Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей.
— Исаия 41:10
— Это моё! — радостно воскликнул Чонин, когда фишка Джисона наконец-то остановилась на одном из его объектов. — Плати, неудачник! — усмехнулся он, протягивая ладонь и требуя с друга арендную плату. — Ты такой злой, когда мы в это играем, — пробормотал Джисон, листая свои фальшивые деньги и отсчитывая сумму, которую должен Чонину. — Вот, босс, деньги за крышу за эту неделю. — О, благодарю, — сказал Чонин и положил купюры в свою пачку яркой налички. — Обожаю запах чужих денег, — добавил он, обмахивая лицо веером и ухмыляясь Чану и Феликсу, которые уже давно вышли из игры. — Убийственная доброта, — произнёс Чан, закатив глаза и доедая чипсы. — Кроме того, я даже не могу злиться, что у меня нет таланта банкротить других. Эта система предназначена для того, чтобы губить других ради собственной выгоды. — Чан, это же просто настолка, — с улыбкой ответил Чанбин, его рука удобно устроилась на бедре Феликса. — Я улавливаю параллели с современным обществом, но если бы все мы были снабжены стартовыми инвестиционными фондами, думаю, мир выглядел бы совсем иначе. — Это довольно полезный опыт, — сказал Минхо, с ухмылкой похлопывая по своей небольшой пачке денег. — Вот они, подводные камни капитализма. И всё равно никто из нас не учится… Хёни, плати. Большое спасибо. — Ну вот и всё, я выбыл, — вздохнул Хёнджин, откинувшись на спинку дивана. — Почему вы все так хорошо играете? — Он вздохнул, небрежно положив руку на плечи Чонина. Хёнджин вторгся в личное пространство младшего, такой тёплый и привычный, а его дыхание обдало шею парня, когда он положил голову тому на плечо. Старший медленно провёл по руке Чонина и обхватил его за талию, пальцами впившись в бока, отчего тот сильнее прильнул к прикосновению. Хёнджин тихонько захихикал, а его вторая рука спустилась к ноге Чонина и прижалась к внутренней стороне бедра, нежно поглаживая большим пальцем ткань джинсов. Чонин вздрогнул, стараясь скрыть чувства, которые пробуждали в нём подобные прикосновения. Он попытался прижаться щекой к щеке Хёнджина, сосредоточившись на его волосах, но в голове уже роились воспоминания о том, чем они занимались накануне вечером… и этим утром. Слава Богу и всем Его ангелам, что Феликс крепко спит. А бедный Иисус… Он получил ещё одно шоу. — Минхо слишком хорошо нас знает. Чанбин как бы родился в этой среде, поэтому умеет хорошо управляться с деньгами. Чонин — замаскированный босс мафии. А Сынмин изучает политологию. И я уверен, что ни один из нас даже близко не может быть таким же хитрым, как они, — объяснил Джисон, нежно поглаживая свою маленькую кучку денег. — Я не сомневаюсь, что некоторые из моих однокурсников уклоняются от уплаты налогов, — с отвращением сказал Сынмин, молча протягивая Чонину деньги, когда приземлился на один из его участков. — Клянусь, после окончания экзаменов они только и говорили о том, где проведут каникулы. По их мнению, каникулы можно провести где угодно, но явно не в этой стране, — добавил он, протягивая руку, чтобы потребовать деньги у Минхо, который пытался улизнуть с участка Сынмина, не заплатив. — А Джи — шулер от бога, за ним глаз да глаз нужен, иначе попытается избежать оплаты аренды, и не успеете оглянуться, как он уже выиграл, — сказал Минхо, подмигнув Джисону, который очень честно пытался перевернуть карты, чтобы прочитать их. — Обычно к концу дня они с Инни остаются один на один. — Это ты ещё не видел наш прошлогодний турнир по покеру, — вздохнул Чан, покачав головой от воспоминаний. — Я почти уверен, что они проиграли друг другу парочку своих первенцов. — Первые двое детей Джисона принадлежат мне, — с гордой улыбкой поправил Чонин и, поскольку ему уже стало трудно концентрироваться, незаметно положил руку поверх ладони Хёнджина, чтобы прекратить эти ощупывания практически уже всей внутренней стороны его бедра. — А мне — его правая почка и левая коленная чашечка, — проворчал в ответ Джисон, заставив Чанбина выругаться, когда быстренько свалил с его собственности, так и не заплатив. — Да и, если говорить начистоту, мизинцы Бинни тоже мои. — Никогда не играй с Джисоном, если ты пьян, — сказал Чанбин, покачав головой. — И никогда не ставь на то, что он не сможет украсть твой бумажник. Он, блять, тот ещё мошенник. — Если он найдёт в моём кошельке деньги, я сам с ним поделюсь, — с горькой улыбкой ответил Хёнджин. — Бля, да вам повезёт, если в этом году вы получите рождественские подарки, упакованные в газету. — Всё в порядке, Джинни, — сказал Чонин, прижимаясь ближе к своему парню и улыбаясь. — Я буду поддерживать тебя. Ты можешь стать моим трофейным мужем, — добавил он с усмешкой и расхохотался ещё громче, когда Хёнджин начал его щекотать. — Ты, мелкий! — Хёнджин безжалостно впивался пальцами в бока парня, не замечая, как их друзья бросают друг на другу понимающие взгляды. — Никогда, блять, не делай ставки пьяным, — пробормотал Чанбин, пряча лицо в шее Феликса, чтобы не видеть, как Джисон с ухмылкой прикарманивает его только что заработанные деньги. — Хёнджин, ты мог бы хотя бы попытаться скрыть засос, — проворчал он, глядя на фиолетовый синяк на шее друга. Чонин встретился взглядом с Хёнджином, но тот лишь пожал плечами и продолжил щекотать парня, заставляя его громко визжать. Вдруг телефон Чонина зазвонил, и борьбу пришлось приостановить. Младший с ухмылкой отстранился от Хёнджина и достал из кармана телефон, но, увидев звонившего, тут же изменился в лице. — Я должен ответить, — сказал он, направляясь в спальню Минхо. — Привет, — ответил Чонин, все еще немного задыхаясь от смеха. — Ради всего святого, чем ты вообще там занимаешься? — сразу же набросилась на него мама, даже не потрудившись поздороваться. — Ты разговариваешь так, будто только что пробежал марафон, — добавила она с ноткой подозрения. — Я у своего друга, мы просто смеялись, — вздохнул Чонин, уже чувствуя себя плохо и ощущая бесконечную тяжесть, когда вошёл в спальню Минхо и плюхнулся на кровать. — Мы всего лишь играем в настольную игру, — добавил он, морщась от маминого вздоха. — Надеюсь, не в ту, которая пропагандирует дьявола, — добавила она, и до парня по телефону донёсся звук помешивания в кастрюле. — Нет, в Лудо, — соврал Чонин, вспомнив одну из немногих игр, которые были у них дома. — Мы просто отмечаем окончание экзаменов, — добавил он, осторожно сжимая одеяло Минхо. — И ты был ужасно занят, — сказала его мама слегка напряжённым голосом. — Настолько занят, что даже не нашёл времени поговорить с собственной матерью, — добавила