Homines quo plura habent, eo cupiunt ampliora — Чем больше люди имеют, тем больше желают иметь.
Гарри закусывает нижнюю губу, толкаясь зыком в щеку, и сжимает в пальцах перо, выдыхая через нос. Сглатывает. И повторяет каждое действие по новой. Всего день назад он устроил у Драко в кабинете чересчур откровенную и до странного интимную сцену, даже если первоначальной целью было невинное желание поддержать слизеринца. Это самое желание быстро перешло в развязного характера фантазию, и сейчас картинка представленного никак не хотела покидать его голову. Что было бы, поведи Гарри себя не так сдержанно? Драко объективно нравятся его, Поттера, прикосновения. Гриффиндорец методично следил за реакциями друга на протяжении всего месяца, отмечая для себя каждое, даже минимально, ответное действие на касание. Малфою действительно нравилось. Он более не пугался, почти автоматически подаваясь вперёд, когда Гарри протягивал руку, чтобы поправить ему волосы, стереть кляксу от чернил; когда хотел приобнять за плечи, погладить по голове вечером у камина; или когда сам Малфой закидывал на него ноги, пока они сидели на диване в гостиной, болтая с Гермионой. Что, если бы Гарри дал себе и своим желаниям волю? Тогда, вместо того, чтобы довольствоваться легкими объятиями, он бы убедил Драко поднять голову, попросил бы не прятать его прелестное лицо, признался бы, что хочет рассматривать его черты сутками напролет, чтобы отложить в памяти каждую мелочь, запомнить расположение каждой реснички, каждого блика в этих восхитительных глазах. Будь Поттер смелее, он бы вскочил с этого проклятого стула, держа в ладонях лицо Драко, рассматривая его сверху вниз, пока тот, задрав голову, глядел бы на него в ответ, чуть приоткрыв эти идеальные губы в немом вопросе. И Гарри бы ответил. Ответил, склонившись ближе, бессовестно украл бы у Малфоя поцелуй. И был бы он таким сладким, как цветочный мед, и настолько же тягучим, как высокоосахаренная патока; настолько же искренним, насколько ярко солнце в середине июня, и таким же долгим, как некогда долог был дождь на острове Оаху. Будь Гарри действительно смелее, он бы не остановился на этом. Тогда, прямо в кабинете, несмотря на незапертую дверь, он оставил бы в покое губы Малфоя, переключаясь на его тонкую и аккуратную, словно у фарфоровой куклы, шею, прижимаясь к ней. Провел бы по вечно холодной и бледной коже языком, прижимаясь губами к бьющейся венке на шее, легко прикусывая ее, чтобы услышать надрывный выдох Драко, сжимающего его плечо своими длинными красивыми пальцами. Поттер зацеловал бы и его восхитительные руки: коснулся бы губами каждой подушечки пальца, внимательно глядя на выражение лица слизеринца, следя за каждой, даже секундной эмоцией. И снова бы потянулся к чуть распухшим губам, чтобы поймать его блаженный выдох. Если бы Гарри был смелее, он бы прижался еще ближе, заставляя Драко приподнять голову, чтобы пропустить его язык глубже, так, чтобы между их губами совсем не осталось расстояния. Он бы опустил руки, проводя кончиками пальцев по шелковой ткани рубашки, очерчивая касаниями острые ключицы, а потом спустился бы еще ниже. Дернул бы эту самую рубашку наверх, нарушая такой опрятный вид Малфоя, запустил бы свою ладонь, касаясь его ледяной нефритовой кожи, поднимаясь пальцами все выше. Вдохнул бы каждый стон Драко, вызванный его касаниями, делая их еще ощутимее, коснулся бы ремня из драконьей кожи, опуская руку чуть ниже, чтобы убедиться в ответной реакции Малфоя. Если бы Гарри был смелее, он бы оторвался от губ Драко, опускаясь на колени, аккуратно, чтобы не повредить любимую им вещь, расстегнул бы пуговицы на рубашке. Коснулся бы губами каждого шрама из тех многочисленных рубцов, которые были напоминанием о его же небрежно и безответственно