Жизнь, сгоревшая в Огне

Всю ночь Диего не мог сомкнуть глаз. Во время своего импровизированного концерта он каждую минуту ожидал, что в барак ворвутся охранники, скрутят его и поволокут к столбу, но, к его удивлению, ничего подобного не произошло. Наплевав на вечернюю поверку и отбой, он пел долго и вдохновенно, как в последний раз. А ведь вполне возможно, что он и был последним... Где-то на третьей песне в бараке появился Санадор и тоже попытался его остановить, но Эль Драко только мотнул головой, и доктор, смирившись, присоединился к слушателям, которых опять собралась уже целая толпа. Увидев слёзы в его глазах, Диего ободряюще улыбнулся, тряхнул головой, словно отбрасывая назад бардовскую чёлку, и запел ещё вдохновеннее. Раз лагерное начальство ничего не предприняло сейчас, значит, это случится утром. А ведь он теперь ещё и режим нарушил. Повторно. Так что десятью ударами точно не обойдётся. Сколько же будет? Двадцать? Двадцать пять? А если ещё и карцер... Теперь, лёжа на жёсткой койке и слушая сопение и похрапывание соседей по бараку, Диего никак не мог избавиться от навязчивого воспоминания. За всё время его пребывания в лагере, наказаний у столба было, включая его собственное, всего три. И последнее – не далее, как несколько дней назад. Несчастному из соседнего барака было назначено десять ударов. И Диего никак не мог забыть выражения ужаса на его лице, когда он увидел, кто будет его бить. А ведь на первый взгляд в этом человеке не было ничего страшного: лет тридцати, среднего роста, не слишком мускулистый, с довольно симпатичным лицом. Вот только его улыбочка Эль Драко совсем не понравилась, а выражение глаз до жути напомнило советника Блая... – Фероз! – прошептал стоящий рядом заключённый, и в его голосе бард уловил такой же животный ужас. Он отвернулся, чтобы не видеть избиения, но истошные крики наказуемого до сих пор звенели у него в ушах... Чуть позже он узнал, что Фероз – один из надсмотрщиков, при необходимости с удовольствием исполняющий обязанности лагерного палача. Перед самым подъёмом он поднялся и тронул за плечо Хоакина. Мальчик распахнул глаза сразу, как будто и не спал вовсе, и приподнялся на локте. – Тише, – прошептал Диего. – У меня к тебе просьба, Хоакин. – Всё, что х-хочешь. Парнишка смотрел на него преданными глазами, и Диего отчего-то стало не по себе, заныло под ложечкой. Он сглотнул и сказал: – Ты должен мне пообещать, что пока… меня не будет рядом, ты сделаешь всё, чтобы остаться в живых, целым и невредимым. Слышишь, Хоакин. Поклянись, что не дашь себя в обиду. – Д-да… да, я обещаю, – мальчик кивнул головой. – Не б-бойся, со мной ничего н-не с-случится, л-лишь бы т-ты вернулся. Никто из них не питал иллюзий насчёт будущего, но жить всё равно хотелось, а ещё очень хотелось надеяться на лучшее. Диего невесело усмехнулся и вытащил заветный гвоздь. – Возьми и сохрани его для меня. Хоакин только молча кивнул и сжал в кулаке длинный холодный стержень. А утром, во время поверки, произошло то, чего ожидали все, и никто этому не удивился. Начальник охраны Педасо д’Алькорно хрипло выкрикнул: – Номер 1855, выйти из строя! Диего глубоко вздохнул и сделал два шага вперёд. Вытянулся в струнку, устремил немигающий взгляд прямо перед собой, и затылком почувствовал сотни устремлённых на него взглядов. – Приказ начальника лагеря господина Груэсо: двадцать четыре часа у столба, двадцать ударов кнутом и четыре дня карцера. Экзекуция начнётся после вечерней поверки, в связи с чем она объявляется общелагерной. Заковать! Площадь изумлённо притихла: чтобы после пяти ударов