она с лёгкой досадой. Чонин вздрогнул, её разочарование ощущалось как удар хлыста. — Да, в этот раз было довольно трудно, — ответил Чонин, закрывая глаза. — Но я думаю, что очень хорошо справился. Я должен получить высшие баллы по всем предметам, — добавил он, вспоминая все работы и несколько письменных экзаменов, которые он сдавал в начале недели. — Ну, по крайней мере, ты сосредоточен на учёбе, — сказала его мать, похоже, немного успокоенная оправданиями сына. — Когда нам ждать тебя дома? Если ты закончил вчера, то уже сегодня мог бы приехать, — продолжила она с улыбкой в голосе. Как же сильно Чонину захотелось материться. — Да, просто мне нужно кое-что сделать завтра, — сказал он, подняв голову и заметив движение у двери. Хёнджин уставился на него широко раскрытыми, немного испуганными глазами, застыв на пороге, не зная, стоит ли ему входить или нет. Пальцы парня нервно подёргивались. Нетрудно было понять, что он хотел войти, но не был уверен, что его присутствие здесь желанно. Чонин достаточно хорошо знал Хёнджина, чтобы понять, что тот задаётся вопросом, можно ли ему вписаться в эту часть жизни парня или он считается чужаком. У Чонина защемило сердце. — Я… э-э-э… вообще-то у меня есть несколько факультативных занятий, которые я хотел бы пройти во время рождественских каникул, — сказал Чонин, поднимая руку и протягивая её парню. Плечи Хёнджина расслабились, когда он вошёл в спальню, взял ладонь младшего и уселся напротив него на кровати, едва дыша, стараясь не издавать ни звука. — Не знаю, смогу ли приехать домой на Рождество в этом году, — добавил он, переплетая пальцы с пальцами Хёнджина и крепко сжимая. Хёнджин слабо улыбнулся. — Что?! — крикнула мама, и парень снова вздрогнул. Блондин крепче сжал его ладонь, придвинувшись чуть ближе и положив свободную руку на бедро Чонина. Тепло ладони старшего просочилось в него и мгновенно обняло его сердце. — Да, мне очень жаль, но это единственная возможность, когда я могу это сделать. И потом, это отлично дополнит моё портфолио, — продолжил он, одарив Хёнджина небольшой улыбкой. — Зато смогу встретить Рождество с друзьями, так что я не буду одинок. — Дело не в том, что ты будешь один, Чонин, — прошипела мать, с трудом сдерживая гнев. — Причина в том, что ты не сможешь быть со своей семьёй. Что с тобой происходит? Сначала отказываешься вернуться домой насовсем и переводиться в Пусан, а теперь даже не хочешь приехать, чтобы отпраздновать рождение Христа. Ты хоть постишься? — сурово спросила она так громко, что даже Хёнджин услышал её слова. — Конечно, мама, — соврал Чонин, думая, что ей не понравится то количество мяса, которое они с Хёнджином, Чанбином и Феликсом съели вчера на ужин. — Я ем только овощи и рис, — добавил он, игнорируя возмущенный взгляд Хёнджина. — Она хочет, чтобы ты постился во время экзаменов? — прошептал старший, выглядя крайне потрясённым. — Кто вообще делает это перед Рождеством в наше время? — добавил он, нахмурившись. Чонин покачал головой. — А как же месса? — спросила мать, всё ещё возмущаясь. — Хочешь сказать, твои друзья пойдут с тобой и туда? — добавила она резко, в её голосе отчетливо слышалось отвращение к компании Чонина. — Нет, мама, я сам могу сходить на полуночную мессу, — вздохнул он, понимая, что предпочтёт службу, которую Доюн проведёт здесь, в Сеуле, чем любую мессу отца Кима в Пусане. — Вы же с папой хотите, чтобы я стал инженером. Всё, что я могу сделать, — это постараться стать самым лучшим. Так что вы можете гордиться мной, — добавил он, закрыв глаза, когда услышал её усмешку. — Я бы гордилась больше, если бы у меня был набожный сын, который приезжает домой, чтобы повидаться со своей матерью, — холодно ответила она. — Твой брат скоро станет успешным адвокатом, и у него будет достаточно времени, чтобы навещать нас. Он даже нашёл себе милую девушку, за которой ухаживает в церкви, Чонин. — У Чонхвана есть девушка? — удивлённо спросил парень, расширив глаза от шока. Его брат совсем не упоминал об этом. Не то чтобы они много общались в последний месяц, но всё же казалось, что Чонин должен был знать. Он снова почувствовал себя брошенным, на этот раз вдали от своей родной семьи, и почти забытый страх изоляции закрался ему под кожу. Страх того, что скоро это станет его жизнью, что, выбрав себя, он потеряет семью. Это задело сильнее, чем прежде. Внезапно это стало очень реальным. Он вдруг увидел, как его брат проживёт всю свою жизнь без Чонина. — Да, старшая из семейства Пак, Хваён, — в голосе мамы звучала гордость. — Она такой хороший ребёнок. Помогает в группе по изучению Библии вместе с твоим братом, и, должна сказать, они — идеальная пара. Чонин почувствовал, как в мыслях его матери явно витает «это могла быть твоя жизнь, о которой я говорила». — Твой брат такой джентльмен, забирает и отвозит её каждое воскресенье, — в тоне его мамы было столько радости. Она никогда не говорила так о Чонине, и хоть он знал почему, это всё равно задевало. — А Хваён такая красивая. Может быть, ты не очень хорошо её помнишь, но она очень выросла. Клянусь, Чонин, она самая красивая девушка, которую я когда-либо видела. Он поднял голову и встретился взглядом с прекрасными глазами Хёнджина, зная, что мать никогда бы не стала так говорить о его парне. Она никогда не скажет о Хёнджине как о предмете гордости, не расскажет о том, как повезло Чонину, что этот молодой человек ответил на его чувства. По идее, эта мысль должна была огорчить, сделать больно, но это только разозлило его. Потому что Хёнджин был всем, и Чонину очень повезло, что он мог назвать его своим. — Я попробую вернуться домой, — сказал Чонин, понимая, что ему нужно прекратить разговор с матерью, пока гнев не разыгрался в нём не на шутку. Она всегда обладала удивительной способностью улавливать его скрытое настроение. — Мне нужно идти. — Ты даже не можешь уделить немного времени своей собственной матери? — спросила она, гордость и счастье испарились из её слов. — И ты приедешь домой на Рождество. Я буду ждать тебя в субботу. — Посмотрим, смогу ли я приехать, — повторил Чонин, не обращая внимания на молчаливый гнев, который он чувствовал на другом конце. — Поговорим позже, мам, — сказал он, едва дослушав её прощание, и убрал телефон, глядя только на Хёнджина. — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сразу же заговорил старший, его голос был напряжён от волнения. — Мне не нравится, как они с тобой поступают, — добавил он, медленно придвигаясь ближе. — Они ничего мне не сделают, — сказал Чонин. Он отложил телефон на