Но грешники будут истреблены,
и погибнет будущее нечестивых.
— Псалом 36:38
Чонин смотрел в телевизор, сильно прикусив губу и пытаясь сдержать слёзы, навернувшиеся на глаза. Рядом с ним громко всхлипывал Хёнджин, доставая из коробки ещё одну салфетку, когда по его по щекам хлынул новый поток слёз. Чонин ещё сильнее закусил губу, ком в горле усилился настолько, что даже дышать стало трудно. Он не мог поверить, что позволил Хёнджину уговорить себя посмотреть это. — Чёрт, — пробормотал он себе под нос, когда женщина на экране начала плакать, и её рыдания были такими же душераздирающими, какие бывали у Чонина. Он почувствовал, как слёзы начинают катиться по щекам, и шмыгнул носом, пытаясь незаметно вытереть глаза. Почему этот проклятый человек тоже должен был умереть на этой дурацкой крыше? — Вот, — сказал Хёнджин, беря салфетки и протягивая их Чонину. — Просто сдайся, — добавил он с натянутой улыбкой. Чонин посмотрел на коробку и, неохотно вытащив несколько штук, промокнул глаза. К счастью, эпизод закончился быстро, и пока Хёнджин всё ещё плакал, Чонин изо всех сил пытался остановиться, то щипая себя за запястье, то сильно прикусывая внутреннюю сторону щеки. Заставить слёзы исчезнуть оказалось непростой задачей. В ушах всё ещё звенели крики главной героини, а в груди нарастала знакомая боль траура. Ему хотелось приклеиться к Хёнджину и никогда его не отпускать. — Ты же знаешь, что тебе можно плакать? — сказал Хёнджин с ухмылкой, вытирая глаза. — Необязательно скрывать это. — Я знаю, — вздохнул Чонин, делая глубокий вдох. — Но? — спросил Хёнджин, склонив голову набок. Чонин не мог не посмотреть на него. Инни всегда считал Хёнджина привлекательным, но сейчас, одетый в безразмерный свитер и мешковатые штаны, со светлыми волосами, падающими на глаза, и тёмными корнями, с опухшими красными глазами тот выглядел красивее, чем когда-либо. — Мне никогда не разрешали плакать, — наконец сказал Чонин, опустив глаза на свои руки. — Или вообще издавать какие-либо звуки. Я знаю, что могу, но иногда просто трудно вспомнить, что люди рядом со мной не разозлятся. Знаешь, как это бывает, от вредных привычек трудно избавиться. — парень глубоко вздохнул и посмотрел на Хёнджина, прежде чем продолжить. Тот терпеливо наблюдал за ним. — Вообще-то мне никогда не разрешали шуметь. В доме моего детства царит гробовая тишина. Мои родители не слушали музыку, лишь немного классики, и то только по вечерам. Книги, которые отец не одобрял, не разрешались, как и проявление чувств. Отец произносил целую речь о том, что нельзя легкомысленно относиться к своим эмоциям. — продолжил Чонин, чувствуя сдавленность в груди. — По их мнению, я всегда был слишком чувствительным. Слишком много плакал, слишком громко смеялся, слишком легко расстраивался, — сказал парень, и его голос стал немного слабым. — Иногда я думаю, может быть, они всегда знали, что я не такой, как все, и поэтому были так строги со мной, — продолжил Чонин, протягивая руку, чтобы сжать распятие. — Они в глубине души знали, что из всех их детей я буду единственным, кто заблудится, — его ладонь болела, и он знал, что на руке снова останутся следы от Иисуса. — Твои родители звучат… — Хёнджин замолчал, явно не зная, что сказать. — Сомнительно? — с горькой улыбкой предположил Чонин. — Да. Но я их люблю. Как бы хреново это ни было. Я думаю, они меня обманули, но, по крайней мере, я знал, что меня всегда любили. — Отчасти я тебя понимаю, — сказал Хёнджин через некоторое время. Он нервно дернул себя за рукав и прикусил губу, глядя на Чонина. — А другие тебе не рассказывали, как мои родители узнали о том, что я гей? — Нет, — покачал головой Чонин, и на его лице появилась улыбка. — Я старался не задавать лишних вопросов… Ну, знаешь, раньше, — неловко добавил он. Они перестали быть совершенно незнакомыми людьми после того, как сблизились. Это было то, что им нужно, чтобы снова узнать друг друга, но теперь границы становились всё более размытыми. Два потерянных мальчика-католика постепенно превращались в совершенно неполноценных взрослых людей, которыми в итоге и стали. — И, как ты знаешь, они хранят те секреты, о которых не должны рассказывать, — добавил он с небольшой улыбкой. — Да уж, — рассмеялся Хёнджин, вспоминая своё удивление, когда Чонин открылся нему. — Дело в том, что был один мальчик… — сказал Хёнджин с натянутой улыбкой. — Так вот как все хорошие христианские мальчики поддаются искушению? Красивые мальчики? — Чонин негромко пошутил, пытаясь разрядить обстановку. Парень знал о Хёнджине