следовало сразу двадцать – такого в лагере не было ещё никогда. Два дюжих солдата сорвали с Диего робу и вздёрнули руки над головой. Кандалы с похоронным звоном защёлкнулись на запястьях. Пятнадцать часов ожидания – целый день под палящим солнцем, потом кнут, и ночь здесь же, у столба. А потом четыре дня в тёмном, холодном, тесном колодце… Эль Драко содрогнулся, упрямо вскинул голову и закусил губу. Не дождутся! Он выдержит всё. Он обязан защитить Хоакина. Этот день, казалось, никогда не кончится. Солнце жарило беспощадно, пот заливал глаза, руки давным-давно онемели, кровь стучала в висках, а может быть, это музыка билась – суровая, мятущаяся, с рваным ритмом, словно безумная раненая птица, что ударяется в стекло маяка посреди урагана. Всё-таки днём стоять вот так прикованным к столбу было гораздо тяжелее. А время как будто остановилось. Солнце стояло в зените как приклеенное и отказывалось клониться к закату. Хотя Эль Драко и сам не знал, чего он больше желает – чтобы поскорее наступил вечер, или чтобы он никогда не наступал. Один из солдат сказал ему, что на этот раз бить его будет не Абьесто. – Не завидую тебе, парень, – сказал охранник, подтягивая цепь. – Фероз тот ещё мясник... От этих слов Диего замутило, и он едва сдержал стон. Конечно, за то, что он сделал, за неповиновение, почти открытый бунт, ничего другого он и не ждал. Наконец день начал меркнуть. Когда сгустились сумерки и лагерный двор залил красноватый свет масляных фонарей, заключенные выстроились на вечернюю поверку. И после ещё почти часа ожидания, когда последний номер отозвался традиционным «здесь», Педасо так же громко возвестил: – За повторное нарушение режима, за подстрекательство к мятежу, за грубое неповиновение и неуважение к власти, номер 1855 будет подвергнут публичной порке. Фероз, приступай. Диего внутренне содрогнулся, но и… удивился. Про убийство не было сказано ни слова. Странно. Как будто власти решили его замять. Пожалели барда? Вряд ли. Скорее всего, Груэсо получил какой-то приказ. Диего поднял голову. Фероз неспешно приближался к нему, поигрывая плетью и улыбаясь. Плеть, не кнут. В первый момент Эль Драко вздохнул с облегчением, но тут же его глаза расширились, когда он как следует разглядел то, что держал в руках наёмник. Не просто кожаная плеть – это был многохвостый воловий бич с острыми металлическими зубцами на конце каждого хвоста. Двух, возможно – трёх ударов достаточно, чтобы глубоко разорвать кожу и вызвать сильное кровотечение. Сквозь шум в ушах бард услышал слова Мальвадо: – Итак, господин Груэсо, вы намерены спорить? – Ставлю десять золотых, что он завопит на втором, максимум – на третьем ударе, – азартно проговорил начальник. Диего сглотнул и часто задышал, отчаянно ища причину, которая позволила бы ему выдержать то, что ему предстоит. И честно говоря, ему было уже всё равно, выиграет Груэсо или проиграет. Двадцать ударов, да ещё таким бичом. Небеса! Как он это переживёт? – Ну что, красавчик, игра начинается, – Фероз широко улыбнулся и почти дружески хлопнул его по плечу, восторженно причмокнув языком при виде хинской татуировки. А в следующую секунду свистнул бич. Такой боли Диего прежде не испытывал никогда. Тело его инстинктивно выгнулось, сопротивляясь крику, который, казалось, хотел вырваться из самой души. Он до крови прокусил губу и сам не понял, где и как нашёл силы промолчать… Второй удар… Третий… Четвёртый… Вся площадь замерла, следя за каждым падением бича, ожидая, когда же раздастся крик. Груэсо нетерпеливо подался вперёд, впившись глазами в прикованного к столбу