тумбочку и откинулся на кровать, уставившись в потолок. Хёнджин тут же подполз ближе и обнял парня. Он положил голову на грудь Чонина, рукой задирая его рубашку и крепко прижимая к себе, будто боялся, что тот уйдёт. — Они причинили тебе боль, — сказал Хёнджин, держась за Чонина, как за что-то драгоценное. — И будет ещё хуже, если узнают, что мы сделали. — Он казался таким маленьким, а голос был робким и испуганным. Он совсем не походил на того обходительного и уверенного в себе мужчину, к которому так привык Чонин. — Они не отнимут меня у тебя, — сказал младший, проводя пальцами по волосам Хёнджина. — Я твой. К лучшему это или к худшему, — уверил он, и сердце забилось с бешеной скоростью. Он знал, что может остаться здесь, лгать и обманывать своих родителей. Но Чонину это не нравилось. Его не устраивал простой выход из положения. Он хотел рассказать им о Хёнджине, хотел дать им понять, что обратился, и хотел, чтобы они остались в его жизни. В его новой жизни. — Я уже слышал это раньше, — тихо сказал Хёнджин, прижимаясь к Чонину так, словно только он удерживал его на плаву. — И каждый раз это была ложь, — добавил он, тихонько вздрагивая, и голос захлебнулся непролитыми слезами. — Ох, Хёни, — пробормотал Чонин, и его сердце сжалось от боли за любимого, когда он повернулся, чтобы полностью заключить Хёнджина в свои объятия. — Я не стану тебе врать, — пообещал младший, закрывая глаза и чувствуя, как слёзы парня впитываются в его рубашку. — Не специально, нет, — срывающимся голосом прошептал Хёнджин, его плечи напряглись от сдерживаемых рыданий. — Но иногда мы всё равно так поступаем. Я уверен, что мои родители не врали, когда говорили, что любят меня… пока не перестали. И, Чонин, я не могу потерять тебя из-за этого. Не смогу это пережить. Я знаю, что чувствую слишком много, учитывая, как мало мы были вместе, но я не могу потерять тебя. Не могу позволить этой ужасной церкви снова разлучить нас. Она и так отняла у меня слишком много. — Я этого не допущу, — твёрдо сказал Чонин, целуя Хёнджина в макушку и прижимая к себе. — Я нашёл себя, нашёл свою религию и своего Бога. Я не вернусь в ту тьму. Мне там не место. Но в какой-то мере я принадлежу своей семье. — Но они не позволят тебе быть со мной, — пробормотал Хёнджин, впиваясь ногтями в спину Чонина, и его плечи задрожали от сдерживаемых эмоций. — Они заберут тебя у меня и спрячут там, куда я не смогу добраться, откуда я не смогу тебя спасти. Скажут, что это для твоего же блага, и попытаются погубить тебя. Попытаются уничтожить тебя. Твой отец уже бил тебя раньше. Где гарантия, что на этот раз он не сделает что-нибудь похуже? Чонин глубоко вдохнул, запах Хёнджина наполнил его лёгкие. — Он не причинит мне вреда, — убеждённо сказал младший, осторожно поглаживая волосы своего парня. — И меня не будет всего несколько дней. — Не уезжай, — умолял Хёнджин, снова вцепившись в рубашку Чонина. — Я знаю, почему ты чувствуешь, что должен, но не делай этого. Пожалуйста, не надо. Там тебе придётся всё время лгать, а я знаю, как тебя это убивает, — сказал он, отстраняясь настолько, что они могли смотреть друг на друга. — Я вижу это в твоих глазах, как ты ненавидишь врать, как ты ненавидишь, когда тебе лгут. Пожалуйста, не лги себе ради них, Чонин. — Ты слишком хорошо меня знаешь, — с мягкой улыбкой ответил Чонин, снова притягивая к себе Хёнджина. — Да, я не люблю врать. Я бы хотел взять тебя с собой и показать им всем, что это я — брат с самым красивым партнёром, — рассмеялся он, когда Хёнджин ущипнул его за бок. — Я действительно нравлюсь тебе только из-за моей внешности, — проворчал Хёнджин, в его голосе всё ещё слышались слёзы, а слова были наполнены фальшивой обидой. Чонин поцеловал его в макушку. — Ты мне нужен не только из-за этого, — ответил Чонин, на мгновение упиваясь теплом Хёнджина. — Они никогда не отнимут меня у тебя. Я им не позволю, — сказал он, вложив в свои слова как можно больше искренности. — Хорошо, — произнёс Хёнджин осторожно и сдержанно. Чонин нахмурился, чувствуя, что парень что-то недоговаривает, но не успел он спросить об этом, как до них донеслись громкие шаги. — Меня послали узнать, всё ли в порядке, — крикнул Джисон из-за двери. — Надеюсь, все одеты и ведут себя прилично? — Я разговаривал с мамой, — пояснил Чонин, когда им пришлось с неохотой отделиться друг от друга. — И да, все одеты, — добавил он, вставая с кровати, чтобы подойти к Джисону. — Хёни весь день с гордостью демонстрировал свой засос, так что лучше убедиться, — рассмеялся он, ускакивая обратно в гостиную, когда Чонин попытался дотянуться до него. — Мы должны им рассказать, — вздохнул младший, повернувшись к Хёнджину, который грустно смотрел на него с кровати. — Уверен, они поспорили, — добавил он, закатив глаза. В ответ Хёнджин уставился на него широко раскрытыми глазами, выглядя испуганным и уязвимым. Чонин вздохнул, и в груди у него стало тесно от того, что парень просто наблюдал за ним, словно ожидая, что младший исчезнет и станет плодом его непостоянного воображения. Сердце Чонина сжалось от боли за своего парня. Он понимал, что отчасти сам был источником этой боли, но ему было необходимо поставить точку в отношениях с семьёй, независимо от того, смогут ли они принять его таким, какой он есть, или нет. Раньше он, скорее всего, предпочёл бы промолчать, но с появлением в его жизни Хёнджина, его драгоценной любви, ему нужно было, чтобы они знали, кто он такой и каким всегда был настоящий Чонин. Он не хотел стыдиться. Только не Хёнджина. — Можно… можно мне остаться на ночь? — осторожно спросил старший, с грустью глядя на своего парня, словно тот мог исчезнуть, если он будет слишком уж пялиться. — Я знаю, что уже провёл там прошлую ночь, но… — Ты можешь оставаться у меня так часто, как захочешь, — сказал Чонин без малейшего намёка на сомнения. — И я уже собирался спросить тебя, — добавил он, помогая Хёнджину подняться с кровати. Он нежно поцеловал его в губы и переплёл их пальцы. — Я тебя не брошу, — пообещал Чонин, надеясь, что парень услышит в его голосе правду. — Не уезжай домой, — сказал Хёнджин, снова обхватывая младшего руками. — Останься со мной, — добавил он, прижимаясь к парню так крепко, что тому стало почти больно. — Я подумаю, — ответил Чонин, ненавидя, как сильно эти слова похожи на ложь… потому что на самом деле он уже принял решение. — Я не позволю им отнять меня у тебя. Я не позволю им больше отравлять мою жизнь, Хёни, — пообещал он, так же крепко прижимаясь к Хёнджину.oOo
Господь Всемилостивый,
Пожалуйста, дай мне силы.
