И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
— Иоанна 1:5
Чонин медленно просыпался. Он вдыхал запах своих простыней и Хёнджина, аромат оседал в лёгких. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, события предыдущего дня не давали покоя. Ему не хотелось просыпаться, но сознание безжалостно тянуло к полной осознанности. Он вздохнул, вжимая голову в подушку и желая, чтобы тело позволило ему снова погрузиться в сон, но нет. В конце концов, он всю жизнь вставал рано, и его организм больше не позволял спать. Он чувствовал, как Хёнджин прижимается к нему, как на него наваливается знакомая и тёплая тяжесть. Руки возлюбленного обвивали его талию, прижимая ближе даже во сне, и мягкое дыхание овевало грудь Чонина, где покоилась голова его парня, прямо над сердцем, прижавшись носом к грудине. Младший открыл глаза и уставился на тёмные очертания своих растений в темноте. Он всё ещё чувствовал пустоту. И немного холод. Парень поднял руку и провёл ею по мягким волосам Хёнджина. Глубоко вдохнул, задерживая воздух в лёгких, а затем резко выдохнул. Итак, Чонин должен простить родителей за то, что они больше не хотят его видеть. Он не знал, какое утешение может принести эта мысль, но, по крайней мере, теперь понимал, в каком положении находится. Парень не смог сдержать горькой улыбки при этой мысли. Он был так наивен, думая, что родители примут его. Все его предупреждали, а Хёнджин больше других, но Чонин не слушал. Он думал, что знает своих родителей лучше, чем кто-либо другой. Было больно осознавать, как сильно он ошибался. Чонину было интересно, как теперь поступят родители. Он уже сделал им одолжение, когда получил стипендию, и, уехав из дома, Чонину осталось подождать чуть больше года до получения наследства от деда, и тогда… Тогда он будет по-настоящему свободен. Ему больше никогда не придётся с ними встречаться. Парень полагал, что должен сожалеть. Казалось, что всё, что он сделал, было напрасным, глаза всё ещё болели от пролитых слёз, но, лёжа рядом с Хёнджином, он ни о чём не жалел. Худшим из возможных способов всё же удалось решить свою проблему — ему больше не нужно было лгать. Чонин снова вздохнул, вжался головой в подушку и закрыл глаза. Когда они вернулись домой, было уже довольно поздно, ближе к полуночи, обычно он предпочитал ложиться спать гораздо раньше. Судя по тому, как мало света проникало сквозь щели в шторах, было не больше восьми утра. Чонин наслаждался теплом своей кровати и парня рядом с ним, снова и снова перебирая пальцами волосы Хёнджина. Он был счастлив, что хотя бы это ему удалось сохранить.oOo
— К такому пробуждению можно легко привыкнуть, — пробормотал Хёнджин хриплым после сна голосом, потягиваясь и громко зевая. Он прижался всем телом к Чонину, а затем улегся на живот, уткнувшись в его грудь и глубоко дыша. — Твоя кровать намного лучше моей, — добавил он, сонно надув губы. — Потому что моя кровать — это не просто матрас, брошенный на пол, — сказал младший, нежно царапая ногтями кожу головы своего возлюбленного, отчего Хёнджин чуть не мурчал, медленно открывая глаза. Он выглядел очаровательно, с улыбкой глядя на Чонина. — А ещё у меня нет краски на простынях, — добавил парень. Поддавшись желанию, он оставил нежный поцелуй на лбу Хёнджина. — А еще твоё присутствие делает твою кровать гораздо лучше любой другой во всём мире, — пробормотал блондин, с трудом открывая глаза и глядя на своего парня. — Хм, твоя любимая подушка-обнимашка? — спросил Чонин с ухмылкой, хотя она всё ещё была немного натянутой. — Самая лучшая, — ответил Хёнджин. — Как ты себя чувствуешь? — осторожно поинтересовался он, чуть крепче прижимая к себе