Нет, над всем торжествуем победу мы силою Возлюбившего нас. И я верую твёрдо, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни демоны, ни настоящее, ни будущее, ни темные силы вселенские, ни мир вышний, ни бездна — ничто из всего сотворенного не сможет отлучить нас от Божьей любви, явленной нам во Христе Иисусе, Господе нашем.
— Послание к Римлянам 8:37–39
Чонин нетерпеливо барабанил пальцами по поверхности стола, наблюдая за тем, как профессор путается в последней части лекции, будто специально затягивая её. На его бедре снова раздалось звонкое жужжание телефона. Чонину не нужно было поворачивать голову, чтобы понять, что Йедам старается не рассмеяться над его нетерпением. Инни чувствовал его злорадство, как зуд. Он вздохнул с облегчением, когда профессор начал закругляться, и, вскочив с места, почти швырнул свои вещи в сумку. — Торопишься? — поддразнил его Йедам, хотя, судя по тому, как он запихивал свои вещи в сумку, явно отставал от своего расписания. — Спешишь на встречу с кем-то особенным? Чонин бросил на него тяжёлый взгляд, но не ответил, так как телефон снова зажужжал. — Чёрт бы его побрал, — выругался Чонин, доставая телефон и просматривая двадцать с лишним сообщений, которые оставил ему Хёнджин, пока он был на занятиях. — Я убью его, — добавил парень, когда телефон зажужжал в его руке. — Хм, кому-то не терпится, — поддразнил Йедам, проскользнув мимо Чонина и коротко обняв его. — Передавай от меня привет своему любимому мальчику, — крикнул он через плечо, торопясь на следующую лекцию. Чонин только посмотрел ему вслед, подхватил свою сумку и зашагал к выходу. На улице холодный зимний воздух едва успел коснуться его, как к уху уже был прижат телефон. — Хёнджин, какого хрена ты взрываешь мой телефон? — спросил он, торопливо спрыгивая со ступенек. — Я уже сказал тебе, что был прав. Мы оба знаем, что он не убийца. — Но почему ты так уверен? — спросил Хёнджин, голос которого заглушал телефон. — Ты видел, как он себя вёл. Ты не можешь утверждать, что это не было подозрительно. — Хёнджин, мы уже обсуждали это сегодня утром… И вчера вечером, — раздражённо добавил Чонин, торопясь к кафе так быстро, как только позволяли ноги. — Я же говорил, что будет слишком очевидно, если это он. Клянусь, с родителями что-то не так. Они действительно что-то скрывают. — Но ты же видел, как изменилось его лицо! — возразил Хёнджин, повышая голос. На заднем плане послышался женский крик. — Извините, извините, — услышав извинения Хёнджина и обещание вести себя тише, Инни не смог сдержать смеха. — Чёрт, серьёзно, Чонин. Я говорю, что он не может быть на сто процентов невиновен. Этот человек явно что-то натворил, — шипел Хёнджин, старательно пытаясь не шуметь. — И что с того? — сказал Чонин, открывая дверь в кафе. Он улыбнулся бариста с радужными волосами, забирая свой кофе и в ответ получил кивок в сторону столика в глубине зала. Одними губами произнёс «спасибо» и направился туда. Он опустился на сиденье напротив Хёнджина и устало помахал ему рукой. — Никто из нас никогда не бывает полностью невиновным, — добавил Чонин, отводя телефон от уха. — Особенно ты, который только что отправил мне более двадцати — ДВАДЦАТИ! — сообщений, пока я был на паре, — Чонин повернулся и посмотрел на бариста, которая пристально уставилась на него. — Прости, Йеджи, — пробормотал он, пытаясь невинно улыбнуться. Она закатила глаза и вернулась к уборке прилавка. — Я просто хотел поговорить, — фыркнул Хёнджин, выпятив нижнюю губу. — Разве ты не хочешь того же, Инни? — Спросил он, совершенно не подозревая, как его тон подействовал на внутренности Чонина. — Я с тобой много разговариваю, — проворчал Чонин, откинувшись на спинку стула и делая глоток кофе, стараясь выглядеть бесстрастным. — Мы общались буквально сегодня утром… И почти весь вчерашний день… И позавчерашний. — Чонин