брошенном заклятии. После позволил бы себе опуститься еще ниже, прикусывая выпирающую тазовую косточку, оставляя на бледной коже видимый след, помечая его, будто последний зверь. Рывком бы вытащил этот дорогущий ремень из идеально выглаженных угольно-черных брюк, проводя ладонями по бедрам Драко, сжимая в пальцах ткань, потянулся бы к пуговице. Если бы Гарри был смелее, он бы хрипло бросил Малфою «приподнимись», чтобы была возможность приспустить эти чертовы узкие, слишком облегающие, брюки и белье. Он бы уперся ладонями в его бедра, ощутимо впиваясь в них пальцами, и наклонился бы вперёд, касаясь губами головки. Обязательно бы поднял глаза на Драко, чтобы снизу вверх наблюдать за эмоциями на его идеальном лице, и, уверен, заметил бы покрасневшие уши. Оставил бы левую ладонь на подтянутом бедре, продолжая сжимать его, чтобы позже увидеть там следы своих пальцев, а правой бы провел вверх, кончиками пальцев касаясь лобка, плавно спуская руку ниже, и обхватил бы член полностью. После подвинулся бы ближе, чуть приподнимаясь, чтобы постараться взять для начала половину, опуская голову ниже. Он бы выпустил член изо рта только когда совсем бы не смог дышать, для того, чтобы после провести языком по длине. Снова поднял бы глаза, неотрывно глядя на Драко, пока бы целовал, лизал, кусал, с удовольствием выдыхая и облизывая губы, чтобы запечатлеть вкус. — Мистер Поттер, — раздается голос над ним.— Я бы не советовал мечтать на моем уроке. Вы мыслями совсем не в том месте. Гарри вздрагивает, поднимая взгляд от своих хаотичных записей на крайне недовольного Северуса, и тут же представляет, как профессор будет забивать последний гвоздь в крышку его гроба ровно с таким же лицом. — Прошу прощения, сэр, — нервно сглатывает он, не решаясь смотреть профессору в глаза, и выдыхает лишь тогда, когда тот отходит обратно к своему столу. Что, черт подери, он только что наворотил? Урок Снейпа был действительно самым последним местом из тех, где можно было окунуться в такие фантазии. Северус — блять — легитимент, и гадать, знал ли он о мыслях Гарри было глупо: правильно было бы уточнить сколько он видел. И как теперь ему вести с профессором даже самый обыденный разговор о погоде или расписании? Что уж говорить об их воскресных посиделках у Андромеды за общим столом с чашкой чая. Да и дракл бы с ним, с Северусом, но что, если он расскажет о развязных фантазиях Поттера самому объекту этих фантазий? Тогда Гарри не сможет довольствоваться даже тем нежным контактом с Драко, который есть сейчас, а все его планы по завоеванию слизеринца пойдут прахом по ветру. Черт, да даже если Малфой и сам что-то к нему чувствует, то эта фантазия вполне сможет его оттолкнуть! Возможно, Драко подумает, что Гарри интересуется им только в физическом проявлении, что им движет только страсть к точеному телу слизеринца. Но, блять, Малфоя невозможно не хотеть! Даже если Гарри понимает, что влюблен в самого Драко, того внутреннего, который ныне открылся ему с этой интригующей стороны, это совсем не значит, что Поттер его не хочет. Да, гриффиндорец, конечно, не набросится на Малфоя мгновенно, но ему определено захочется с ним переспать. Естественно, в первую очередь Гарри хотел бы ходить, держа его за руку, и иметь право целовать кончики его краснеющих на морозе ушей; напевать глупую попсу перед сном, пока они лежат в обнимку под общим одеялом; проснувшись, первым делом видеть его черты; целовать его в благодарность за помощь; завязывать ему по утрам галстук, каждый раз чмокая после в нос; аккуратно мыть ему голову, ходя вместе в душ, а потом самостоятельно сушить каждую шелковую прядь, оставляя поцелуи на загривке. Поттер даже иногда боится думать об этом, потому что тогда придется в который раз признать, насколько