младшего. — Устал, — честно ответил парень. — Голова немного болит, и я чувствую себя… — он запнулся, ощущая себя неуверенно. — Опустошённым, — закончил за него Хёнджин, поцеловав его в грудь. — Мне знакомо это чувство. Это хреново, но потом станет лучше. — А ещё я очень зол, — добавил Чонин, продолжая играть с волосами возлюбленного. — Пиздец как зол. Не только на родителей, но и на отца Кима. Уверен, это он вбил им в головы мысль о том, что меня нужно спасать. Но это не делает их невиновными, — глубоко выдохнул он, сморгнув слёзы, грозящие пролиться в уголках глаз. — Они искренне считали моё обращение и то, что я люблю мужчин и не хочу быть именно таким, каким они меня себе представляли, недостатком, нуждающимся в исправлении. То, что я наконец-то стал собой, в их глазах — дело рук дьявола. Они хотели отправить меня на… — Чонин остановился, прикусив губу. — Конверсионную терапию, — печально закончил за него Хёнджин, крепче прижимая к себе. — Вот что это такое, Чонин, какими бы красивыми словами они это ни прикрывали. Хотели отправить туда, где тебя будут пытать, промывать мозги и менять, пока ты не потеряешь всякую власть над тем, кто ты есть. — Меня тошнит от этого, Хёнджин, — признался младший, моргая, когда слёзы снова попытались вырваться наружу. — Я чувствую себя... не знаю, грязным. В каком-то смысле нелюбимым и ненужным. — Иногда родительская любовь не так безусловна, как должна быть, — сказал Хёнджин, кладя руку на обнаженную грудь парня и прижимая его к себе. — Я, наверное, выгляжу как идиот, — вздохнул Чонин, целуя макушку блондина. — Вы все говорили мне, что так и будет, а я не верил. Похоже, я вёл себя как тупица. — Нет, — возразил старший, отстраняясь, чтобы посмотреть своему парню прямо в глаза. — Ты не тупой. Ты надеялся. Искренне верил и надеялся, что твои родители не такие, Инни, и в этом нет ничего плохого. Время было неподходящее, их подозрения были уже слишком велики, но ни на секунду не вини себя за это, — сказал он, глядя прямо в душу парня. — Я просто хотел, чтобы мы нормально поговорили, как взрослые люди, — голос Чонина задрожал, когда он встретился взглядом с Хёнджином и увидел в них любовь и заботу, которые так отчётливо прослеживались в глубине глаз. — Я просто больше не хотел врать. — И это справедливо, Чонин. Ты был готов к разговору. А они — нет. Ты тут ни при чём, — успокаивал его Хёнджин, наклонившись, чтобы поцеловать в лоб, будто благословляя. — Ты не сделал ничего плохого, — повторил он, снова обнимая парня и прижимая к себе так близко, что частички, которые, как боялся Чонин, могли отколоться, остались на месте, не в силах сломаться под тяжестью пережитой душевной боли. — Я не жалею об этом, — прошептал младший, уткнувшись в плечо Хёнджина. — Я не жалею о тебе, — твёрдо добавил он, и что-то расцвело в глубине груди. Он переживёт это. Как и со всем остальным, Чонин справится и с этим. Он вырастет и станет лучше и сознательнее. Если родители не могут этим гордиться, то это их вина. — Я ни о чём не сожалею, — сказал Чонин, притягивая парня ближе. — И никогда не буду, — добавил он, поднимая голову и встречаясь взглядом с прекрасными глазами Хёнджина. — Я люблю тебя, — выпалил Хёнджин, глядя на младшего широко раскрытыми глазами, даже более шокированный, чем сам Чонин, тем, что эти слова, казалось, вырвались у него. — Я имею в виду… Бля, это было слишком рано, — заикаясь, произнёс он с таким паническим видом, что Чонин не смог сдержать хихиканья от чувства, возникшего в его груди. — Я тоже тебя люблю, — сказал Чонин, и слова прозвучали так легко, когда он наконец-то их произнёс. — Вообще-то, я люблю тебя уже много