Веди меня по пути, который Ты проложил для меня.
oOo
— Не могу поверить, что у тебя сейчас есть силы на рисование, — сказал Чонин, лёжа на кровати Хёнджина, завёрнутый только в одеяло, и растворяясь в удивительно удобном матрасе. Первоначальный план состоял в том, чтобы принести Хёнджину комплект свежей одежды из его маленькой однокомнатной квартиры, но когда Чонин сел на матрас, потянувшись, парень бросил на него очень знакомый и красноречивый взгляд. Вскоре от него не осталось ничего, кроме стонущего беспорядка, зарывшегося кулаками в простыни, а Хёнджин делал с ним всё, что его душе угодно. Чонин попытался помочь Хёнджину, но его возлюбленный просто поцеловал его, выбив воздух из лёгких, и оставил на кровати, выжатым и сытым, а сам начал устанавливать мольберт и доставать карандаши. Однако вместо того, чтобы рисовать что-то на нём, Хёнджин стал делать наброски в одном из своих многочисленных альбомов, и холст остался нетронутым. По крайней мере, пока. — Ну, а что я могу сказать? — Хёнджин поднялся со стула, на нём были только спортивные штаны. Футболка была мгновенно отброшена в сторону, как только их губы впервые соприкоснулись. — Ты меня вдохновляешь, — ухмыльнулся он. Пальцы старшего уже окрасились из-за угля в чёрный цвет. — Как одна из твоих француженок? — спросил Чонин, хихикнув, а Хёнджин бросил на него неодобрительный взгляд. — Нет, Роза, — ответил старший, закатив глаза. — Ты у меня единственная. — Хм, как романтично, — сказал Чонин, оглядывая себя. Одеяло действительно прикрывало только самые непристойные его части. — Ты уверен, что тебе так необходима куча рисунков с моим полуобнаженным телом? — спросил он, возвращая своё внимание к Хёнджину, который сосредоточенно делал набросок. — Да, — твёрдо ответил он, на мгновение подняв глаза и встретившись взглядом с Чонином. — Ты себе даже не представляешь, сколько времени я провёл, представляя тебя раздетым. Теперь, когда у меня наконец-то есть такая возможность, естественно, я хочу запечатлеть это на бумаге. Вообще всё. — Я не буду позировать голым, — запротестовала Чонин, натягивая одеяло повыше, чем вызывал недовольный возглас Хёнджина. — Не буду! — настаивал он, ненавидя то, что в его словах, казалось, не было ни капли убедительности. — Уверен, что мы сможем договориться, — сказал Хёнджин с довольной улыбкой, рассматривая внешний вид Чонина. Он вернулся к своим наброскам, нежно обхватив губами кончик карандаша. Младший почувствовал, как его щёки покраснели от нахлынувших воспоминаний, и вздрогнул, когда уголок губ Хёнджина изогнулся в понимающей ухмылке. — Возможно, это будет даже легче, чем я изначально думал. — Я начинаю понимать, почему церковь хочет, чтобы люди женились прежде, чем делать это, — пробормотал Чонин, скользя глазами по манящей фигуре Хёнджина. — Это очень затягивает… И это ужасный способ добиться своего. Старший хмыкнул, на мгновение встретившись взглядом с Чонином, и поймал его на том, что тот разглядывает его голую грудь. Младший глубоко вдохнул, отводя глаза, и позволил скрежету уголька по бумаге, странным звукам, доносящимся из труб, и разговорам соседей сверху заполнить комнату. Вокруг царило спокойствие, которое Чонин редко испытывал. Он вдохнул, и в нос ударил запах масляных красок и духов Хёнджина. Чонин хотел бы остаться в этом мгновении навсегда. Просто наслаждаться мягкостью своих уставших мышц и бледным светом, проникающим сквозь окна. И неважно, что сейчас середина дня. Неважно, что у него есть дела поважнее. Всё, что имело значение, — это моменты безмятежности, когда он был вместе с Хёнджином, короткие вспышки глубокого удовлетворения. Он не променял бы их ни на что на свете. Чонин понял, что это было то место, где он должен был быть, именно здесь ему суждено было быть всегда. По отдельности они с Хёнджином страдали, но вместе дополняли друг друга так, что это имело огромный смысл. Чонин всю жизнь стремился к этому ощущению единства, правильности, и вот теперь оно у него есть, прямо здесь и прямо сейчас. Он был в эйфории, абсолютно очарован божественностью Хёнджина. Чонин понял, что это были именно те чувства, к которым он всегда стремился. Он хотел, чтобы весь мир, Бог и все Его ангелы знали, как он благодарен за то, что в его жизни есть Хёнджин. Пока он рядом, нет ничего, что не подвластно Чонину, нет ничего, что он не сможет сделать. Впервые в жизни он был по-настоящему целым. Младший посмотрел на Хёнджина, и внутри расцвела надежда. Как бабочки, вырвавшиеся из своего кокона. — Я еду в Пусан, — сказал Чонин с мягкой улыбкой на лице. — Завтра. Рука Хёнджина замерла, уголь завис над бумагой. Его глаза, круглые от страха, сразу же устремились на Чонина. — И скажу им, что обратился в другую веру и сменил специальность на литературу. Хёнджин молчал. — И ещё хочу рассказать им о тебе, — признался Чонин, протягивая руку в сторону парня. — Не надо, — дрожащим голосом ответил Хёнджин, отложив набросок, над которым работал. Он встал, подошёл ближе и, схватившись за протянутую ладонь младшего, опустился на матрас. Парень оставил на Чонине дымные следы от угля, и ему захотелось выжечь их на своей коже, чтобы навсегда сохранить Хёнджина как часть себя. — Не рассказывай им обо мне. — Но я хочу, — сказал Чонин, позволяя Хёнджину играть со своими пальцами. — Я хочу, чтобы они знали, как ты изменил меня… каким счастливым ты меня делаешь. — Они не поймут, — с болезненной улыбкой произнёс Хёнджин. — Инни, ты же помнишь, что они тебе говорили. Ты знаешь, что они считают наши отношения грехом. Господи, я отсосал тебе меньше получаса назад. В их глазах это билет прямо в ад. — Прежде всего, на наших жизнях должна быть выгравирована любовь, которая является лучшим средством, чтобы связать нас вместе, — с улыбкой процитировал Чонин, глядя на Хёнджина. — Есть несколько отрывков, которые неправомерно используются для того, чтобы показать, что гомосексуальность — это грех, но есть несколько стихов о красоте