многое, от его любимого цвета до любимых блюд и закусок, но он почти ничего не слышал о том, что происходило до того, как они встретились вновь. — Верно, — рассмеялся Хёнджин, слегка расслабив плечи. — Но да, мы учились в одном классе, и у него были такие потрясающие глаза, — вздохнув, сказал Хёнджин. — И я думал, что влюблён. Однажды после уроков он признался, и мы целовались, ходили в кино, держались за руки в темноте, где никто не мог увидеть. Днём моих родителей не было дома, поэтому мы всегда ходили ко мне, чтобы провести вместе время, и… Ну, для остальных, наверное, он выглядел как мой лучший друг. Чонин нахмурился, вспомнив мальчика, который всегда был рядом с Хёнджином. Он не мог припомнить, чтобы у того были такие красивые глаза… Или чтобы он вообще казался каким-то особенным. Впрочем, Чонин всегда смотрел только на Хёнджина. — Это был милый, чистый школьный роман… Но он хотел большего, чем просто целоваться и держаться за руки, да и я тоже, — сказал Хёнджин, его щёки слегка порозовели. — В конце концов, нам было по семнадцать лет, — добавил он со смехом. Чонин улыбнулся, не припоминая никаких приятных воспоминаний о том времени, когда ему было семнадцать. Там были только домашние задания, изучение Библии и горе. — Поэтому, когда родители сказали, что уезжают на целый день за покупками, я просто ухватился за возможность побыть в одиночестве, — сказал Хёнджин, опустив глаза на свои колени. Чонин не удержался и взял друга за руку. Хёнджин благодарно улыбнулся, но по-прежнему не смотрел ему в глаза. — Мы не… Ну, ты понимаешь, — сказал он, неловко вздрогнув. — Не собирались идти до конца? — добавил Чонин, когда Хёнджин всё продолжал открывать и закрывать рот. — Я вроде как знаю, как это работает. Видимо да, вы не делали друг с другом ничего запретного, — добавил он, смеясь, когда Хёнджин швырнул в него подушкой. Желудок Чонина приятно скрутило от крошечной улыбки облегчения на лице друга. — Да, что-то в этом роде, — пробормотал Хёнджин, закатив глаза. — Но мы оба были почти голые, и, ну, Минс… Моему бывшему нравилось оставлять следы. Говорил, что его возбуждает, когда он знает, что я ношу его метки на своем теле… А мне нравится быть отмеченным, можешь подать на меня в суд. Это чертовски приятно — чувствовать, что меня хотят, что я желанен, — он посмотрел на Чонина, щёки которого слегка покраснели. — В общем, мы не успели ничего сделать, как родители внезапно ворвались в мою комнату. Чонин почувствовал, как Хёнджин вздрогнул и крепче сжал его руку. — Мои родители просто слетели с катушек. Кажется, я никогда не видел их в таком бешенстве. Минсок просто схватил свои вещи и убежал, оставив меня практически голым с разъярёнными родителями. Я едва успел одеться, как они потащили меня в церковь и к отцу Киму. — Мой брат был там, — сказал Чонин, когда Хёнджин замолчал. — Он говорил, что ты сопротивлялся. Кричал отцу Киму, что ты не сделал ничего плохого. — Чертовски верно, хуй бы я позволил им говорить мне, что моя любовь неправильная, и заставлять меня бесконечно каяться за то, что они считают грехом, достойным вечного проклятия. Донхён, учившийся на год старше нас, был пойман с девушкой. Отец Ким велел ему прочесть десять «Аве Мария» и двадцать «Отче наш» и молиться, чтобы Бог дал ему возможность принимать более правильные решения. С хуя ли то, что я был с парнем, так сильно отличалось?! — Я не знаю, — сказал Чонин, хоть и понимал, что Хёнджин не ожидает ответа. — Я пытался найти ответ в Библии… Но его там нет. Библия не говорит, что нельзя любить другого мужчину… Она просто не говорит, что можно. Содомия, конечно, кажется исключением, но даже это, по мнению некоторых, может быть спорным. В остальном эта тема вроде как не затрагивается. — Но содомия — такая забавная часть, — съязвил Хёнджин, хотя шутка получилась немного неудачной, когда его ухмылка не достигла глаз. — В общем, когда я вернулся домой, мне пришло сообщение от Минсока. Он умолял меня не рассказывать ничего, чтобы скрыть это от других в школе. Он даже сказал, что не может меня больше видеть, потому что не желает мириться с тем, что я хочу быть открытым. Я думал, что боролся за нашу любовь, но в итоге сражался только за свою собственную потребность быть свободным. Хёнджин казался таким маленьким и одиноким, рассказывая о моменте своей жизни, который изменил его отношение к себе и к своей семье. Чонин не мог смириться с тем, что Хёнджин выглядит таким покинутым, когда на его глаза снова навернулись слёзы. Чонин придвинулся ближе, прижавшись