лет. — Я знаю, — застенчиво сказал Хёнджин, его щёки стали розовыми, и он вдруг обнаружил, что корни орхидеи над ними совершенно очаровательны и срочно требуют его внимания. — В тот раз, когда ты был пьян, ты вроде как признался мне… А вчера я слышал по телефону, как ты говорил об этом своим братьям, — взгляд парня опустился на Чонина, нерешительный и немного застенчивый. У Чонина отлегло от сердца. — Ну, я тебя, вроде как, действительно, очень сильно люблю, — с улыбкой сказал Чонин, прижимаясь к губам Хёнджина сладким и нежным поцелуем. — И я никогда и никому не позволю отнять то, что у нас есть. Ты останешься со мной, — пообещал парень, его сердце ещё болело, но сейчас всё больше наполнялось любовью. Возможно, время облегчит боль, но пока Чонин знал только одно: он не изменит своего решения. Он поступил правильно, следовал за своим сердцем, своим Богом, и, в конце концов, знал, что может спать спокойно, без сожалений. Хотя на то, чтобы простить родителей, потребуются годы, но у него есть своя жизнь. Своя семья — друзья и парень — нет, не так — его родственная душа, которые безоговорочно любили его. И он любил их всех так же сильно. — Тогда хорошо, что я никогда не хочу от тебя избавляться, — пробормотал Хёнджин, глядя на Чонина и медленно моргая. — Прости. Я хотел, чтобы первое «Я люблю тебя» было лучше. Создать идеальный момент и постараться, чтобы в этот раз был настоящий снег, — вздохнул он, и сердце младшего забилось так бешено, как могло биться только из-за Хёнджина. — Всё было идеально, — сказал Чонин, снова наклоняясь к нему. — Потому что это было с тобой, — пробормотал он прямо в губы парня, прежде чем снова поцеловать его. — Значит, мы договорились никогда не избавляться друг от друга? — старший ухмыльнулся, и они снова прижались, как два кусочка паззла, идеально вписываясь в объятия друг друга и позволяя тихому утру затянуться, пока они наслаждались этой близостью. — М-м-м, — протянул Чонин в знак согласия, возвращаясь руками к волосам Хёнджина. — Моя кровать всегда казалась слишком большой, — добавил он, потрепав своего парня по волосам, отчего тот захихикал в его объятиях. На мгновение Чонин позволил уютной и привычной тишине опуститься на них, такой, какую он раньше никогда не ощущал, но сейчас не воспринимал как неловкость. Она существовала только между Чонином и Хёнджином, в своей естественной форме, не давящая и не скучная. Парень очень хотел, чтобы между ними ничего не изменилось, чтобы они всегда были вот так, вместе, и любили, были рядом и подходили друг другу, как будто Бог создал их друг для друга. Чонин хотел наслаждаться любовью к Хёнджину вечно. — Я люблю тебя, — сказал Хёнджин через некоторое время, слова были хрупкими, как стекло, и нерушимыми, как бриллиант. Чонин улыбнулся, глядя в потолок, сердце продолжало сильно биться в груди. — Я так люблю тебя, Чонин, что даже не верю, что могу так много чувствовать. — Я тоже тебя люблю, Хён, — тихо ответил младший, и улыбка на его лице стала ещё шире, пока он не засиял, глядя в потолок, вновь ощущая облегчение от того, что наконец-то может сказать правду. — Я люблю тебя так сильно, что не могу описать словами. Но не волнуйся, Джинни, у меня есть вся жизнь, чтобы найти их. Однажды я скажу тебе, — произнося слова, как клятву тихим утром, он знал, что они будут нерушимы. — Когда-нибудь ты узнаешь, как сильно я к тебе привязан. — Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — смутно услышал он бормотание Хёнджина, после чего они замолчали и просто лежали, ни у кого не было желания двигаться. — Я всё ещё не могу поверить, что ты надел на Иисуса носок, — прокомментировал Чонин через некоторое время, и беззаботная улыбка наконец прорвалась наружу, когда Хёнджин засмеялся в его объятиях, глядя на покрытое носками распятие и бедного Иисуса, у которого были видны только ноги, чтобы судить их.oOo