любви. Это не грех, Джинни, ты — не грех. То, что у нас есть, прекрасно. — Но они так не думают, — сказал Хенджин, продолжая играть с пальцами Чонина. — Они попытаются внушить тебе, что это неправильно. Они будут отравлять твой разум, разрывать на части, заставлять сомневаться и задавать вопросы, пока в твоей голове не останется ничего, кроме их правды. — Хёни, — вздохнул Чонин, вцепившись в ладонь Хёнджина. — Я не позволю им причинить мне боль. Я пробуду там всего несколько дней… Я должен это сделать. Если они рассердятся, я сбегу и сразу же вернусь сюда. — Они не позволят, — сказал Хёнджин с ненавистью, бурлящей в нём, и непробиваемой убежденностью, заставившей Чонина растерянно посмотреть на него. — Они используют слова Бога, чтобы убивать людей. Чтобы поработить их в своей ненависти, а когда те умирают, то оплакивают их, как будто Бог забрал у них самое лучшее… Только если им не стыдно называть этих людей своими. — Хёнджин, — выдохнул Чонин, и его сердце сжалось от боли. — Я… Я хотел рассказать тебе это раньше. Но я не знал, как это сделать. У меня есть… дядя… Вернее, у меня был дядя, — тихо произнёс Хёнджин. — Хотя я даже не знал об этом. Я всегда думал, что были только моя мама и её сестра, а оказалось, что у них был брат, — продолжил Хёнджин, голос которого дрожал от горя. — Он был геем, как и я. Но, в отличие от меня, рассказал об этом добровольно, — с горькой улыбкой сказал Хёнджин. — И мои бабушка с дедушкой были в таком ужасе, что отправили его к священнику и психиатру. Они заставили его пережить столько боли, столько мучений и травм, и в конце концов он возненавидел себя настолько, что покончил с собой. В квартире воцарилась гробовая тишина. — Стыд за брата, который покончил с собой, был настолько велик, что моя мать уехала из Сеула. Сердце бабушки не выдержало и она умерла, а дедушка превратился в угрюмого злобного старика, который ненавидит всё живое, — с явным гневом в голосе проговорил Хёнджин, сжимая руки Чонина. — А потом его тихо похоронили. Убрали все фотографии, все истории, всё, что связано с ним. Будто его и не было. Они забрали все воспоминания о нём, — сказал Хёнджин, в его словах сквозила ярость, а в глазах плескался гнев и невыплаканные слёзы, ненависть завладела всем его существом. Чонину захотелось протянуть руку и прикоснуться к нему, утешить, прижать к себе. — Он был таким же, как я, а они довели его до самоубийства. А потом выбросили, как ужасного грешника, каким его и считали. Извращенец. Пятно на семье, — тяжело выдохнул Хёнджин, руки его дрожали. Чонин сел и потянулся, чтобы обнять парня, не заботясь о том, что одеяло соскользнёт с него. Хёнджин всё равно уже всё видел. — Хёни, — сказал Чонин, зарываясь головой в шею любимого. — Мне так жаль. — Я узнал об этом только тогда, когда родители привезли меня в Сеул. Именно поэтому моя тётя не хотела, чтобы мама отправляла меня к священнику. Потому что она знала, что они со мной сделают, знала, к чему приведут их поганые методы. Она не хотела, чтобы моя мать довела своего единственного сына до самоубийства. Она не хотела потерять меня, как потеряла своего брата, — сказал он, впиваясь пальцами в плечи Чонина. — Я не позволю им этого сделать, — пообещал младший, с каждым словом прикасаясь губами к тёплой коже Хёнджина. — Я никогда не оставлю тебя. — Мои родители предпочли иметь мёртвого сына, а не гея, — сказал Хёнджин, и его слёзы потекли по плечам Чонина. — И я знаю, что ты меня не бросишь. Знаю, что ты особенный, ты не похож ни на кого, с кем я когда-либо был. Я знаю, что ты понимаешь меня и моё воспитание, как никто другой никогда не сможет… Но от этого становится ещё хуже, — призналась Хёнджин, дрожа в объятиях Чонина. — Я не могу потерять тебя, Инни. Не тогда, когда я только нашёл тебя, — взволнованно выдохнул Хёнджин. — Я знаю, что ты не такой. Что ты не бросишь нас просто так. Но они отравят тебя. Они убьют тебя. Просто останься здесь. Пожалуйста. Останься здесь, где они не смогут залезть к тебе в голову. — Я бы с радостью, Хёни, но я должен поговорить с ними в последний раз, — сказал Чонин, вдыхая запах Хёнджина. — Но я обещаю, что бы ни случилось, я вернусь к тебе. Это мой дом. Ты — мой дом. Я просто… Я должен попытаться. Хотя бы раз я должен попытаться дать им возможность узнать меня. — А если они тебя возненавидят? — резко спросил Хёнджин, его плечи дрожали в объятиях Чонина. — Значит, так тому и быть, — вздохнув, ответил Чонин с болью в сердце. Он очень надеялся, что родители увидят его таким, какой он есть, увидят, каким он может быть без оков лжи, которые тяготили его целую вечность, и пожалеют обо всём, что они сделали, чтобы держать его в узде. У него была надежда, но он также знал, насколько маловероятен такой исход. — Тогда я вернусь сюда и никогда больше не увижу никого из них. — Даже от одной этой мысли ему стало так тяжело, что захотелось плакать, но он знал, что должен это сделать. Если его не примут, то, по крайней мере, он сможет попрощаться и наконец поставить точку. Чонин скажет им, что их молчание не помогло. Что, несмотря на всё, что они говорили и делали, он всё равно оказался сильнее. Что он смог выстоять и стать тем, кем его создал Бог. — Я уже не тот, что раньше. Я изменился, стал сильнее. Я больше не их сын, Хёни, я сам по себе. Я — твой человек, — добавил он, прижимая к себе Хёнджина, а затем отстранился, чтобы посмотреть на возлюбленного, вытирая его слёзы. — Но я должен попытаться. Даже если у меня ничего не получится. — Ты такой чертовски хороший человек, — сказал Хёнджин. Слёзы текли по его щекам, но он улыбался. Слабо и неуверенно, но улыбался. — Но тебе придётся рассказать остальным, что едешь домой, потому что я знаю, что Феликс и Чан уже строят планы на Рождество. — Ну конечно они это делают, — вздохнул Чонин. — И, Хёни, я не позволю им отнять меня у тебя, — сказал он со смертоносной серьёзностью в голосе. — Однажды мне уже пришлось бороться со своей верой. И