к Хёнджину, и обнял парня. Он никогда не замечал, насколько он стал шире Хёнджина, и как идеально тот помещается в его объятиях. — Ублюдок, — пробормотал Чонин, заставив Хёнджина издать отрывистый смех. — Ну, это не имело значения. Мне бы не позволили увидеть его снова. На следующий день родители потащили меня в Сеул к тёте. Сказали, что там есть священник, который может меня спасти. Что, как я думаю, было ещё одним способом сказать, что они хотят, чтобы я прошёл конверсионную терапию. К счастью, тётя этого не допустила, — вздохнул он, прижимаясь к Чонину. — Она так разозлилась на мою маму. Кричала часами, а я просто прятался в её спальне, — добавил парень, и его голос слегка дрогнул. — У моей тёти никогда не было детей, — продолжил Хёнджин. — Думаю, она всегда завидовала тому, что у моей матери был я, поэтому, когда моя собственная мать захотела отослать меня подальше, чтобы, по сути, пытать, она просто вышла из себя. На следующий день, когда я проснулся, родителей уже не было. С тех пор я их больше не видел. В комнате стало тихо, только едва уловимые звуки жилого дома наполняли комнату. — Я знаю, что тётя иногда с ними разговаривает, — продолжил Хёнджин через некоторое время. — Я не знал, что они сказали, что я умер. Но, наверное, это объясняет, почему никто не пытался связаться со мной после этого. Они забрали мой телефон, а пока я рос, мне не разрешали пользоваться социальными сетями, поэтому я знал, что меня трудно найти… Но надеялся, что кто-нибудь попытается. — Это ужасно, — ответил Чонин, не зная, что ещё сказать. — Я бы не ушёл, — продолжил Чонин, не успев остановиться. — Если бы ты был моим парнем, думаю, я бы разорвал весь мир на части, чтобы ты был со мной. — Чонин прикусил губу, желая растоптать себя. Он ждал, что Хёнджин будет смеяться над ним, но тот лишь крепче прижал его к себе. — Я знаю, Чонин, — сказал Хёнджин, его голос был таким уверенным. Он повернулся и посмотрел на Чонина. — Ты не похож на других. — Его глаза были словно освещённые звёздами озёра, и Чонин пристально смотрел на него. Желание придвинуться ближе переполняло парня, и его взгляд остановился на пухлых губах Хёнджина. От него пахло ванилью. — Я не такой уж и особенный, — сказал Чонин и закашлялся, отводя взгляд. — Я просто не мудак. — Нет, ты особенный, — убеждённо сказал Хёнджин, положив голову на грудь Чонина. Он очень надеялся, что тот не слышит, как бешено колотится его сердце. — И я очень рад, что разозлил Джисона и познакомился с Чанбином, чтобы в итоге снова встретиться с тобой. Потому что я не думаю, что другие люди могут понять, каково это — расти как мы. — Чан хочет понять, — вздохнул Чонин. — Но я знаю, что у него не всегда получается. — Чонин знал это. Они с Чаном не раз ссорились из-за того, что тот не хотел, чтобы Чонин слишком часто бывал дома. Чан также не одобрял того, что Чонин продолжал делать всё, что говорили родители. По крайней мере, так было раньше. — Я всё ещё люблю своих родителей, — признался Хёнджин, как будто это был секрет. — Я ненавижу то, что они сделали, но до этого у меня было хорошее детство. Меня любили, обо мне заботились… Мне их безумно не хватает. Но я не могу об этом жалеть. Не могу жалеть о том, что я такой, какой есть. — И не должен, — сказал Чонин, крепче прижимая к себе Хёнджина. — Сейчас ты выглядишь счастливее. Так что, возможно, всё так и должно было быть. Если я чему-то и научился за последние несколько месяцев, так это тому, что лучше быть верным себе, чем притворяться тем, кем ты не являешься. И Бог любит нас. Он дарит нам любовь, и не принять её, когда она нам даётся, буквально было бы богохульством. — Отец Ким прав, — сказал Хёнджин, сильнее прислонившись к Чонину. — Из тебя получился бы хороший священник… Хотя, возможно, не по тем причинам, о которых он думает. — Только не начинай, — фыркнул Чонин, щекоча бока Хёнджина и заставляя его ерзать. — Ну что, хочешь посмотреть следующую серию? — спросил он, понимая, что им обоим нужно отвлечься. — Только если я смогу остаться вот так, — пробормотал Хёнджин, прижимаясь к Чонину. — На тебе удобно. — Обязательно буду почаще ходить с Чанбином в спортзал. Не могу позволить себе стать мягким, — с ухмылкой сказал он и потянулся за телефоном, чтобы запустить следующий эпизод.oOo