отчаянно он желает жить именно так. При том, все отведенные ему годы. — Гарри, — вдруг зовет его Снейп более ласково, словно отец, журящий ребенка за глупую шалость. Поттер еле как собирается с силами, чтобы поднять глаза, и замечает, что в классе не осталось никого, кроме них двоих. Похоже, сегодня за мыслями он и пролетевшую половину жизни не заметил бы. Северус смотрит на него серьезно, и, если Гарри не кажется, с каким-то сочувствием и пониманием. — Прошу, ни слова Драко! — на выдохе выскуливает Поттер, сжимая в пальцах перо до хруста. — Уверен, что я тебя послушаю? — хмыкает Северус, поднимая бровь. — Да, — кивает Гарри.— Не делай вид, будто я тебе не нравлюсь. Снейп фыркает, подпирая щеку кулаком, и молча смотрит на гриффиндорца. Конечно, он не станет вмешиваться в это все, но теперь его интересует вопрос: почему Драко до сих пор не знает? Мысли Поттера настолько открыты и незащищенны, что даже страшно становится, а юный Малфой все еще не заглянул в эту лохматую голову? Что ж, конечно, не заглянул. Северус хорошо знает своего крестника, и даже сейчас Драко для него все тот же маленький мальчик, который восхищенно смотрел на него, почти открыв рот, когда Северус колдовал. И этот мальчик всегда был нерешительным. В детстве, прежде чем сделать что-то, Драко по три, а то и больше, раза уточнял у матери, можно ли, переодически поглядывая на крестного, чтобы убедиться и в том, что тот тоже не против. Потому что знал — неаккуратный поступок всегда повлечет за собой последствия. И сейчас его маленький мальчик боялся. Он очень боялся залезть в голову Поттера и увидеть там не совсем не то, надежду на что так бережно лелеял в душе несколько долгих лет. Но сейчас его мечта, его счастье было так близко — буквально самостоятельно подливало ему чай, трепля по волосам. И все же, Драко так и остался нерешительным. — Так расскажи ему сам, — в итоге советует Северус.— Зачем томишь? — Нет, — качает головой Гарри.— Слишком рано. Неподходящий момент. Он испугается. Драко все еще моментами вздрагивает, когда я дотрагиваюсь до него. Снейп поджимает губы, понимающе кивнув. Да, юный Малфой приобрел этот страх в ходе войны, еще когда Пожиратели оккупировали Мэнор, обосновавшись там на постоянной основе, а Люциус уже лишился своего положения во внутреннем круге. Сам мальчик переносил это очень и очень тяжело. В один момент из мириады тех тяжких дней, Драко, что обычно ошивался в его профессорских комнатах в школе (даже когда самого декана там не было), пришел в его дом в Паучьем Тупике, где Северус недолго скрывался после убийства директора, и просто забился в угол дивана, который всегда стоял впритык к стене. Сел так, чтобы быть в безопасности, чтобы видеть все вокруг и ощущать опору за спиной, знать, что сзади к нему не подберутся. Драко не сказал ему ни слова, просто молча сидел, обхватив руками колени, прижимая их к животу, выглядя так, будто пытался заглушить боль. Северус тогда придвинул к нему чайный столик и поставил чашку кофе, подогревая его для крестника в течение каждых двадцати минут. Но Драко так и не притронулся к кофе: в той позе он просидел порядка восьми часов, прислушиваясь к каждому шороху, глядя перед собой остекленевшими глазами, под которыми уже давно залегли крупные тени. — Нет «подходящих» или «неподходящих» моментов, — оспаривает его слова Снейп.— Потому что вся жизнь — и есть момент, Гарри. И существует только то, на что ты решился или нет. В верном случае оно становится частью «момента», а в неверном — последствием. Но ты никогда не сможешь узнать, чем оно станет, пока не сделаешь шаг. Северусу никто и никогда такого не говорил, он понял, прожил, вымучил это сам, то и дело рискуя, делая хаотичные шаги в разные стороны, пока не смог в темноте нащупать ту дорожку, которая не закончится обрывом. И именно поэтому он сейчас искренне желал, чтобы и дорожка Гарри не стала в итоге бездонной пропастью сожалений о прошлом. — Не тяни, — продолжает он.