне. — И я бы не отказалась от чашечки кофе. Мне кажется, я многому могу у тебя научиться, — её голос слегка дрожал. — Я бы тоже не отказался, — сказал Чонин, и спокойствие потекло по его венам. — Потому что очень хотел бы, чтобы ты была моим другом. Вдруг его глаза расширились от внезапных объятий Соджин, которая прижалась к нему так, словно от этого зависела её жизнь. — Я тоже, — сказала девушка, отстраняясь и торопясь к своему автобусу, который только что подъехал. — У тебя уже есть мой номер из списка участников. Напиши мне, — добавила она, торопливо поднимаясь по ступенькам автобуса. Чонин посмотрел ей вслед и помахал рукой, когда автобус отъезжал. Всё прошло лучше, чем он ожидал. Парень посмотрел на место, где стоял автобус, и в его груди зародился смех. Он повернулся, ожидая, что Хёнджин окажется в кафе или рядом с ним, но вокруг было лишь море незнакомых людей. Вздохнув, он повернулся и зашагал прочь, зная, что больше никогда не придёт сюда.oOo
Чонин, сощурившись, смотрел в свой ноутбук. Ему уже хотелось повесить одного из своих персонажей, а он только начал писать. Вздохнув, парень встал и подошёл к симпатичной бариста с милой улыбкой и высоким хвостом, тайной любимице Чонина, потому что она не дразнила его, как это делала другая девушка с короткой стрижкой. Она улыбнулась, когда он подошёл, и потянулась к чашке ещё до того, как парень заговорил. Ещё одна причина, по которой девушка ему нравилась — она всегда была на пятнадцать шагов впереди. После того, как Чонин расплатился, его взгляд скользнул по прилавку и остановился на ярко-красных яблоках. Он хмуро посмотрел на них, ненавидя, как сильно они напоминают ему о Хёнджине. Они не разговаривали с той ночи у Минхо в прошлые выходные. Да и не было причин. Они не были друзьями. И на этой неделе Феликс не приглашал к себе ни его, ни кого-либо другого, кроме Чанбина. Всем нужно было сдавать зачёты, в том числе и Чонину, поэтому они в основном переписывались. И это было хорошо, что Чонин не видел Хёнджина. Это было идеально. — Вы хотите яблоко? — спросила бариста, пододвигая к Чонину кофе. — Можете взять. Люди приходят сюда не за фруктами, так что обычно нам приходится раздавать их бесплатно, чтобы они не испортились. — Да нет, всё в порядке, я просто задумался, — неловко рассмеялся Чонин, поблагодарил её за кофе и уселся на своё место. Он посмотрел на свой ноутбук, затем на злосчастное яблоко, глубоко вздохнул и снова погрузился в написание своего романа. Если бы ему удалось просто набросать план, то, возможно, его главный герой перестал бы вести себя как Хёнджин. Чонин был погружён в свой мир коварных богов и социальных ловушек, когда услышал звон колокольчика. Он поднял глаза, мельком заметив вошедшего высокого парня, но сразу вернулся к экрану. Если он хотел написать роман, то должен был усердно поработать. Парень не обращал внимания на окружающий его белый шум и старался заглушить шумные фоновые звуки своими собственными громкими мыслями. Когда он наконец поднял глаза, то увидел, что кто-то сидит напротив него. — Привет, — сказал парень с соблазнительной улыбкой, играющей в уголках его губ. — Я вроде как видел тебя здесь и решил представиться, — добавил он, протягивая руку Чонину. — Я Хван Хёнджин. Изучаю искусство и музыку. Чонин уставился на него, ошеломлённый до глубины души. Хёнджин выглядел так, словно постарался над своим внешним видом, чтобы произвести впечатление: половина его волос была убрана в пучок, а часть выбилась из причёски и ласкала лицо. Лёгкая пыль макияжа подчёркивала его черты, а розовые тени для век придавали глазам мечтательный вид. Манящие и неотразимые — вот слова, которые подсказывал мозг парня, чтобы описать глаза Хёнджина, и Чонину пришлось физически сдерживать себя, крепче сжимая чашку, чтобы случайно не заблудиться в глубоких карих радужках. Хёнджин наклонил голову в сторону, и несколько прядей последовали за его движением, а улыбка на его лице заставила бедное сердце Чонина пуститься галопом в груди так, что оно точно не могло быть здоровым. От Хёнджина перехватывало дыхание, и Чонину вдруг стало немного жарко. Он был одет во всё чёрное, ткань облегала все нужные места, и даже свитер под его обычной кожаной курткой был натянут на груди, и на фоне всего этого его кожа казалась мягкой и сияющей даже при скудном освещении кафе. Он был загадкой контраста, и глаза Чонина не могли выдержать только столько. В свободной руке Хёнджина лежало красное яблоко, выглядевшее еще более круглым и сочным, чем в тарелке с фруктами. — Хёнджин, — произнёс Чонин слегка напряжённым голосом. Инни был готов отшвырнуть его от себя, но все доводы и логика вылетели из головы, словно просроченная содовая из банки, как только он снова посмотрел в глаза Хёнджину. Чонин затаил дыхание, и бабочки внезапно вырвались на свободу в его животе. Хёнджин смотрел на него будто с надеждой в глазах. Свет становился тем слабее, чем дольше Чонин смотрел на парня, но под надеждой скрывалось что-то ещё. Что-то, что Чонин узнал в самом себе. Что-то более мрачное и соблазнительное. Чонин был глуп. Невероятно глуп. Он знал, что это он решил отдалиться, что это он сопротивлялся, что это он хотел, чтобы они были просто чужими людьми, но он не мог остановиться. Сам того не желая, он поднял руку и взял тёплую мягкую ладонь Хёнджина в свою. Ничто не казалось более правильным. Чонин должен был знать, что никогда не сможет устоять перед Хёнджином, как бы он ни старался. Но, возможно, всё будет хорошо. Может быть, если они начнут как незнакомцы, то смогут понять друг друга. Простить, забыть и жить дальше. В конце концов, Чонин уже не был прежним, как и Хёнджин. Те двое детей давно умерли. Сейчас у них было новое начало. Их собственное бытие. — Приятно познакомиться, — сказал он дрожащим голосом, держась за проклятье своего существования. — Я Ян Чонин. Я изучаю инженерное дело и литературу, — добавил парень, и в нём проснулась странная и чуждая ему смелость. Он мог это сделать. Да, они с Хёнджином могут быть незнакомцами, но также могут стать и гораздо большим. Не зная, что заставило его это сделать, Чонин протянул свободную руку, взял яблоко из пальцев Хёнджина и впился зубами в хрустящую мякоть, ни на секунду не отрывая взгляда от Хёнджина. Кисло-сладкий сок яблока вырвался на язык, наполнив рот почти пьянящим вкусом. Он был богаче, насыщеннее и приятнее всего, что парень когда-либо пробовал. Чонин облизнул губы, и его щёки покраснели, когда Хёнджин проследил глазами за этим движением. Он сглотнул, и кусочек легко проскользнул в горло, изменив его навеки. — Итак, — сказал Чонин, склонив голову в сторону, позволяя отросшим локонам упасть на глаза. — Почему именно искусство и музыка? — Он придвинулся ближе к Хёнджину, переплетая пальцы. Хёнджин улыбнулся, и звёзды в его глазах загорались всё ярче с каждой секундой непоколебимого взгляда Чонина. — Почему? Из-за свободы, конечно же.