я не собираюсь делать это снова. Я не забитый католик, я очень гомосексуальный протестант с очень красивым парнем, — закончил он, любуясь тем, как покраснел Хёнджин. — Я знаю, что глупо этого бояться, но… — Это не глупо, — тут же сказал Чонин, подняв руку и погладив Хёнджина по щеке. — Ты боишься, и это обосновано. И я хочу, чтобы ты рассказывал мне, если тебя что-то пугает. Мы обещали друг другу. И ты должен говорить мне, если я причиняю тебе боль. — Да, и ты должен сказать мне, если я перебарщиваю, — пробормотал Хёнджин, опустив глаза, чтобы не смотреть на Чонина. — Я знаю, что двигаюсь слишком быстро, чувствую слишком много… — он замялся, кусая губы. — Нет, — тут же выпалил Чонин, покачав головой. — Это не слишком быстро и не слишком много. Всё просто идеально. Я ждал тебя с тех пор, как был ещё подростком. Поверь мне, если б я не успевал за таким темпом, я бы тебе сказал, — успокоил он парня, утягивая того обратно на матрас. Хёнджин недоуменно поднял бровь, но охотно последовал за ним. — Если я завтра уеду в Пусан, то не увижу тебя несколько дней, — сказал Чонин. — Так что мне нужно налюбоваться тобой перед отъездом, — добавил он с блеском в глазах, переползая через Хёнджина. — К тому же, помнится, мы договорились, что мне нужно кое-что попробовать.oOo
Чонин искоса взглянул на Хенджина, когда тот в очередной раз слишком сильно наклонил голову влево, обнажая шею в, должно быть, немного неудобной позе, демонстрируя не одно, а уже два красных пятна вдоль ключиц. Его парень даже не поленился собрать волосы в хвост, выставив свою длинную изящную шею на всеобщее обозрение. Чонин не упустил из виду, как Джисон хихикал над ними. — Agimus tibi gratias… — пробормотал Чонин, закрывая глаза, и латынь легко потекла из его уст. — Аминь. — Закончив молитву, он открыл глаза и увидел, что Хёнджин смотрит на него с нежностью. — Что? — с любопытством спросил Чонин, комкая салфетку и позволяя Джисону урвать последний кусок пиццы. — Ничего, — ответил Хёнджин, наклоняясь к нему. После их разговора он стал ещё более прилипчивым. Чонин не возражал. Ему было приятно, когда парень цеплялся за него, как репейник. — Мне просто нравится, когда ты молишься на латыни. Ты выглядишь таким спокойным. Джисон скорчил гримасу, и младший швырнул салфетку ему в голову, попав ровно промеж глаз. — Ну, это хорошо, потому что я не думаю, что от этой привычки я когда-нибудь полностью избавлюсь, — ответил Чонин, привычно откинувшись назад и облокотившись на Хёнджина. — Разве это не то, что ты должен делать? — спросил Сынмин со своего места на диване позади них. — Типа, перед каждым приёмом пищи? — Эм-м, да, — сказал Чонин, немного замешкавшись и переведя взгляд на Феликса, который был совершенно спокоен. — Технически, да. — Хм, это довольно муторно, — прокомментировал Сынмин, и Чонин закатил глаза. — Это не самая неприятная часть, — сказал Джисон, у которого загорелись глаза, когда он увидел возможность поделиться своими новыми знаниями о религии. — Чонину приходится исповедоваться в своих грехах. И даже в мелких. Там целый список: никакой лжи, зависти, сольной игры на флейте, — добавил он, подмигнув. — Мне кажется, большинство людей знают, что мастурбация под запретом для католиков, Джи, — сказал Чан с весёлой улыбкой. — На самом деле это не секрет. — Но их так много, — запротестовал Джисон, размахивая куском пиццы, а Минхо настороженно наблюдал за летающей едой. — Чонин, вот в чём тебе пришлось исповедоваться, когда ты в последний раз был в церкви? — спросил он с неподдельным любопытством. — Джи, ты не можешь так просто спрашивать его об этом, — укорил парня Чанбин, ткнув в него недоеденной коркой. — Такие вещи — дело личное, — добавил он, бросив на Хёнджина несколько беглых взглядов. — Вообще-то я больше не исповедуюсь, — выдохнул Чонин. Как оказалось, это было не так уж и плохо, как он думал. — Я больше не католик, — продолжил он, глядя на своих друзей. — Я перешёл в другую веру. Я протестант. Всё ещё было немного неловко, но он больше не мог от этого бегать. — О, — сказал Чан, когда все замолчали, удивлённо глядя на Чонина. — Это хорошо? — добавил он, и это прозвучало скорее как вопрос. Чонин почувствовал, как Хёнджин переплёл их пальцы, наклонившись к нему ближе в знак молчаливой поддержки. — Да, на самом деле, это очень хорошо, — ответил Чонин, выдохнув и улыбнувшись. — Я нашёл очень хорошую церковь. Место, где мне рады. Место, где я могу быть самим собой. — Разве то, что ты гей, перестало быть для них проблемой? — осторожно спросил Джисон, переведя взгляд на Феликса, который был очень молчалив. — Эм, я просто думал, что это несовместимо со всем христианством. Я понимаю, ты говоришь, что Библия неправильно переведена и неверно истолкована, но, похоже, они всегда очень твёрдо придерживаются этой части, независимо от ветви. — Только не в этой церкви, — сказал Чонин, усаживаясь поудобнее. — Священник, Доюн, знает, что я гей, и это совсем не проблема. Там есть милая лесбийская пара, с которой я иногда общаюсь. И никто ничего не говорит. — Ты уверен, что они просто не игнорируют тебя, пока ты не уйдёшь? — мрачно спросил Феликс. — Именно так поступили в моей церкви, когда узнали, что я би. Они просто делали вид, что меня там нет. Каждый, блять, раз, когда я там был. Это их подход к гейству: игнорировать до тех пор, пока проблема не исчезнет или пока человека не отправят на конверсионную терапию, — добавил Феликс, и в его голосе отчётливо прозвучали гнев и обида. Чанбин взял его руку, переместил на своё бедро и положил поверх свою ладонь, заземляя его в настоящем. Чонин почувствовал облегчение от того, что Феликсу достался такой добрый и проницательный человек, как Чанбин. — Эта церковь совсем другая, — настаивал Чонин. — Я хожу туда с октября. У них даже есть молодёжный клуб для гомосексуальных подростков. Уверяю, там очень хорошо. Если кто-то из вас захочет, я с радостью отведу туда, — сказал Чонин, потянувшись