кашлянул, пытаясь скрыть улыбку. Когда-то он мечтал о времени, когда они с Хёнджином станут почти неразлучны, и вот теперь это каким-то образом осуществилось. Когда Чонин рос, он следил за Хёнджином, оставаясь позади: тот внимательно слушал, что проповедовал отец Ким, словно впитывая каждое слово, сохраняя его на потом. В подростковом возрасте Чонин находил разные предлоги, чтобы послушать речь парня, спрашивал объяснения библейских стихов и прочее, лишь бы урвать минутку его редкого внимания. Он так долго жаждал Хёнджина и всего, чем тот был, что парень стал для него единственным, с чем ассоциировался — запретными влечениями, похотью, грехом. Все эти негативные вещи Хёни навязывал другому, даже не подозревая об этом. Теперь прежняя версия Хёнджина казалась пустой и скучной, словно плохо сделанный набросок, в котором едва прорисовывались края силуэта, смутный образ того, что могло бы стать чем-то большим. Чем более полной становилась картина, тем лучше Чонин понимал, насколько прекрасен Хван Хёнджин на самом деле, и что его набросок не оправдал ожиданий. Хёнджин был всем и даже больше, и Чонин был счастлив, что наконец-то получил возможность узнать его как следует и ощутить, как заполняются пробелы. Чонин наконец-то смог воспринимать Хёнджина как часть своей повседневной жизни. Да, не идеально, но это было начало… чего-то. Чонин был уверен в этом. Он и Хёнджин наконец-то узнали друг друга как следует, без всяких предубеждений и прецедентов. — Хм, этого недостаточно, — сказал Хёнджин, протягивая руку, чтобы ткнуть Чонина. От его теплых пальцев кожа Чонина горела в тех местах, к которым он прикасался. Странное тепло наполнило парня, как голод, когда он уставился на маленькую кривую улыбку Хёнджина. — Я скучал по тебе. Чонин ощутил эти слова как приятный удар в живот. — Ты видел меня позавчера, — сказал Чонин, стараясь не выдать своего напряжения и сдерживая эмоции. Хёнджин всё ещё касался его руки, и это ужасно отвлекало. — И в итоге мы провели вместе всю субботу, — сказал Чонин, не поднимая глаз от кофе. Объятия с Хёнджином имели несколько интересных побочных эффектов, в основном в виде того, что он стал ещё более цепким. Не то чтобы Чонин был против, ведь Феликс проводил много времени с Чанбином, а ему было приятно, когда есть компания. Чонину по-прежнему нравилось общаться с остальными, но с Хёнджином было совсем по-другому. Это было как наркотик. Общение с ним — это то, чего Чонин никогда не получал в достаточном количестве и жаждал всё больше. — Хм, маловато, — с легкой ухмылкой сказал Хёнджин, отпивая глоток кофе, и наконец отпустил одинокие пальцы Чонина. Тот проигнорировал ощущение пустоты из-за внезапного отсутствия прикосновений. Его рука вдруг стала немного холодной, но это ничего не значило. Вообще ничего. — И, говоря о совместном времяпрепровождении, ты свободен в воскресенье? Я знаю, Чан упоминал, что ты не любишь ходить куда-то по воскресеньям, но Феликс, как мне показалось, очень хочет пойти в то место, а в остальные дни они вроде как заняты. Чонин вздохнул, подавляя желание закатить глаза. — Всё в порядке. Я уже сказал Феликсу, что поеду. Ты знаешь моих родителей… Прости. Мы же не знакомы. Технически ты не знаешь моих родителей, — с улыбкой сказал Чонин, когда Хёнджин поднял бровь. В конце концов, это Чонин хотел, чтобы они оставались незнакомцами. Он пока не был готов к слиянию двух Хёнджинов в своём сознании. Чонин почему-то знал, что, сделав это, он не сможет сохранить своё сердце в целости и сохранности. — Мои родители очень строго следили за тем, что мы делаем по воскресеньям. Это день отдыха Господа, и поэтому мы тоже должны отдыхать, — сказал Чонин, опустив глаза на свои руки. — А под отдыхом я подразумеваю, что мы весь день сидели и ничего не делали. Но мне разрешалось читать Библию, если было очень скучно. Было