— Не могу поверить, что они это сделали, — сказал Чонин, глядя на экран. Хёнджин рядом с ним выглядел не менее ошеломленным, глядя на проносящиеся мимо них на экране финальные титры. Он уже не лежал на груди Чонина, а предпочёл прижаться к его боку. — Представь себе, что ты умираешь и всю жизнь живёшь только в ожидании, что любовь всей твоей жизни найдёт тебя, — сказал Хёнджин, наклонив голову, чтобы она легла на плечо Чонина. — Представь, что ты живёшь неизвестно сколько времени, ожидая, что любовь всей твоей жизни вернётся, — добавил он, ошеломленный. — Теперь я понимаю, почему Сынмин так настаивал на том, что мы должны это посмотреть, — ответил Чонин, подумав, и протянул руку к пульту, чтобы выключить телевизор. — Кажется, меня перезагрузили, — сказал Хёнджин, всё ещё глядя на пустой экран. — Как после этого меня сможет удовлетворить обычная любовь? — Знаешь, — мягко произнес Чонин. — Раньше я думал, что мой первый поцелуй будет таким же. — На холме в Канаде? — нахмурившись, спросил Хёнджин, от неожиданности выйдя из оцепенения и повернувшись к Чонину. — Очень специфично. — Нет, — надулся Чонин, толкнув друга, когда тот засмеялся. — Я просто всегда представлял себе, что мой первый поцелуй будет как в дораме. Ну, знаешь, когда на заднем плане расплываются сказочные огни, время замирает, а вокруг нас падает снег или лепестки вишни. — Он слегка улыбнулся. — Иногда, когда папа уезжал в командировку, мама разрешала нам смотреть с ней дорамы. — добавил Чонин — Очень старые и аскетичные. Но поцелуи всегда были такими особенными. Меня всегда завораживало, как замедляется время, а героиня и герой смотрят друг на друга с такой любовью и страстью. Я мечтал поцеловать любовь всей моей жизни в таком месте. — Прости, — сказал Хёнджин, его голос был напряжённым. — Я вроде как отнял у тебя эту возможность, — добавил он с виноватым видом. Чонин только закатил глаза. — Я не сержусь, Джинни, — с улыбкой сказал он, потянувшись за рукавом Хёнджина. — К тому же, ни у кого не бывает первого поцелуя как в дораме. В реальной жизни невозможно добиться столько блеска, — усмехнулся он и медленно встал. Все мышцы одеревенели после столь долгого сидения. — Ты когда-нибудь признавался в этом? — неожиданно спросил Хёнджин, глядя на свои руки, когда Чонин повернулся и удивлённо посмотрел на него. — Поцелуй, который я подарил тебе… и поцелуй, который ты подарил мне? — Чонин остановился и поднял бровь. Он не знал, что ответить, и не понимал, почему Хёнджин вдруг заговорил об этом. Часть его не хотела, чтобы Хёнджин знал, что он этого не делал, но в то же время у него было ощущение, что он прекрасно понимает, почему парень спрашивает об этом. — Нет, — сказал он наконец, когда молчание затянулось надолго. — Я не мог. Нет, это ложь. Я мог, но не хотел. Ни то, ни другое не казалось грехом, — признался он, чувствуя, что щёки его слегка покраснели. — О, — только и сказал Хёнджин, глядя на Чонина, он выглядел искренне удивленным. — Это… мило, — добавил он с застенчивой улыбкой, которую Чонин не знал, как расценивать. — Я же говорил тебе, Хёнджин, я больше не считаю это грехом. Я знаю, я наговорил много херни, о которой очень жалею, но, честно говоря, я не считаю, что любовь может быть грехом. И… Ну, тот поцелуй, который мы разделили, не был похотью или чем-то ещё, — добавил он, уставившись на свои ноги. — Так что даже по католическим стандартам я не думаю, что это грех. Хёнджин молчал, когда Чонин поднял голову. — Мне очень жаль, — повторил Хёнджин, глядя на Чонина слегка слезящимися глазами. — Это был очень хреновый поступок. И вообще, ты заслуживаешь большего для своего первого поцелуя, — виновато добавил он. Чонин только закатил глаза. В конце концов, первый поцелуй Чонина был именно с тем человеком, о котором он всегда мечтал. Просто обстоятельства были сомнительными и неожиданными, но парень не жалел о поцелуях, которыми они обменялись. Однако он не мог рассказать об этом Хёнджину, не вдаваясь в подробности той влюбленности, которая уже не была прошлым, а перерастала в нечто иное и более сильное в течение последних нескольких недель. Чонин не был готов думать об этом. — Я уже сказал, что всё в порядке, — добавил он, с нежностью качая головой и смотря на Хёнджина, который выглядел крошечным в своём огромном свитере, окруженный подушками Феликса. — И я действительно думал, что удар по яйцам был единственным наказанием, которое тебе нужно было понести. Мы, вроде как, причинили друг другу боль самым ублюдским образом… Но я давно простил тебя, Джин. Как сказал бы мой священник, отпусти это, пока оно тебя не съело. Прости своих грешников, и Бог простит тебе твои грехи, — добавил он с улыбкой. Хёнджин словно хотел что-то сказать, его глаза напряженно скользили по лицу Чонина и наконец остановились