вперёд, чтобы взять Феликса за руку. — Но не чувствуйте себя вынужденным идти туда, если не хотите, — он мягко улыбнулся Феликсу, зная и понимая, какую боль причинила ему церковь. Младший чувствовал то же самое. И даже он знал, что никогда не найдёт утешения в своей старой религии. — Я бы не отказался от своей старой церкви, чтобы найти пристанище там, где меня ненавидят так же сильно, — сказал Чонин, глядя Феликсу прямо в глаза. — Моя любовь — не грех, как и твоя. Только Бог может судить тебя, никто другой, — добавил он с улыбкой. — И Бог никогда не накажет тебя за то, что ты выбрал любовь, ибо Он преисполнен любви, и жаль, что я не понял этого раньше. Бог не желает нам ничего плохого, Он лишь хочет, чтобы мы были верны себе и Ему. — Похоже, ты нашёл очень хорошее место, — сказал Сынмин, положив руку на плечо младшего, облокотившегося на диван. — Я рад. — Я тоже, — ответил Чонин, взяв руку Хёнджина и положив себе на колени. — Возможно, после Рождества я начну петь в их хоре. Я скучаю по пению. Это один из самых ужасных запретов, который наложила мама, — добавил он со вздохом. — Я с удовольствием приду послушать, как ты поешь, — с улыбкой поддержал его Чан. — Хёнджин постоянно восторгается твоим пением, и я был бы рад услышать, возможно, в каком-нибудь месте с лучшей акустикой, чем моя кухня. — Конечно, когда я вернусь к репетициям, — кивнул Чонин. От мысли, что Чан услышит его пение по-настоящему, внутри него слегка забурлило волнение. — Но дело не только в этом, — сказал он, глядя на руку Хёнджина на своих коленях. — Мы с Хёнджином встречаемся, — признался Чонин с таким видом, словно провоцировал любого на возражения. — Очень серьёзно и очень эксклюзивно, — добавил он, надеясь, что это хоть как-то подтвердит, что Хёнджин — это лучшее, что когда-либо случалось с Чонином. На втором месте — приезд в Сеул и знакомство с Феликсом и Чаном. — Мы сейчас должны были удивиться? — спросил Минхо, приподняв бровь и одарив младшего своей чеширской ухмылкой. — Вы как бы немного очевидны, — добавил Джисон, недвусмысленно указывая на засосы на шее Хёнджина. — Ну, это он хотел пока особо не привлекать внимание, — сказал Чонин, указывая на своего парня, который покраснел, когда все их друзья синхронно произнесли «Серьёзно?» — Только вначале, — нахмурился Хёнджин. — Мы не пытались сохранить это в тайне. — Ага, вообще не пытались, — широко ухмыльнулся Джисон. — Вы двое уже давно влюблены друг в друга. — Ну, иногда ты просто знаешь, — с улыбкой сказал Чонин, глядя на Хёнджина и наслаждаясь тем, каким взволнованным он снова выглядит. — Я знал ещё с тех пор, когда мне было тринадцать. — А! — воскликнул Чанбин, указывая на Хёнджина. — Ты — первая любовь! — Ага, — ухмыльнулся Джисон, глядя на Чонина. — Тот, который выглядел таким красивым, купаясь в свете витражей. — Я всё ещё остаюсь при своём мнении, — сказал Чонин, выпрямляя спину и одаривая всех своим лучшим взглядом. — Вы не видели Хёнджина в свете церкви. Многое упускаете. — Хм, по крайней мере, вы чертовски мило смотритесь вместе, — прокомментировал Минхо, и его глаза были такими добрыми и тёплыми. — Твоя тоска уже становилась чересчур сильной, Хёни, — добавил он, после чего их друзья одобрительно загудели. — Всё было не так уж плохо, — и тут же на Хёнджина обрушился ливень протестов. Чонин не удержался и рассмеялся, обняв своего парня за плечи. Друзья ещё некоторое время продолжали подшучивать над ним, но Хёнджин лишь крепче обнял младшего и уже через некоторое время спрятал голову у него на шее. — И последнее, — сказал Чонин, когда все снова успокоилось. — Я знаю, что вам всем это не понравится… Но завтра я уезжаю в Пусан. Тишина в комнате была оглушительной. — Зачем? — спросил Сынмин через мгновение, голос был приятно-нейтральным, что означало его явное несогласие. — Мне нужно встретиться с ними лицом к лицу, — сказал Чонин, глубоко вздохнув. Хёнджин крепче прижался к нему. — Я должен рассказать им, кто я такой. Что обратился и что не стану инженером. Я не могу продолжать лгать. Если промолчу, то, в наиболее вероятном случае, внезапно окажусь переведённым с доброй помощью моего отца. Честно говоря, я удивлён, что они до сих пор не увезли меня насильно. — Университет не позволил бы им без твоего согласия, — сказал Чан, сильно нахмурившись. — Так что тебе не обязательно возвращаться. Ты можешь просто остаться здесь. — Они не смогут причинить тебе вред, пока не знают, — пробормотал Джисон, выглядя готовым убить кого-нибудь. — Они так обижали тебя, Чонин. Ты не можешь просто вернуться. Они тебе голову заморочат! — Младший не упустил из виду, как взгляд Джисона на секунду метнулся к Хёнджину. — Нет, — ответил Чонин с несокрушимой решимостью. — Я им не позволю… Мне просто нужно знать, ясно? Мне нужно знать, хотят ли они избавиться от меня. Мне нужна боль, чтобы я мог с ней справиться. Но я плохо справляюсь с неизвестностью. — Тебе не обязательно делать это сейчас, — ласково произнёс Феликс. — Мои родители не знают, что я не планирую возвращаться в Австралию. И не знают, насколько важен для меня Бинни, потому что никогда не поймут… .