— У тебя в любом случае всего два варианта, получить либо «да» либо «нет», и уже от этого будет легче решать, что делать дальше. — А если ответом все же будет «нет»? — неуверенно тянет Гарри, пожимая губы. Ему все еще неловко от таких разговоров с Северусом, но Поттер не сомневается, что профессор, имеющий недюжинный ум, не станет говорить необдуманно, а значит, слушать его все же стоит. — Просто не опоздай, — снисходительно выдыхает Северус, кивая на часы, намекая, что Гарри пора.***
Hoc est vivere bis, vita posse priore frui — Уметь наслаждаться прожитой жизнью — значит жить дважды.
Снейп вздыхает, потирая переносицу, и откидывает голову назад, упираясь в спинку кресла. В его комнатах стоит звонкая тишина, прерываемая только звуком его собственного дыхания, доказывающего, что он все еще жив. Жив. Он жив. Северус переодически думал об этом долгими тихими вечерами, с каждым днем все больше осознавая — он жив. Чем чаще его посещали подобные мысли, тем быстрее монохромные кадры тоскливых воспоминаний стирались, заменяемые новыми, такими пестрыми и громкими эпизодами. Вот, летом, во время восстановления замка Поттер спорит с Драко, доказывая последнему, что он-то сильный, что он-то и без палочки успешно перетащит новый стол в Большой Зал, но в итоге он даже не может додуматься, как его обхватить, чтобы можно было поднять. Вот, тем же летом, он сталкивается в библиотеке с Гермионой, которая наотрез отказывается расставлять книги при помощи магии, поэтому Северус вздыхает, но остается, чтобы помочь. Вот, на ужине после распределения его уже такие взрослые слизеринцы, которые стали такими большими на его же глазах, довольно хвастаются тем, что в этом году на факультете аж шестеро первокурсников. Вот, Минерва приглашает его выпить чаю, а в итоге половину вечера они совсем не по правилам играют в шахматы, напившись. Вот, он прогуливается ночью по коридорам, наслаждаясь замком. Вот, он танцует на Хэллоуинском балу, резво сменяя пары, пока напротив него не оказывается Гермиона, похожая в этом платье на принцессу из маггловских сказок. Вот, Нарцисса тащит его в гости к Андромеде, попутно со всей любовью описывая насколько мил юный Люпин. Вот, Северус держит этого самого Тедди на руках, отмечая в нем черты Римуса, и хмыкает, надеясь, что однажды, но очень нескоро, они смогут пожать друг другу руки. Вот, он стоит у кипящего котла, рукавом вытирая пропотевший лоб, наблюдая за увлеченной делом гриффиндоркой, которая то и дело предлагает ему пойти отдохнуть, если устал. Вот, он, снова с Гермионой, медленно прогуливается по торговым рядам, пока девушка вслух читает список необходимых им вещей, оглядываясь по улице в поисках мест, где их можно приобрести. Вот, у них взрывается котел после почти шести часов непрерывной работы над зельем, а Гермиона, разгоняя руками черный дым, громко смеется, в то время как Северус протягивает ей платок, чтобы она вытерла копоть с лица. Вот, Северус смотрит, как на воскресном завтраке у Тонкс, Гермиона сидит, держа на руках Тедди, расцеловывая его в щеки, а ногой отпихивает Гарри, отказываясь отдавать ему ребенка, потому что он обалдуй. Гермиона, Гермиона, Гермиона. В его новой жизни стало очень много Гермионы Грейнджер, при то по его личной инициативе. Северус прекрасно знал, что за благоговейное чувство разрастается в его груди, но был искренне удивлен. Думалось, что он просто не способен более любить; должен лишь расплачиваться за грех. Но тогда ему довелось встретиться с Поттером на Астрономической башне. Гарри молча сел рядом, так же свесив ноги с