на его губах. Чонин почти бессознательно облизнул их и почувствовал, как по позвоночнику пробежала странная дрожь, когда глаза Хёнджина потемнели. — Феликс скоро будет дома, — поспешил сказать Чонин, отворачиваясь, чтобы разрядить напряжённую обстановку в комнате. Он потянулся, и футболка немного задралась, показав живот, но парень поспешно натянул её. Хёнджин пристально наблюдал за ним с нечитаемым выражением в глазах. — Хочешь заказать еду и остаться на ужин? — немного застенчиво спросил он. — На самом деле, это было бы действительно здорово, — ответил Хёнджин, откинувшись на спинку дивана и встретившись взглядом с Чонином. Странное выражение в его глазах исчезло, а на смену пришла уже знакомая решимость, которую Чонин видел у него несколько раз. Словно Хёнджин увидел загадку, которую должен был разгадать. — Хорошо, но мы не будем есть пиццу, — с улыбкой сказал Чонин, отправляясь на кухню, чтобы принести им что-нибудь попить. Его мучала жажда и и хотелось подышать воздухом, не наполненным пьянящим ароматом духов Хёнджина и запахом ванили, который, казалось, навсегда прилип к нему. — Воды? — спросил он, когда Хёнджин просто уставился на него своими темными глазами. Напряжение между ними становилось всё сильнее, и Чонин не знал, что с этим делать. Поэтому пришлось сбежать. Он не заметил, как Хёнджин опустил глаза, взял телефон и стал искать, когда же выпадет первый снег.oOo
Господи… Прошло много времени, я знаю, но…
Спасибо, что позволил Хёнджину встретиться с Джисоном и Чанбином.
Спасибо, что подарил ему новую семью.
И если ты сочтёшь нужным… Будучи всемогущим и всё такое…
Пожалуйста, сделай так, чтобы его бывший наступил на Лего.
Это не сильно поспособствует миру во всём мире.
Но это сделает меня очень счастливым.
oOo
— Мама, я уже говорил тебе, что не могу просто так отказаться от занятий на следующий год, — глубоко вздыхал Чонин, стараясь сохранять уважительный тон, пока шёл к дому Минхо. Парень проработал с Йедамом почти всю вторую половину дня, поэтому устал и хотел просто пообщаться с друзьями. Он не был готов к разговору с матерью, но, видимо, у неё были другие планы, раз она позвонила ему, как только он вышел из библиотеки. — Чонин, не говори со мной таким тоном, — отчитывала его мама на другом конце телефона. — Что с тобой происходит в последнее время? Ты часто игнорируешь мои звонки, а когда всё же отвечаешь, то грубо и неуважительно. — Мама, — сказал Чонин, изо всех сил стараясь не потерять терпение. — Я учусь в университете. У меня есть домашние задания, а до экзаменов остались считанные недели. Извини, но я не могу брать трубку каждый раз, когда ты звонишь. Он надеялся, что этого будет достаточно, чтобы успокоить её, но, как и следовало ожидать, этого не произошло. — Ты должен был остаться здесь, — ответила мать, её голос был напряженным. — Это слишком большая нагрузка, и она тебя портит. Если бы ты остался здесь, я могла бы присматривать за тобой и помогать тебе с твоим загруженным графиком. Я говорила, что для тебя это чересчур — так рано переезжать. Ты ещё слишком молод, — сказала она со знакомым беспокойством в голосе. Только теперь это больше походило на манипуляцию, чем на беспокойство. От этого у Чонина зачесалась кожа. — Мама, я уже взрослый, — наконец проговорил он. — Я могу прекрасно о себе позаботиться. Я буквально говорю тебе, что я занят на учёбе, это нормально, и у меня всё под контролем. Я не собираюсь переезжать домой, — сказал он, остановившись перед домом Минхо. Даже несмотря на свою высоту, знакомый жилой комплекс был более уютным, чем его собственный дом в Пусане. — Не сейчас и не после окончания экзаменов, — сказал Чонин, заставляя себя продолжать. Ему нужно было выговориться, иначе это будет и дальше тяготить его и фактически вынудит переехать домой, когда он этого не хочет, только из-за чувства вины. Ему нужно было, чтобы мать знала, что он не поедет домой, ведь она заслуживает правды. — Я останусь в Сеуле, чтобы получить степень бакалавра… И магистра, — Чонин прикусил губу, его сердце бешено колотилось, когда тишина на другом конце провода становилась всё длиннее и длиннее. Его мать была в ярости. — Это тот иностранец? — спросила мать, напрягая голос от гнева. — Тот, который звонил тебе летом? Австралиец? Это из-за него ты так себя ведешь, Чонин? — Кто? Чан? — озадаченно спросил Чонин, удивление выбило из него злость. — Какое отношение он имеет ко всему этому? — Он прислонился к зданию и провёл рукой по волосам. — Раньше ты не был таким, Чонин, но после встречи с ним