странно говорить о своих родителях. — Даже еда должна была быть лёгкой в приготовлении и желательно безвкусной, — добавил Чонин, кисло скривив рот, вспоминая всю ту недоваренную пищу, которую он ел. — Когда я переехал в Сеул, то пытался продолжать в том же духе… Но я не знаю. Просто мне кажется, что есть другие способы расслабиться, кроме как сидеть в тишине и читать одну и ту же книгу снова и снова. — Твои родители были очень строгими, да? — сказал Хёнджин, его улыбка стала немного натянутой. — Мои, по крайней мере, просто хотели, чтобы я ходил в церковь и молчал по воскресеньям. Правда, после ужина мы немного читали Библию, — добавил он с грустной улыбкой, в его голосе прозвучало что-то похожее на тоску. Чонин задавался вопросом, скучает ли Хёнджин иногда по своим родителям. — А твои родители знают о ком-нибудь из нас? — неожиданно спросил Хёнджин, придав своим словам некоторую остроту. — Они знают о Чане, — ответил Чонин, нервно теребя салфетку. Он хотел взять Хёнджина за руку, но не смог. Они ведь были просто друзьями. Просто друзьями. — Он позвонил во время летних каникул и напугал мою маму до полусмерти, потому что незнакомец с акцентом, звонящий по поводу её сына, — это, видимо, кто-то от дьявола, — сказал он, закатив глаза. — Они знают, что у меня здесь есть друзья. Друзья, которые мне очень дороги, — Чонин на секунду замешкался, — Мой брат знает о тебе. Что ты не умер, — сказал парень, бросив короткий взгляд вверх. Хёнджин наблюдал за ним с настороженным лицом. Чонин понял, что должен продолжать. — Он был там, когда твои родители притащили тебя в церковь после… после того, как узнали, я думаю, — Чонин поднял руку, крепко сжимая распятие. — Он кое-что слышал и, в общем, подозревал, что ты на самом деле не мёртв, — сказал Чонин, края распятия впивались в кожу. — И мой отец тоже, — добавил он через некоторое время. — Но никто из них не удосужился мне сказать. Я узнал, что они в курсе событий, только когда вернулся в Пусан во время Чусока. Никто из них не сказал мне, даже когда я… — Чонин замолчал, боясь сказать слишком много. Было больно. Чувство предательства, а также всплывшие эмоции, которые он прятал столько лет, заполнили его. Оно всё ещё было там, пряталось в межрёберных промежутках. Ощущение полной и окончательной потери. — Ты оплакивал меня? — тихонько спросил Хёнджин. В его голосе звучали нотки давно забытой боли, через которую он прошёл, чтобы стать тем человеком, который сейчас сидит перед Чонином. И всё же в нём было что-то хрупкое, как в ребёнке, который хочет знать, что его любят, что по нему скучают. — Да, — признался Чонин, понимая, что не сможет солгать о подобном. Кроме того, он хотел, чтобы Хёнджин знал, что по нему скучали, когда он ушёл. Что кто-то думал о нём, даже когда он внезапно исчез из жизни всех. — Я вроде как восхищался тобой тогда, — признался Чонин после минутного молчания. Чонин гораздо больше, чем просто восхищался, но эти чувства лучше было спрятать. Когда-нибудь, возможно, он расскажет Хёнджину о том, как его любили, как по нему скучали, как его исчезновение оставило в груди Чонина кратер. — Восхищаться было нечем, — с язвительной улыбкой сказал Хёнджин. — Не думаю, что во мне сейчас осталось много от того ребёнка. Глаза Чонина сразу же нашли глаза Хёнджина. Он не мог поверить ни своим ушам, ни глазам, ни тому, что тот выглядел таким подавленным, словно действительно верил этим словам. Хёнджин не изменился с того времени в Пусане, за исключением, может быть, стиля одежды или манеры держаться, но он был всё тем же добрым человеком, который помогал Чонину, когда тот не понимал стих из Библии или когда у него возникал какой-нибудь глупый вопрос, чтобы привлечь его внимание. Совсем недавно Хёнджин часами отвечал на глупые и бессмысленные вопросы Чонина о методах рисования и смешивании цветов, потому