парапета, периодически поглядывая на него, чтобы суметь усесться совершенно идентично, что крайне повеселило Северуса. Они долго говорили о прошлом, потому что первое, что произнес Поттер — извинение за свои слова о трусости. И тогда был первый раз, когда они правда смогли поговорить и поделиться друг с другом тем, что хотелось сказать. И даже банальные «спасибо», «прощу прощения», были наполнены спокойствием. И благодарностью друг другу за то, что они оба живы. Только в тот момент, Северус осознал, что все и правда закончилось. Гарри тогда ушел первым, потому что зевал через слово, а Снейп просидел на башне до самого рассвета, думая о том, что он свободен. Теперь он был свободен от чувства ответственности, тяжелой вины, страха и сожалений. Сын Лили жив. И Гарри — не Джеймс. И не Лили тоже. Гарри был просто Гарри. А Северус просто Северус. Не член внутреннего круга Лорда, не презираемый отцом полукровка и не друг солнечной рыжей девочки. Он любил Лили. И не смел бы этого отрицать. Но его любовь всегда была такой далекой и недостижимой, как горизонт над огромным океаном. Потому что Лили была настолько ярким солнцем, что он просто терялся в отбрасываемых лучами тенях. Он любил Лили, но со временем это превратилось в привычку, основанную на ранне-детской дружбе. А его шаг в пропасть сыграл еще более злую шутку, превратив привычку в сожаление и вину. Но ныне он свободен от этих давящих чувств. Он не дал Гарри умереть. Северус может отпустить и эту ответственность и тоску. Потому что все случилось так, как случилось, и поменять ничего, кроме собственного отношения к этому, он не в силах. Он, окружающие его люди, — это осталось почти прежним, но теперь воспринималось иначе. Не через призму тяжкой ноши, не сквозь ширму ответственности, а так, как человек воспринимает человека. И смена его отношения открыла много новых граней в старых людях. Он решил, что Гермиона Грейнджер — роза пустыни. Вовсе не цветок, а крепкий гипс, благодаря эрозии приобретший форму лепестков розы. Гермиона Грейнджер — что-то земное, то, чего можно коснуться; не далекий горизонт, а мягкий прибрежный песок. Человек, который, даже не будучи солнцем, так легко освещает окружающий ее мир. — Жизнь — момент, — повторяет Северус вслух свои же слова, глядя в потолок. Он выжил, он свободен. Так почему бы не шагнуть в этот резвый воздушный поток над обрывом? Снейп поднимается с кресла, подхватывая из шкафа первую попавшуюся бутылку с алкоголем, и выходит из комнаты, точно зная, чего он хочет. — Северус? — удивлено приподнимает бровь Гермиона, открывая дверь в свои новые профессорские комнаты, но все равно пропускает Снейпа, чуть отойдя в сторону.— Что-то случилось? Северус хмыкает, молча показывая ей бутылку огневски, и проходит к шкафчику в гостиной, где девушка хранила книги и пару-тройку бокалов. — Ну, да, мы будем пить во вторник, — с сомнением тянет Грейнджер, но садится в кресло, оставляя Снейпу диван: в ее комнатах он больше облюбовал именно диван, чем кресло, в отличие от своих.— Не маловата ли я? — Не неси чепуху, — отмахивается Северус.— Тебе уже двадцать лет, и это я еще не беру во внимание треклятый маховик. — И снова ты меня обставил, — вздыхает девушка, принимая бокал с алкоголем.— Так что случилось? — Ничего, — легко проговаривает Снейп, опивая огневиски.— Ну и гадость… Помню, когда Драко был совсем маленьким, года три, его очень интересовало, что же такое мы пили с Люциусом, пока я гостил в Мэноре. Ну я и протянул ему бокал, пока Люциус отошел, дал попробовать. Нарцисса тогда отобрала у домовика веник и пару раз протянула мне по спине, когда увидела, как Драко закашлялся. — Северус, — перебивает его Гермиона, сжав подлокотник.