ты изменился. Он соблазнил тебя? Он свернул тебя на дьявольскую дорогу? — спросила она, бросаясь обвинениями. — Ты перестал ходить в церковь? Ты отказался от своей веры? — Мама! — крикнул Чонин, пытаясь остановить её. Она была почти в истерике, и если у парня и были какие-то надежды на то, что отец останется в стороне, то они полностью сожжены. Не было ни одного варианта, в котором мать не стала бы его вмешивать, если она искренне посчитает, что Чонин регулярно грешит. — Ты занимался содомией с мальчиком? — прошептала она, её голос был пронзительным. — Мама, какого х… Нет, не занимался. Что это за вопрос? Я ни с кем не встречаюсь. И да, если бы ты дала мне время ответить, то узнала бы, что я всё ещё хожу в церковь. — Правда, не в ту церковь, о которой та думала, но Чонин ещё не был готов рассказать ей об этом. Уж точно не сейчас. — Мама, ты что, совсем мне не доверяешь? Я никогда не делал ничего плохого за всё то время, что жил дома. Я никогда не прикасался к мальчикам, только смотрел на одного. На одного! Мама, один мальчик, — с трудом выговорил Чонин, глядя на темнеющее небо. — И это уже было слишком, — тихо произнесла его мать. — Ты уже грешник. Опять это слово. Грешник. Разве не таким будет Чонин в глазах тех, кто ему дороже всего на свете? Грешным, испорченным преступником, нарушившим все известные правила, даже если на самом деле всего несколько и раскаялся в них более чем достаточно. Чонин раскаивался всю жизнь. Он молился, умолял, оплакивал и резал себя на куски, пытаясь исправиться. В глазах мамы и её Бога он был грешником. И в какой-то степени она была права. Чонин исполнял свои запретные желания и даже позволял себе мечтать о похоти, которую испытывал. Он разрешал своей запятнанной любви и дьявольским желаниям проникнуть в него, стать частью его самого, позволить им вырасти и сформировать новую личность, которая хотела бы совершать эти невыразимые поступки. Личность человека, который не просто думал о запретном, но жаждал его всеми фибрами своего существа. Того, кто уже не просто мечтал об освобождении, но и сам гнался за ним. Он был грешником, хотел он того или нет. Он был грешником независимо от того, был он им на самом деле или нет. В глазах своего собственного Бога Чонин был тем, кто он есть, и никем другим. Он мог только делать всё возможное, чтобы стать тем, кем он мог бы гордиться, и быть хорошим во всех аспектах своей жизни. Бог Чонина ни за что его не осуждал, но обещал обнять парня, когда тот будет нуждаться в утешении, и направить его, когда он почувствует себя потерянным. Сердце Чонина болело. Вся грудь болела, и он не мог дышать. — Я не буду этого делать, — прохрипел Чонин, его горло сжалось, как будто его душили, старые шрамы снова открылись, а прошлые привычки вырвались на поверхность. — И я точно не вернусь домой, если ты намерена так со мной разговаривать, — добавил парень как можно более утвердительным тоном. После всего, что он сделал, после всех своих душевных терзаний он не собирался позволить матери разорвать его на части. Только не снова. Может быть, в глазах мамы он и грешник, но в глазах Бога он просто человек, который старается изо всех сил. Чонину просто необходимо было помнить об этом. — Я твой ребёнок, мама. Твой сын. Бог дал меня тебе, и ты должна любить меня безоговорочно. В том числе за грехи и отличия. Не судите, да не судимы будете, мама, может быть, вам с папой стоит ещё раз перечитать этот отрывок. Чонин, не дав ей и секунды на ответ, отвёл телефон от уха и сбросил. Он не мог дышать. Воздух казался густым и вязким, когда он пытался втянуть его в лёгкие. Слово «грешник» эхом отдавалось в его голове снова и снова. Старый стыд пополз вверх по позвоночнику, наполняя его знакомым отвращением и ненавистью к себе. Он вытащил из-под куртки распятие, прижал его к себе и позволил тому резко уколоться о кожу, пустив кровь. Он был грехом, он был мерзостью в глазах Бога. Это были те чувства, которые хотела для него мама. Так она его воспитывала, с любовью, которая никогда не была однозначной. Если Чонин был хорошим сыном и не грешил, его любили. Если Чонин переступал черту и не справлялся, его презирали. Чонин закрыл глаза и позволил тошноте и ненависти к себе захлестнуть его. Чувствовать это, признавать это, но понимать, что это неправильно, что его Бог любит его, что он не ошибается. Его старая церковь — да. Его старый священник — да. Но Чонин не был неправ. Чонин не был грешником, потому что только Бог мог судить его. Чонин глубоко вздохнул, чувствуя, как воздух