По крайней мере, сейчас. — Но, возможно, со временем они примут тебя. Надеюсь, — сказал Чонин, глядя на свои руки и руки Хёнджина. Они так идеально подходили друг другу. — Я хочу знать, смогут ли мои родители принять меня. И если мне придётся вычеркнуть их из жизни, я хочу сделать это сейчас. Хочу знать, нужна ли мне работа в следующем семестре. И нужно ли мне искать другое жильё. Мне надо это сделать. — Но обязательно ли сейчас? — спросил Чанбин, голос его был добрым, хотя хмурый взгляд казался смертельно опасным. — Ты не можешь винить нас за то, что мы не доверяем людям, которые годами вдалбливали тебе в голову всякую чушь. Они разрушали тебя. Блять, Инни, то, что ты вообще можешь так держаться за Хёнджина, — это просто чудо. Ты обратился, ты обрёл мир. Не позволяй им разрушить это. — Мне нужно знать, за что прощать моих родителей, — сказал Чонин. — И должен ли я простить их за то, что они испортили мне жизнь, или за то, что для них лучше иметь несчастного сына, чем гея, — добавил он, крепко прижимаясь к Хёджину. — Тебе не нужно их прощать, — произнёс Сынмин, и Чан с Джисоном кивнули в знак согласия. — Но я должен, — настаивал Чонин. — Если я у меня не получится простить их, как я могу ожидать прощения от других? — Он перевёл взгляд на Хёнджина. — Если бы я не простил всех вас, если бы вы не простили меня, было бы у нас то, что есть сейчас? — Он повернул голову, чтобы посмотреть на Сынмина. — Ты слишком хороший человек, — вздохнул Хёнджин, уткнувшись в плечо Чонина. — Христианские ценности, — пробормотал Джисон, покачав головой. — Похвально, но глупо. — Это не глупо, — возразил Чонин, поглаживая большим пальцем ладонь Хёнджина. — А вы все ведёте себя так, будто я не вернусь. Мне… Мне просто нужно это сделать. Сорвать пластырь. Я больше не могу лгать и уклоняться от звонков матери. Она моя мать. Я люблю её. Да, она вела себя хреново из-за того, что я гей, но это не всё моё воспитание. — Да ты, блять, просто святой, — пробормотал Чанбин, потирая лицо ладонью. — И я даже не могу возразить, потому что ты простил меня за то, что я был засранцем, хотя я этого и не заслуживал. — Ты ведь знаешь, что они могут сильно разозлиться? — спросил Феликс, тон был осторожным и расчетливым. — Они могут накричать и… могут ударить тебя снова. Если твой отец ударил тебя Библией один или несколько раз, кто сказал, что он не сделает это снова? — Тогда я уйду, — просто сказал Чонин. Не то чтобы он не знал, что ситуация может скатиться в эту ужасную сторону. Но он просто не мог больше лгать. Он не смог бы вырасти в такого человека, каким был сейчас, если бы всё ещё считал, что его семья — кандалы на ногах. Чонину и так хватало крестов, которые он несёт, не нужно было ещё больше. — Если я не поеду в Пусан, они приедут сюда, — наконец сказал он, оглядывая своих друзей. От любви, с которой они смотрели на него, у парня потеплело внутри. — У них заканчивается терпение. Я слышал это по голосу матери. И лучше я приеду к ним, чем они попытаются затащить меня обратно с чувством вины и стыда. — Они могут попытаться забрать тебя у меня, — сказал Хёнджин, отпустив ладонь Чонина, чтобы обхватить его своими длинными и сильными руками и прижать к себе. — Я им не позволю. — Хёни, — с улыбкой ответил Чонин, целуя лицо своего возлюбленного. — Они не могут получить то, что им не принадлежит. Минхо внезапно встал с пола и ушёл. Он не сказал ни слова с тех пор, как Чонин объявил, что собирается вернуться в Пусан. Парень просто молча наблюдал за всем из угла, барабаня пальцами по колену. Все в шоке смотрели ему вслед, а когда через некоторое время он вернулся и протянул Чонину старый побитый телефон, то были ещё более растерянны. — Это мой старый телефон. В нём есть симка. На ней записан номер каждого, и я позабочусь о том, чтобы у всех нас был номер этого телефона. Ты спрячешь его в сумке или будешь держать при себе и никогда не выпустишь из рук, — сказал Минхо, вглядываясь в душу Чонина. — Если они на тебя хотя бы просто странно посмотрят, ты сразу же звонишь кому-нибудь из нас. Чонин удивлённо посмотрел на друга. — Мы ведь не сможем тебя переубедить, верно? — спросил Минхо, приподняв бровь. — Нет, — честно ответил Чонин. Он уже давно принял решение. — Хм, ну, если даже слёзы Хёни не смогли тебя переубедить, то ни у кого из нас нет шансов, — выдохнул Минхо, опустив плечи. — Тогда, по крайней мере, у нас есть гарантия, что ты снова сможешь с нами связаться. В прошлый раз они забрали у тебя телефон, уверен, что сейчас будет также. — Спасибо, — сказал Чонин, с благодарностью принимая телефон и засовывая его в карман. — И вот зарядка. Не забудь её в этот раз, — мягко напутствовал Минхо, опуская зарядное устройство на колени Чонину, а затем протягивая руку, чтобы взъерошить его волосы. — Завтра Чан, Феликс и Хёнджин отвезут тебя на станцию, так что скажи им, когда поедешь. И я надеюсь, что они позаботятся о том, чтобы ты ничего не забыл. Он окинул строгим взглядом комнату и беспорядок из коробок с пиццей. — Бин, Джи и Мин, — позвал Минхо, направляясь на кухню. — Вы идёте со мной, будете помогать. Остальные убирают здесь. Чонин ожидал, что Чанбин будет жаловаться на то, что ему приходится помогать на кухне, но, к его удивлению, тот просто отстранился от своего парня и встал. Вскоре за ним последовали Джисон и Сынмин, собрав несколько кусков оставшейся пиццы, чтобы положить их в холодильник. Чонин нахмурился и повернулся в объятиях Хёнджина, чтобы посмотреть на своего парня. — Я что-то упускаю, да? — спросил он, нахмурившись, когда Хёнджин просто невинно смотрел на него. — Чанбин никогда не бывает таким послушным. — Ну, не знаю, — улыбнулся Хёнджин, наклоняясь и целуя Чонина, отвлекая его внимание и направляя мысли в другое русло. — На твоём месте я бы больше беспокоился о том, что тебе придётся отсутствовать до двадцать седьмого числа. — Я уже говорил тебе, что постараюсь вернуться двадцать шестого, — ответил Чонин и поцеловал Хёнджина в макушку, вставая, чтобы помочь Феликсу и Чану, которые посылали им маленькие улыбки, собирая в кучу испачканный маслом картон. — И не смотри на меня так, Чан, а то я начну спрашивать, когда ты собираешься признаться Минхо, — добавил он, бросив острый взгляд на Чана, который смотрел на него широко раскрытыми глазами. — Но… Я не… — заикнулся он, глядя на Феликса, который лишь недовольно поднял бровь. — Всё не так! — стал защищаться Чан, устремив взгляд на кухню, где слышался тихий разговор остальных четверых. — Продолжай повторять себе это, — сказал Хенджин, вставая и хлопая Чана по плечу. Чонин посмеялся над выражением лица друга и поспешил помочь Феликсу донести коробки до двери, чтобы позже отнести их до мусорки. Он изо всех сил старался подавить тревожное чувство, затаившееся где-то на подкорке.