что Чонин хотел учиться и понимать, а Хёнджин был более чем готов всё объяснить, потому что всегда хотел помочь. Хёнджин действительно был хорошим, добросердечным человеком. Всегда был и будет. — Ты не прав, — сказал Чонин, усаживаясь поудобнее. — Ты добрый. Это неизменно. И на самом деле из всего, что ты сохранил в себе, я думаю, это лучшая черта. — На какое-то время я превратил твою жизнь в дерьмо, — серьёзно произнес Хёнджин, встретившись с Чонином взглядом. — Неужели ты до сих пор думаешь, что я добрый? — Но я здесь, не так ли? — Чонин ответил, немного оглядевшись по сторонам, и осторожно взял Хёнджина за руку. Друзья ведь могут держаться за руки, правда? — И да, я простил тебя. Даже если это было трудно. Как оказалось, простить Хёнджина было проще, чем жить без него. — Ты больше не считаешь меня грешником? — спросил Хёнджин, в его голосе звучало неподдельное любопытство. Чонин с трудом скрыл свою дрожь, ему стало больно от слов, которые, как ему было известно, он повторял эхом. — Даже если по твоей вере я буду гореть в аду за то, что не исповедовался в своих грехах, не причащался и не принял последний обряд, — добавил он, глядя на их соединенные руки. В его словах было что-то осторожное и сдержанное, что задело Чонина. Словно Хёнджин искренне ожидал, что Чонин отвергнет его. Скажет, что примет Хёнджина, но не его выбор. Что его ориентация и отказ от веры всегда будут разрушать их отношения. Как будто между ними всегда будет пропасть, помещающая их в противоположные миры. — Это больше не моя вера, — не задумываясь, сказал Чонин. И тут же посмотрел на Хёнджина большими глазами, сжимая его руку. — Блять, — сказал он, уронив распятие, и свободной рукой прикрыл рот. — Я не хотел, ох, чёрт, — вздохнул Чонин, чувствуя себя идиотом. Хёнджин лишь смотрел на него широко раскрытыми, предвкушающими глазами, в которых зарождалось что-то похожее на надежду. — Я обратился, — наконец сказал Чонин, сделав глубокий вдох, прежде чем встретиться с удивлённым взглядом Хёнджина. Он мог бы и признать это. Ведь он даже не собирался скрываться. И почему-то было важно, чтобы Хёнджин знал, чтобы он понял. — Я теперь протестант, и последние пару недель хожу в церковь, где принимают геев. Доюн, священник, очень мне помог. — О, — только и сказал Хёнджин, опустив взгляд на их руки, что всё ещё были крепко сплетены между собой. — Я не мог оставаться в вере, которая не хотела меня принимать. Я знаю, что некоторые остаются и принимают безбрачие и всё такое, но я не мог. Мне нужно было уйти. Кроме того, католицизм — это всегда было то, чего хотели мои родители. А это то, чего хочу я. И, по словам Доюна, любовь не может быть неправильной в глазах Бога. И я с этим согласен, — продолжал Чонин, сам не понимая, почему он вдруг пытается убедить Хёнджина во всём этом. Но он просто не мог остановиться. — Можешь пока не говорить об этом остальным? Я хочу рассказать им, когда буду уверен. Когда почувствую себя в безопасности. Мы же можем оставить это между нами? — спросил Чонин, чувствуя себя идиотом. Разве не так же поступил Феликс, за что Чонин на него рассердился? Чонин прекрасно понимал, насколько лицемерным был этот сценарий. Хотя, если честно, Феликс, похоже, подозревал, что Чонин действительно больше не ходит в ту же церковь. Он не спрашивал, но Инни заметил, что тот смотрит на его голый палец, где раньше было кольцо с чётками. — Конечно, — хрипло сказал Хёнджин, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони Чонина. — Пока это будет нашим секретом, — он ненадолго замолчал, продолжая наблюдать за их переплетёнными руками. — Почему ты решил обратиться? — спросил он наконец со странной интонацией. — Это не должно быть грехом для мужчины — любить мужчину. Феликс и Чанбин не грешат… И ты тоже. Не знаю, в конце концов всё сводилось к тому, что мне это казалось