— Что-то с Драко? Снейп вздыхает, проводя пятерней по волосам, и ставит бокал на кофейный столик, толкаясь языком за щеку. — Поттер. — Гарри? — уже сильнее напрягается Гермиона.— Что он сделал? — Поттер влюблен в Драко. Грейнджер, до того жутко распереживавшаяся от серьезного тона Снейпа, замирает на секунду, а после хохочет, откидывая голову назад. — Господи, ты, что, ревнуешь? — сквозь громкий смех еле как выдавливает Гермиона, прикрывая рот рукой.— Ой, мамочки! Ужас, да? Какой-то сопляк хочет забрать сыночка из семьи? Северус, умоляю! Снейп деланно недовольно сверлит ее взглядом темных глаз, но, как бы не хотел, не может угрожающе нахмуриться, глядя на то, как девушка кончиком пальца стирает с уголков глаз слёзы от смеха. — Драко еще ребенок, — спорит он. — Боже! — не прекращает смеяться Грейнджер.— Мне и Драко почти одинаковое количество лет, Северус. Он не ребенок.....К тому же, мы все пережили слишком многое, чтобы быть детьми. — В том и проблема, — вздыхает Снейп.— Мне тревожно за него. Драко, узнай он о Поттере, может выкинуть что-то очень глупое. Гермиона успокаивается, пару раз глубоко вдохнув, а после подбирает под себя ноги, усаживаясь в позу лотоса, оглядывает Северуса. Девушка понимает, о чем он говорит. Равно как она замечала реакции Драко на Гарри, она так же замечала его нерешительность и страх: к касаниям, к близости, к каким-то значимым переменам в жизни. Она, признаться, сейчас чувствовала себя настолько же некрепко стоящей на ногах. А все из-за этого папочки года, который сидел напротив. Гермиона не привыкла обманывать саму же себя, поэтому в течение этого времени, с начала учебного года, легко признала, что у нее есть чувства к Северусу. Даже думала о том, что они не стали чем-то новым; по крайней мере не удивили ее. Девушка всегда восхищалась умом профессора, его умениями, переодически внимательно наблюдала за ним. Одно время, она, конечно, была обижена на преподавателя за такое отношение на занятиях, но быстро забыла об этом, когда благодаря его язвительным комментариям под руку у нее начало получаться лучше. А уж когда война закончилась, и Северус буквально отобрал ее у Горация как подмастерье, Гермиона вполне осознанно потянулась к нему. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ее благоговейное уважение так легко перешло во влюбленность. Однако, несмотря на то, насколько рационально она оценивала и переживала свои эмоции, Грейнджер знала о Лили. Гарри рассказал ей об этом в начале осени, с тяжелым сердцем за то, что предает чужую тайну, но облегчением от того, что может разделить бремя этой самой тайны с подругой. Конечно, это знание было тяжелым, но когда пришло осознание собственных чувств, благодаря информации о воспоминаниях она успешно с ними совладала. Гермиона даже не начинала задумываться о чем-то, потому что проблем и без этого было предостаточно: обиженный Рон, новый учебный год, первокурсники, помощь ребятам с занятиями, успешные и не очень попытки вытащить Драко из его комнаты, где он мучал книжки, и многое другое. На всякие фантазии у девушки попросту не оставалось времени, но зато, видя, как Северус становится терпимее, спокойнее и живее, сбросив с себя тяжкую ношу, она становилась счастливее. — Сейчас все закончилось, — тянет Гермиона.— И теперь он сам контролирует свою жизнь. Поэтому и последствия за его поступки будут его ответственностью. Драко справится. Северус понимающе кивает, прекрасно зная это, но не может избавиться от интуитивного нехорошего предчувствия, поэтому снова подхватывает стакан, отпивая. — Ты, конечно, тот еще папка, — возвращается Грейнджер к более веселой теме, не в силах отказать себе в удовольствии подшутить над профессором.