Чонин слабо улыбнулся Сынмину, принимая предложенный им кофе, и тепло чашки сразу же просочилось в его до боли озябшие руки. На улице было холодно, но Чонин догадывался, что холод, который он ощущал внутри, был вызван не зимней погодой. Он оглядел гостиную, немного озадаченный тем, что половина его друзей расположилась на двух диванах, остальные сидели на подушках на полу, а стол был заставлен едой. Видимо, никто не хотел приходить с пустыми руками, и только Сынмин предусмотрительно взял с собой сок и кофе. Чонин был уверен, что никогда в жизни не видел столько пирожных, но, учитывая, что Чанбин и Чан ели уже по четвёртому, он знал, что всё так или иначе будет съедено. Младший вдохнул аромат кофе, прислонился к боку Хёнджина и закрыл глаза, наслаждаясь тем шумом, что создают его друзья. Странно, что он так дорожил этим, но когда в голове всё ещё звенело эхо тишины, царившей в доме его детства, было что-то очень приятное в том, что Хёнджин и Джисон болтали без умолку, а Чанбин кричал на Сынмина, пока тот ел. Чонин вспомнил, как около десяти утра Феликс заглянул к нему, чтобы проведать, и глаза друга были полны такой грусти, что ему снова захотелось плакать. Остальные появлялись не сразу, один за другим, и парень был им благодарен. Благодарен за то, что они напомнили ему, что он не один. — Мы убаюкиваем тебя? — добродушно спросил Чан со своего места на полу, смахивая крошки с пальцев на салфетку, лежащую на столе. — Не-а, — ответил Чонин, моргнув и сделав глоток кофе, который держал в руках. Горьковатый вкус был приятен и знаком. — Я просто наслаждаюсь шумом. — Этого у нас всегда в избытке, — поддразнил Сынмин, наконец-то усаживаясь. Чонин поставил свою чашку и протянул тарелку, чтобы Сынмин успел взять пирожное, пока кто-нибудь не украл все самые вкусные. — Спасибо, — сказал его друг, с улыбкой откусывая от рассыпчатой сладости. — Итак, — начал Чонин, когда все наконец уселись за стол. — Я слышал, что у вас были какие-то планы на Рождество, — сказал он с хрупкой улыбкой, оглядывая комнату. — Думаю, мои накрылись, так что я открыт для предложений. — Чонин… — заговорил Чан, его глаза были полны печали, когда он посмотрел на младшего. — Мы с Чаном планировали встретить австралийское Рождество, так как в этом году я не поеду домой, — перебил Феликс, прежде чем Чан успел сказать что-то ещё. — И будем рады, если ты присоединишься. Чанбин тоже с нами, потому что он милый, а так как это скорее день свиданий для неверующих, а я его вечная пара, то он обязан быть со мной, — продолжал он, а Чанбин просто наблюдал за ним с забавным выражением лица. — Люблю тебя, моя вечная пара, — сказала Чанбин, выхватывая шоколадный круассан из-под пальцев Джисона. — И я тебя, детка, — ответил Феликс и поцеловал своего парня, после чего повернулся, чтобы посмотреть на остальных. — Минхо — пара Чана, Джисон — пара Минхо, а Сынмин — Джисона, и вот так у нас получается гирлянда свиданий. Чан подавился едой, а Минхо лишь ухмыльнулся. Сынмин был единственным, кто похлопал его по спине, чтобы выгнать кусок, который попал не в то горло. — Если только вы не добьёте Чана прежде, чем мы зайдём так далеко, — сухо заметил Сынмин. — Я уверен, что мы все присоединимся и без цепочки свиданий. Полагаю, нам понадобятся кое-какие продукты? — спросил он, уже взяв в руки телефон, чтобы приступить к планированию. — Да, нам нужно будет купить достаточно креветок. Я не могу устроить барбекю