правильным, а в католицизме я не чувствовал себя как дома. Мне не нравилось признаваться в том, что я не считал грехом, и, в общем… — Чонин заколебался, следующая часть показалась ему немного более личной. Но это был Хёнджин. Он бы понял. — Я не могу сочетаться законным браком здесь, но во многих других местах я могу обвенчаться в протестантской церкви. И это важно… По крайней мере, для меня. То, что я могу быть замужем в глазах Бога, — сказал Чонин, держась за Хёнджина. — Я хочу любить, — признался Чонин, его слова были хрупкими, как стекло. — Я хочу быть свободным. Чтобы перестать чувствовать себя грешником из-за такой прекрасной вещи, как любовь. — Чонин не хотел, чтобы его чувства к Хёнджину были грязными, он хотел, чтобы тёплое волнение в его животе было тем, чем оно было. Прекрасным. Свободным от греха и стыда. — Так что нет, я не считаю тебя грешником. Вовсе нет, — сказал Чонин, в его словах прозвучала твёрдая убеждённость. — Я вообще думаю, что ты очень смелый, потому что не представляю, как я скажу родителям, что я больше не католик, — он натянуто рассмеялся, горькая улыбка так и не достигла его глаз. — Я не смелый, — возразил Хёнджин, крепко сжав пальцы Чонина. Его голос был грубоватым, как будто он немного сдерживался. — Но я думаю, что ты храбрый. И я думаю, что ты очень добрый, Инни. Я очень рад, что мы снова встретились. И я очень рад, что мы подружились. — Я тоже, — улыбнулся Чонин, и на душе у него стало бесконечно легко.oOo
Господи…
Спасибо за то, что дал мне второй шанс.
За то, что дал нам второй шанс.
oOo
Чонин улыбнулся, когда служба подошла к концу. В этот раз он не стал задерживаться, чтобы поразмышлять, а встал, натянул куртку и вышел вслед за остальными из своего ряда к двери. Он улыбнулся доброй старушке, которая, как и он, приходила сюда каждое воскресенье, кивнул молодожёнам, которые заговорили с ним, потому что он был новеньким, и помахал рукой ребёнку, который сидел перед ним, но всё время поворачивался, чтобы посмотреть на всё вокруг, потому что было скучно во время службы. Подойдя к двери, Чонин почувствовал себя как дома и, попрощавшись с Доюном, широко улыбнулся ему, а затем выскочил на холодный ноябрьский воздух, осознавая, что внутри него наконец-то что-то успокоилось. Обращение в другую веру действительно было правильным выбором. — Знаешь, посещение церкви не должно доставлять тебе столько радости, — поддразнил Хёнджин, неожиданно появляясь рядом с Чонином. — Я помню, как отец Ким говорил нам, что церковь — это обязанность, а не удовольствие. — Отец Ким — это палка в колесе, — ответил Чонин, улыбаясь Хёнджину. Его сердце забилось чуть быстрее. От неожиданности, конечно. — И разве мы не договорились, что встретимся в ресторане? — парень поднял голову, чтобы встретиться с ним взглядом, и вдруг почувствовал, как у него перехватило дыхание. Странно было думать, что они уже не так далеки друг от друга по росту. Хёнджин всегда возвышался над Чонином, когда они были моложе, но теперь их глаза были почти на одном уровне. — Я всё равно собирался идти в эту сторону, поэтому подумал, что можно пройти ещё немного, чтобы встретиться с тобой, — сказал Хёнджин так, что Чонин понял, что он не совсем честен. — И я хотел посмотреть на твою церковь. Мне было любопытно, — сказал он, переводя взгляд на маленькую церквушку, растворившуюся среди других зданий. — Люди выглядели хорошо, — пожал плечами Хёнджин. И снова всё выглядело слишком буднично, чтобы быть правдой. — Они в церкви в воскресенье, конечно они должны выглядеть хорошо, — усмехнулся Чонин, легонько толкнув друга плечом. — Но да, они очень милые. Есть даже лесбийская пара… Или я почти уверен, что они лесбиянки, потому что они постоянно прижимаются друг к другу, а ходить в церковь в воскресенье несколько недель подряд кажется не очень дружелюбным в сочетании