— Если ты так носишься с уже взрослым Драко, то я даже не могу представить, как бы ты опекал своего ребенка. Северус хмыкает, повернувшись к явно веселящейся девушке. Он заметил, конечно, насколько её забавляют его слова в такой ситуации, равно как и замечал все то, что она пыталась скрывать. Гермиона никогда не начинала даже учиться окклюменции. — Знаешь, если бы мой ребенок в первый же год в школе, например, поджёг профессора, он бы с вероятностью в семьдесят процентов был выпорот, — с намеком возвращает укол Снейп, пристально смотря в ее глаза, заметив, как девушка невольно нахмурилась на словах о наказании, будто собралась спросить.— И мама бы точно не смогла спасти его от этой участи, даже если бы жужжала мне в уши сутками. Гермиона на секунду замирает, судорожно обдумывая сказанное, и не знает, что ответить. Она не понимает, почему эти слова были сказаны таким тоном. И чувствует, как у нее алеют щеки. То ли от стыда, то ли из-за этого прозрачного намека. — Прошу прощения, — в итоге выдыхает она.— Но ты действительно выпорол бы ребенка? — Драко частенько получал ладошкой по заднице, когда хулиганил, — пожимает плечами Северус, с нежным интересом наблюдая за реакциями девушки.— И после этого мгновенно понимал, что явно поступил неправильно. Гермиона не сомневалась изначально, что пороть так, как принято в авторитарных аристократических семьях Снейп бы не стал, скорее, он говорил о шуточной форме наказания. Сама Грейнджер часто давала подзатыльники друзьям, а иногда и ребятам помладше, если они выкидывали что-то совсем глупое; это было не больно, но очень содержательно для осознания того, как делать не стоит. — И все же, — она так и не находит что сказать, потому бросает расплывчатую фразу. Жизнь — и есть один момент, думает Северус. — А ты попробуй переубеди меня, — подначивает профессор.— Не выйдет, даже если будешь жужжать мне в уши сутками. Растерянная Гермиона думает лишь о том, что сейчас она, наверное, выглядит так, будто смогла бы посоревноваться с маковым полем. С одной стороны, Снейп уже взрослый адекватный человек, который точно бы не стал так шутить, а с другой, ее напрягает та легкость, с которой он это произносил. В голове полная сумятица, и Грейнджер прикусывает губу, активно соображая. Конечно, она знает о чувствах Северуса к Лили. Знает и помнит об этом постоянно, всегда подбирая слова насколько аккуратно и выверено, насколько хватает ее ума. Она просто не может не принимать это во внимание, ведь Северус столько лет посвятил этой женщине. Но ведь сама Гермиона даже каплю не похожа на нее, откуда же тогда взяться нынешней ситуации? Или, может, из-за того, что девушка знает далеко не все, то сама не ведает о каких-то сходствах, которые могли бы привлечь Снейпа? Возможно, правда есть какая-то похожесть, которая и повлияла на эмоциональную привязку? — Шутка? — она останавливается на единственном верном варианте: спросить прямо. — Нет. Северус отвечает мгновенно. Ставит бокал на столик, медленно разминает пальцы, наблюдая за эмоциями на лице Гермионы, и думает, что этот шаг один из немногих правильных решений в его сумасшедшей жизни. Шаг, который дал ему возможность не свалиться в бездну, а взлететь над ней. Протягивает девушке раскрытую ладонь, терпеливо — хотя никогда этим качеством не отличался — дожидаясь, когда она все взвесит и упорядочит скачущие мысли. Гермиона вкладывает свою руку в его только спустя шесть минут молчания. Северус тянет ее на себя, двигаясь, чтобы можно было удобнее усесться на диване вместе, а Грейнджер нерешительно укладывает голову его на плечо, чуть сжимая руку, чтобы еще раз полностью ощутить их переплетенные пальцы. — Вы разные, — полу-шепотом произносит Северус, повернув голову так, что почти касается губами кончика ее уха. — Что? — так же тихо переспрашивает Гермиона. — Вы ощутимо разные, — повторяет он.— Именно поэтому я держу тебя за руку.