барда, чью спину пересекали всё новые кровавые полосы. Происходящее не укладывалось у него в голове. Пятый… Шестой… Седьмой… По рядам заключённых пронёсся удивлённый шёпот, а потом снова установилась гробовая тишина, прерываемая лишь свистом бича и судорожными, хриплыми вдохами Диего. Хоакин беззвучно плакал и вздрагивал от каждого удара вместе с ним. Стоящий неподалёку Санадор бессильно сжимал кулаки и ругался сквозь зубы. Восьмой… Девятый… Десятый… – Ублюдок, – прошипел Фероз, и в мёртвой тишине его слова услышали все. – Ты закричишь, не сомневайся! Его самолюбие было уязвлено. Он заставлял кричать даже матёрых уголовников, но чтобы какой-то певчишка… Следующий удар лёг ниже – палач искал ещё не повреждённую плоть. Кровь стекала по спине Эль Драко, смешиваясь с по́том, алые струйки бежали с ободранных ладоней вниз по рукам, но он только ещё крепче стискивал цепи, почти вися на них – подгибались ноги. И упрямо молчал, проглатывая каждый готовый вырваться крик. В голове шумело, ресницы намокли от выступивших из-под зажмуренных век слёз. Одиннадцатый… Двенадцатый… Тринадцатый… – Хватит, – вдруг проговорил Мальвадо. Возможно, он и сам не осознавал, что сказал это, но Груэсо удивлённо и недовольно покосился на своего заместителя. Четырнадцатый… Пятнадцатый… – Достаточно! Фероз нехотя опустил бич и с недоумением оглянулся на начальство. – Мне прекратить?.. Груэсо досадливо поморщился, но кивком головы подтвердил приказ Мальвадо, и палач разочарованно вздохнул. Игра не получилась. А ведь казалось, что на этот раз будет так просто – ведь перед ним всего лишь бард! Один-два удара – и ласкающий душу крик вырвется из горла жертвы… Диего бессильно уронил голову, ноги окончательно отказались служить, и он повис на впившихся в только недавно зажившие запястья цепях. Он дышал часто, втягивая воздух сквозь сжатые зубы. И не верил, что смог это выдержать. – Ничего, в следующий раз завопишь, – прошипел палач. – Пошёл ты… – не поднимая головы, прохрипел Диего. – Ах ты, ще… – Я сказал, достаточно, Фероз! – раздался рядом голос Мальвадо, и палач, выругавшись, отошёл. Он проиграл вчистую. Как и господин Груэсо. – Разойдись! – услышал Эль Драко как сквозь вату. Последовал топот множества ног, и вскоре площадь опустела. А через несколько минут он услышал поскрипывание шагов по гравию. – Диего, – тихий голос, полный сострадания. – Прости, прости меня… – За что, Фидель? Ты ни в чём не виноват, – выдохнул он хрипло, голос плохо слушался. – Только я один… – Вот, выпей. Он почувствовал у своих губ край кружки, сделал судорожный глоток и закашлялся. – Ч-что это? – То, что тебе сейчас нужнее всего. Пей! – приказал доктор. Огненный клубок прокатился по пищеводу и разлился горячей волной в желудке. – Вот так. А половину – на спину. На этот раз Диего не удержался и коротко вскрикнул. – Извини. Но это поможет остановить кровь и избежать заражения. Я сегодня же поговорю с Груэсо. Скажу, что карцер тебя убьёт. – Лучше смерть, чем такая дерьмовая жизнь, – горько проговорил Диего. – Смерть нельзя исправить, а пока ты жив – есть надежда… «Надежда? Какая надежда?» – хотел спросить бард, но не успел. – Эй, что вы тут делаете? – грубый окрик заставил их обоих вздрогнуть. – Уходи, Фидель, – прошептал Диего. – Я проходил мимо, – бросил через плечо Санадор и спрятал кружку в складках плаща. – Вот и проходите… мимо, господин доктор, – охранник сурово сдвинул брови. – Не велено с заключённым разговаривать. – Я уже ухожу. Шаги друга стихли. Диего остался один. Сознание помутилось, и он был рад провалиться в эту благословенную тьму.