наполняет легкие, а напряжение покидает его. Парень отпустил распятие и посмотрел на тонкие струйки крови, стекавшие по его ладоням. От этого зрелища его затошнило. Окровавленное золото блестело в свете, исходящим из окон квартиры над ним. Чонин спрятал распятие под рубашкой и вытер руки о джинсы, радуясь, что они чёрные и скроют его размазанную кровь. Ещё один глубокий вдох. Он не позволит маме вернуть его. Чонин никогда не испытывал того счастья, которое он нашел в Сеуле, в доме своего детства. Не тогда, когда наверху его ждали друзья, готовые принять его, несмотря на его недостатки и ошибки. Не тогда, когда он узнал, что такое безусловная любовь. И уж точно не после того, как сказал Хёнджину, что не считал их поцелуй грехом. Чонин открыл глаза, оттолкнулся от стены и шагнул к двери. Он почувствовал, как телефон зажужжал от очередного звонка, но знал, что это мама, и не был настроен выслушивать ее нотации о том, как он был не прав, когда знал, что это не так.oOo
— Что-то ты сегодня тихий, — заметил Джисон, прислонившись к Чонину и успешно стащив кусок суши с его тарелки. Ему удалось убедить Сынмина отказаться от пиццы только на один вечер пятницы, поэтому Джисон был полон решимости съесть столько рыбы, сколько весит сам. — Что-то случилось? Хёнджин весь вечер на тебя смотрит. Бедняга вот-вот разойдётся по швам от беспокойства, — добавил он, бросив не слишком выразительный взгляд на Хёнджина. — У меня только что состоялся ебаный телефонный разговор с мамой, — вздохнул Чонин, с благодарностью принимая объятия Джисона и ещё больше прижимаясь к нему. — Она решила, что сегодня тот день, когда она сочтёт меня грешником. — Какого хуя?! — воскликнул Джисон, слишком громко, из-за чего на них посмотрели остальные, и выскочил из объятий Чонина, чтобы посмотреть на него. — С хуя ли она это сделала? — Джисон был так расстроен и раздражён, что Чонин не мог не улыбнуться. Было приятно, что о тебе так заботятся, что кто-то ещё чувствует его эмоции. — Потому что она знает, что я был влюблён в мальчика, — сказал Чонин, чувствуя, как глаза Хёнджина прожигают его кожу. — Этот мальчик — твоя знаменитая первая любовь… До меня только сейчас дошло, что ты никогда не говорил, что это была девочка, — нахмурившись, сказал Чанбин. — Тот самый, о котором ты нам рассказывал? — Да, — признался Чонин, не решаясь взглянуть на Хёнджина. Рядом с ним Джисон прикусил губу, пытаясь подавить знакомую ухмылку. Пока только он и Минхо знали, что парень, в которого Чонин был так безнадежно влюблён, — это Хёнджин. — Она догадалась, что я пялюсь на мальчика в церкви не из чистого восхищения, а из-за чего-то другого. Когда отец Ким подкинул ей идею, что я гей, она как бы сложила пазл. И осталась недовольна. — Ты всё ещё планируешь переехать? — резко спросил Минхо, подняв взгляд от своей тарелки, на которой красовалась гора суши, сложенных друг на друга в довольно внушительную конструкцию. — Переехать? — спросил Чан, глядя на Минхо и Чонина расширенными глазами. — Ты переезжаешь? Когда? — Вчера, если ты спросишь мою маму, — сердито проворчал Чонин. Он не заметил, как Хёнджин вдруг посмотрел на него со страхом в глазах. — Но я не уеду. По крайней мере, теперь не уеду, — добавил он, глядя то на Хёнджина, то на Чана. — Я ничего не рассказывал, потому что не мог решить. К тому же мы все тогда поругались, когда мама стала приставать ко мне с расспросами о возвращении домой. Тогда мне показалось, что проще просто пожить здесь до Рождества, а потом поехать домой и остаться там, — продолжил он, слегка ткнув пальцем в почти пустую тарелку перед собой. — Теперь я принял решение — остаюсь здесь. У меня есть стипендия, и пока родители Феликса не против платить за квартиру, я смогу продержаться до следующего года, если найду работу… Но это только в том случае, если мои родители не будут меня содержать, — Чонин ненадолго замолчал, а затем поднял глаза на Феликса. — Но если ты хочешь переехать к Чанбину, я не буду сердиться. Я могу найти другое место для проживания, — поспешно добавил он. — Если Феликс решит переехать ко мне, я найду достаточно места для всех нас, — твёрдым голосом заверил Чанбин. Парень не часто говорил о том, что у него есть деньги, но когда он это делал, трудно было не заметить, что он происходит из семьи с хорошим достатком. — Чёрт, мы найдем достаточно места, чтобы взять с собой и Джисона. — Ты говоришь обо мне как о кошке, — сказал Джисон, стащив у Чонина ещё один кусок суши. — Хотя я не буду жаловаться. Мой сосед по комнате — идиот. Кстати, Чонин, — сказал