с дерзкими поцелуями. — О, — только и сказал Хёнджин, засунув руки в карманы. — Доюн тоже очень добрый. Я бы хотел взять с собой Феликса, потому что эта церковь кажется намного лучше, чем та, в которую он обычно ходит, но у него был не самый лучший опыт с прежними лютеранскими церквями, поэтому не хочу заставлять, — продолжил Чонин, решив проигнорировать молчание Хёнджина. — Есть даже хор, в который Доюн хочет меня записать. Сейчас там много работы, через пару недель начнутся рождественские службы, а я уже много лет не пел… — Я думаю, тебе стоит присоединиться, — перебил Хёнджин. Инни поднял голову, удивляясь его громкости. — У тебя потрясающий голос. Тебе обязательно нужно снова начать петь. — Ты бы хотел прийти послушать? — спросил Чонин, не успев себя остановить. — Конечно, — ответил тот, повернув голову и приковав парня к месту своим завораживающим взглядом. — Я немного скучаю по твоему пению, — застенчиво добавил он. — Вряд ли я производил такое уж сильное впечатление, — рассмеялся Чонин, протягивая руку и увлекая за собой Хёнджина, когда они спешно перебегали дорогу перед красным светом. — Не думаю, что я был лучшим певцом. Просто умел брать довольно высокие ноты, поэтому меня и поставили впереди. К тому же я был маленьким. Поэтому меня легко было не заметить, — добавил Чонин, почти неохотно отпуская руку Хёнджина. — Я помню тебя, — сказал Хёнджин, его голос был немного тихим на оживленной улице, но Инни слышал его отчётливо и ясно. Хотя они уже перестали быть незнакомцами. Чонину в конце концов пришлось признать, что у них слишком много общей истории, чтобы её можно было забыть. Но их прошлое всё ещё казалось больной темой для обоих. — Я просто не связывал с тобой хориста из церкви, пока не услышал, как ты поешь в квартире Чана, — Хёнджин сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить. — Именно благодаря твоему пению я занялся музыкой. — Что? — спросил Чонин, остановившись и потрясённо глядя на Хёнджина. — Но я не пел уже много лет. Мне было лет… двенадцать, когда мне в последний раз разрешили петь в церкви. — Да, и я будто до сих пор слышу, как твой голос звенит в церкви, отражаясь от стен, — сказал Хёнджин, глядя на свои ботинки. В его голосе было что-то оборонительное, словно он вызывал Чонина выступить против. — Я хотел заняться музыкой, чтобы снова почувствовать то, когда твоя душа резонирует с песней, — он поднял голову, поймав взгляд Чонина. — Так что я обязательно приду послушать, как ты поешь. Чонин не знал, что на это ответить, поэтому протянул руку и потянул Хёнджина за собой. — Мы опоздаем, — пробормотал он, таща за собой парня по улице. Неважно, что они пришли довольно рано и что церковь Чонина находилась совсем рядом с рестораном. Хёнджин позволил Чонину разволноваться, но когда через некоторое время он отдёрнул руку и вцепился в ладонь Чонина, парень ничего не сказал. Он просто прижался к нему, наслаждаясь теплом, исходящим от Хёнджина. Они не стали больше говорить ни о пении, ни о церкви, ни о прошлом, остановившись на более безопасных темах, таких как дорама, которую они смотрели, и сосед Джисона, который всё ещё был уверен, что Джисон и Чонин встречаются. С Хёнджином было легко. Они как раз обсуждали, действительно ли последнее демо Чана было посвящено Минхо несмотря на решительное отрицание старшего, когда свернули за угол, и Чонин остановился, внезапно увидев Феликса и Чанбина. Они стояли у входа в ресторан, Чанбин обнимал Феликса за плечи, а руки Феликса лежали на талии парня. Они были похожи на два кусочка пазла, идеально подходящих друг к другу. Парни разговаривали, слегка повернув лица друг к другу, и оба нежно улыбались. Они словно потерялись в своём собственном мире, полностью довольные друг другом. Чанбин ухмыльнулся и, наклонившись, нежно поцеловал Феликса, отчего блондин захихикал и засиял