на открытом воздухе, поэтому придется обойтись электрическим в квартире, — пробормотал Феликс, быстро переходя на английский и глядя на Чана, который кивнул, покраснев, но всё ещё дыша. — Но, скорее всего, нам понадобится дополнительный переносной гриль. У нас есть один, у Минхо один… — Я одолжу у мамы, — сказал Минхо, доставая телефон, чтобы написать сообщение. — И принесу несколько корейских блюд, чтобы у нас было понемногу от каждой культуры. — Инни, у тебя есть что-нибудь, что, по твоему мнению, мы должны добавить? — спросил Феликс, повернувшись и посмотрев на Чонина широкими, вопрошающими глазами. — Нет, — ответил младший, думая о безмолвном вечере восхваления окончания поста и о пире, который они устраивали в честь рождения Христа. Всё это казалось запятнанным… и всё же немного святым. Но здесь, среди шума, любви и суматохи, этому не было места. — Но я планирую пойти на полуночную мессу, — добавил он, положив голову на плечо Хёнджина. — Справедливо, — сказал Феликс, слегка улыбнувшись. — Тогда Хёнджин... — продолжил Феликс в погоне за рождественскими традициями. Чонин закрыл глаза и снова отключился, позволив шуму поглотить его. Некоторое время он так и сидел с закрытыми глазами. И только когда почувствовал, что Хёнджин повернулся и поцеловал его в лоб, открыл глаза и увидел, что парень смотрит на него. — Ты ведь скажешь мне, если тебе что-то понадобится? — спросил Хёнджин, в его голосе слышались забота и беспокойство. Младший улыбнулся ему, обводя глазами комнату, и сердцу стало немного спокойнее. — Мне просто нужен ты, — ответил Чонин, глядя на парня в надежде, что тот увидит любовь в его глазах. — Мне нужны все вы. И мне нужно, чтобы всё было нормально. Чтобы всё было шумно, хаотично и, ну, как обычно, — вздохнул он, переводя взгляд на картинку над телевизором. Две розы, голубая и розовая, переплетённые и идеально сочетающиеся друг с другом. — Мне просто нужно помнить, что на самом деле ничего не изменилось, — добавил младший, снова закрывая глаза. — Что я — всё ещё я.oOo
Позже, зайдя в свою комнату, Чонин посмотрел на стену и увидел на ней распятие. Он уже стянул с бедолаги носок и теперь просто стоял и смотрел на него. Парень вспомнил, как повесил его: через несколько недель после того, как поступил в университет и узнал, что Феликсу нужен сосед по комнате. Сбежав из стрёмного общежития, где сосед был даже хуже, чем у Джисона, он был в экстазе, когда переехал. Распятие над головой казалось ему последней деталью, благодаря которой он чувствовал себя как дома. Теперь же он чувствовал, что этому тут не место. Чонин вздохнул, сделал несколько больших шагов и с лёгкостью снял его со стены. Парень взвесил крест в руке: дерево было мягким, а железо холодным. Он подошёл к шкафу и нашёл коробку с другими вещами из дома. Бережно спрятал распятие вместе с несколькими семейными фотографиями в рамке, на которые не мог сейчас смотреть, и стопкой детских книг, которые привёз с собой. Как только коробка закрылась, Чонин почувствовал, что в комнате наконец-то всё встало на свои места. Он огляделся вокруг, удивляясь тому, как сильно она отличается от его комнаты в Пусане. Зеленые растения, голубые занавески, многочисленные рисунки Хёнджина, бесцеремонно прилепленные к стене. Чонин улыбнулся, поднимаясь с пола, бросил последний взгляд на свою комнату и, прихватив с кровати кардиган, за которым и приходил с самого начала, а также одеяло для Хёнджина, вышел из комнаты. На душе стало немного спокойнее, когда он опустился на своё место, накинул одеяло на ноги своего парня и оглядел шумную гостиную и своих друзей. Это было похоже на дом. Это было похоже на его дом.