он с набитым едой ртом, выглядя при этом по-прежнему очаровательно. — Он думает, что мы расстались, потому что ты давно не оставался на ночь. Сказал, что скучает по тебе. — А что, он наконец-то готов заплатить за порно-шоу в прямом эфире? — невесело спросил Чонин, слегка подпрыгнув, когда Хёнджин подавился едой. — Что? — Хёнджин сумел выдохнуть сквозь приступ кашля. Феликс наклонился к нему и сильно шлепнул по спине, чтобы выбить рис, который попал не в то горло. — Разве я тебе не рассказывал? Чонин сказал моему соседу, что если он хочет гей-шоу, то ему придётся за него заплатить, — рассмеялся Джисон, надувая щёки, когда стащил у Феликса немного еды. — Лучшая реакция на то, когда кто-то называет двух мужчин в постели геями. — В моё оправдание он сказал: «Это очень гомосексуально с вашей стороны», если быть точным. Я был очень впечатлён, что он знает такое длинное слово, — сказал Чонин, улыбнувшись воспоминаниям. — Чуваку явно нужно больше платонических ночёвок в своей жизни. — Хм, мне не хватает тебя в моей постели, — сказал Джисон, глядя на Хёнджина с озорным блеском в глазах. — Возможно, стоит соблазнить тебя, и мы станем следующей парой. Думаю, из тебя получился бы надёжный парень. — А? — Хёнджин посмотрел на Джисона большими глазами, а затем повернулся к Чонину. — Что? — Он дразнится, — засмеялся Чонин. Он осторожно ткнул Джисона тупым концом палочки. — Не волнуйтесь, я буду третьим лишним для всех вас, когда я вам понадоблюсь, — добавил он с улыбкой, протягивая руку Чану. — И не переживай, я никуда не уеду. — Мне не нравится, что твоя семья делает с тобой, — сказал Чан уже не в первый раз. Чан никогда не скрывал, что ему очень не нравится, как поступает семья Чонина. И Чонин согласился бы, что в какой-то степени они не были такими уж нормальными по сравнению со среднестатистической семьёй, но они всё ещё были его семьёй. Он не мог бросить их из-за обиды. — И ты не грешник, Инни, совсем нет. — Я знаю, — с улыбкой ответил Чонин, когда Чан жестом пригласил его подойти ближе. Чонин встал и протанцевал вокруг стола, смирившись со своей участью, когда его втянули в крошечное пространство между Чаном и Хёнджином. — Это просто отстой. Я пытался сказать ей, что останусь, но она меня не слушала. — Ты можешь жить со мной, — сказал Сынмин, настороженно глядя на Чонина. — Мы с Хёнджином думали о том, чтобы найти квартиру. Вернее, я хотел найти место, где в следующем году могли бы жить и Джисон, и Хёнджин. Деньги меня не волнуют. — Мне просто нужно дождаться, когда я буду достаточно взрослым, чтобы получить деньги, которые оставил мне дедушка, — сказал Чонин, прислонившись к боку Чана. — И это только в том случае, если мои родители от меня отрекутся… Но не факт, что они это сделают. — Ты продолжаешь это говорить. Ты откроешься им? — спросил Сынмин, который всегда задавал трудные вопросы. — Если найду кого-нибудь, — ответил Чонин, не протестуя, когда почувствовал, как пальцы Хёнджина переплелись с его собственными вне зоны видимости остальных. — А пока, думаю, достаточно будет просто остаться здесь. — Ну что ж, мы со всем разберёмся, — твёрдо сказал Минхо, и все остальные согласно кивнули. — Мы — семья, мы держимся вместе, — добавил он со вздохом, придав своим словам законченность. — А теперь мне нужно выпить, — сказал он, вставая из-за стола и отправляясь к холодильнику за соджу. Чонин был очень благодарен. Парень не хотел больше говорить о своих родителях. Он просто хотел забыть. И просто жить. — Кто-нибудь ещё хочет? — спросил Минхо, ставя на стол круглые стопки. — Конечно, — ответил Джисон, с радостью принимая одну. Хёнджин отказался, покачав головой, и предпочёл прислониться к Чонину. Инни не упустил знакомую ухмылку, которую Джисон послал ему поверх краев своей рюмки, когда он сделал первый глоток. Чанбин, Феликс и Сынмин тоже взяли по одной, и только Чан, как обычно, отказался. — А можно и мне одну? — спросил Чонин, глядя на жидкость и вспоминая, сколько раз мать говорила ему, что он не может пить, даже когда скрывала, что они с отцом в одиночку прикончили целую бутылку вина. Оно не могло так уж сильно отличаться от алтарного вина. К тому же Чонин чувствовал себя бунтарём. — Конечно, — сказал Минхо, наливая ему стопку и ставя её перед ним. Чан бросил на него обеспокоенный взгляд, но улыбнулся, когда Чонин встретился с ним. Парень протянул свободную руку, взял рюмку и поднял ее в воздух. — Memento vivere, — сказал Чонин, поднимая тост за своих друзей, и одним глотком осушил обжигающий алкоголь.