как солнышко. Чонин глубоко вздохнул. — Что-то не так? — спросил Хёнджин, внимательно наблюдая за Чонином и сжимая его руку в своих пальцах. — Это, должно быть, так здорово, — сказал Чонин, даже не пытаясь скрыть тоску в своем голосе. — Представь, что кто-то смотрит на тебя вот так, улыбается тебе, словно ты весь его мир, и ты улыбаешься в ответ, потому что чувствуешь то же самое, — Чонин криво улыбнулся, пытаясь подавить горькую ревность внутри. — Любовь — это так прекрасно. — Я помню, ты говорил, что хочешь выйти замуж, — кашлянул Хёнджин, вдруг заговорив немного странно. Чонин поднял голову, но тот снова рассматривал свою обувь, и Инни мог это понять, ведь на Хёнджине снова были высокие ботинки на шнуровке, и Чонину было трудно не смотреть на эти длинные стройные ноги с момента их знакомства. — Но было ли это тем, чего ты хотел? — Заставлять людей на меня пялиться? — Чонин улыбнулся, глаза его весело блеснули. — Нет, отношений, — спросил Хёнджин, наконец-то осмелившись поднять глаза на Чонина и встретиться с ним взглядом. — С мужчиной, я имею в виду. Быть открытыми, быть в объятиях друг друга на улице, с поцелуями и всё такое. Я знаю, ты сказал, что хочешь любить… Но хочешь ли ты этого на самом деле? — поспешно добавил он. — Я знаю, что хотеть быть с кем-то — это не то же самое, что быть с кем-то на самом деле, так что… — Хёнджин замялся, выглядел он так, словно хотел броситься на дорогу или что-то в этом роде. Чонин неосознанно прижался к нему чуть крепче. — Хотел бы ты в данный момент, то есть прямо сейчас, иметь парня? Вот что я имею в виду, — наконец выдавил он, выглядя слегка взволнованным. — Чтобы у тебя были полноценные, открытые и гордые однополые отношения с другим мужчиной. Было немного забавно видеть, как Хёнджин так волнуется, но Чонин каким-то образом понял, что ничего смешного в том, о чём спрашивает Хёнджин, нет. И что ж, как никто другой, он полагал, что тот поймет, если Чонин скажет «нет». Если он признается, что не готов, и всё же… Инни глубоко вздохнул и оглянулся на Феликса и Чанбина, которые продолжали разговаривать, теперь уже как-то теснее прижавшись друг к другу. Это казалось несбыточной мечтой, но Чонин хотел этого. Он хотел быть таким же свободным и открытым в своей любви. Правда заключалась в том, что, возможно, он уже был готов. — Да, — выдохнул Чонин, глядя на друзей, и на его лице расцвела улыбка. — Я бы тоже хотел быть таким. И выйти замуж когда-нибудь. Не знаю, где я найду кого-нибудь, кто захочет быть со мной, но я бы хотел просто… любить, — со смехом сказал Чонин, его сердце затрепетало. — И что ж, сейчас как никогда подходящее время, — добавил парень, покачав головой. — Знаешь, как говорят, не бывает правильного или неправильного момента. Как утверждает Чан, сегодняшний день — это подарок. Если в этом подарке есть любовь, то было бы глупо отказываться от него только потому, что это может быть немного сложно. И вообще, я никогда не был противником того, чтобы держаться за руки, — сказал он шутливо, крепче сжимая их собственные очень платонически переплетённые руки. — Всегда будет кто-то другой, кто считает, что это неправильно. А я в это больше не верю, — добавил он с наигранным детским пренебрежением, повернувшись и посмотрев на Хёнджина с яркой улыбкой. Хёнджин не рассмеялся. Он просто смотрел на него с непроницаемым взглядом. — Я не думаю, что тебе будет трудно найти кого-то, кто полюбит тебя, — сказал Хёнджин, его голос был немного грубым, когда он просто смотрел на Чонина. — Ты… совершенство. — Конечно, ты так говоришь. Ты ведь мой друг, — рассмеялся Чонин, покачав головой и не обращая внимания на то, что всё внутри него словно перестроилось из-за того, что его сердце только что взлетело вверх. — Пойдём, — сказал он, увлекая за собой Хёнджина, — поприветствуем их вместо того, чтобы следить.