(Без)духовные практики

Вокруг не было ничего. Первородная пустота, которая наполняла пространство при сотворении нашей вселенной. Колени, если это можно назвать коленями, были плотно прижаты к подбородку, пока Алексей сидел, прислушивается к вакууму. Где-то далеко, повсюду, слышал тонкий звук, будто ноты искусной скрипки, игра на одной высокой струне, может быть, в ритме скерцо. Он медленно разворачивался, словно апельсин, которые делят на дольки, вытянул в пустоту ноги. Он знает как двигаться здесь. Он здесь, как дома. Это его стихия. Развернулся, задержал дыхание уже на целую вечность, не в силах проглотить пузырь тревоги, вставший в глотке распоркой. Если лопнет – вопьëтся иглами, и тогда останется лишь кашлять внутренним, не имеющим вкуса и запаха, но имеющим жизненную эссенцию в каждой капле. Он крикнул, выталкивая из всего своего существа напряжение. Оно вибрацией пронеслось по воздуху, создавая энергетические колебания, электрическими мурашками отдающимися в загривке. Бесконечность, открывшаяся перед ним замерла, как в замедленной съëмке. Руками он пытался определить расстояние, но оказалось, что всë это стены вокруг него, и никуда не сдвинуться. От крика образовались трещины. Послышался хруст, в изломах маленькие чёрные личинки бытия уже прогрызали себе дорогу внутрь, не в силах дождаться пиршества. Горшенёв коснулся пальцами осколков и толкнул. Всё рассыпалось, начало падать вверх, словно бы кто-то поднял завесу в театре. Теперь его поглотила истинная пустота. Было не темно, просто ничего, ни света, ни образов. Но что-то начало напрягать, раздражать слух, словно плотная материя натягивалась, из неё что-то прорывалось, как нарыв на коже, она тянулась и тянулась, это вызывало страшный треск, пока наконец не выплюнула новые очертания. Обхватившие ладонями нескладные колени, угловатое, с ещё не сформировавшими черты лица. С приходом нового существа в эту обитель, всё переменилось, стало неоново-красным, не обжигающим, а леденящим кожу. Оно зашевелилось, напоминая многоножку – сначала пальцы дернулись, перебирая, привыкая к кисельной густоте воздуха здесь, затем поднялась голова, и боль пронзила их обоих, прострелила изнутри, заполнила каждую клеточку тела, визг Ада перегрузил их. Он чувствовал, что это родное, близкое, подцепил гладкий манекен пальцами, оставляя в нëм вмятины, как в воске. Человек напротив зашипел змеёй, протёр пальцами лицо, вырисовывая себе из этой глины глаза, нос и рот, снимая с себя неокрепшую плоть материи пространство, словно материнскую плаценту. Глаза Леши столкнулись с глазами идентичными своим. Копировал его? Нет, создал своë. Где находится сердце здесь? Слева грудной клетки? В ладони? Кажется, что там, потому что после прикосновения она горела. Скерцо стало громче, таких инструментов не существовало, чтобы описать их звуки, они лились в уши и всё естество подстраивалось. Цветные пятна плясали вокруг, но ярче всего горела именно фигура перед ним, излучала свет изнутри. Пусть руки его были холодны, за них хотелось хвататься. Прикосновения кожа к коже, они были из одной глины, так что и прилипала друг другу, как тесто, тянулась, разрывая, кусками, оставаясь на чужом теле, пока руки сами собой ложились на щеки, приклеивались к ним так, что и погладить бы не получилось. Всё смазывалось, приносило такую боль, словно кожу срывали лоскутами. Но, очарованные, они хватались. Поймали контакт глазами и более не могли его разорвать, держа веки широко открытыми. Каждое прикосновение ощущалось, словно они водили по чистым мышцам и нервам, незащищённым. Такое доверие, впору уже бы сдохнуть от инфекций, но нет, продолжали липнуть, отрывая куски друг от друга, закрывали свои прорехи чужой тканью, были голы, но чувствовали плоть ненужной одеждой. «Только ты понимаешь меня» «Нет. Ты единственный не понимаешь меня» Мысли одни на двоих, тела заходятся стонами агонии, прерываемыми визгами единострунной скрипки. Надрывается, бедная, пытается перекричать, но куда уж ей, когда истинная боль и наслаждение чужой кровью текла по пальцам. Такой же мазут заливал и его самого. Когда произошло столкновение губами, поддерживать зрительный контакт было уже невозможно. Они будто стали одним целым, замкнули полный круг, но оказалось, что могут видеть и чувствовать друг друга кожей. Они слипались, зубы крошились, лишь бы не мешать, а руки уже лезли под рёбра. Они отзеркаливали действия друг друга. И кры́ло с головой восторгом от ощущения чужих рёбер, лёгких. Можно было гладить изнутри, ласкать самые потаённые уголки тела. В то же время, ты чувствовал эти же прикосновения на себе, как прошибало всего насквозь, как дрожь сковывало не имеющее веса тело, а из горла рвался вскрик, и как приходилось отрываться от губ, оставляя кровавые ссадины. Удовольствие. Вот оно, желанное, такое невозможно получить людям, они не знают наслаждения от приёма чужой оболочки, не знают какого это, когда тебя жрёт изнутри. Личинки, чёрные личинки объедали упавшие куски вязкой плоти, падальщики. Кусок мяса вставший на пути безжалостно был разорван, мазут тек по рукам, заполняя собой неровности, пока наконец пальцы не коснулись чужого сердца. Вот оно, горячее, бьётся. Надо лишь взять в ладонь, сжать, а затем простонать громко, надрывно, когда чужая рука сделала то же самое. Во рту давно не слюна, самый настоящий яд, горький и жгучий, рефлюксом раздирающий горло каждый раз. И лишь взгляд, один взгляд в чужие родные глаза, в которых читается твоё же желание. Они держали сердца друг друга, руки стали мостами и казалось, что пульс выровнялся, превратился в одну линию. Каждый новый бит разгонял цвета вокруг, новые и новые, мозг не смог бы сейчас даже назвать их правильно. Ноги уже давно срослись вместе, даже и незаметно, боль от сращивания не могла сравниться с состоянием предэкстаза, которое настигало всё сильнее и сильнее. Демонические образы, острые зубы, раздирающие плоть друг друга, вот кого они представляли сейчас собой. Уроборос. Новый поцелуй, потому что прошлый закончился неудачей. Стремительный настолько, что они не успели сделать глоток воздуха. Теперь лёгкие жгло, а нос упрямо не хотел дышать, его заложило запахом чужого тела, как самым вкусным блюдом, от которого слюне бы давно падать на пол, стекая по губам с подбородка. Но они научились дышать. Ласки языками друг друга глубже поцелуй, и они смогли, пользуясь лёгкими второго, образуя качели из воздуха. Ближе слияние. Одна грудь, одни рёбра, один кишечник, одна печень, желчный пузырь, почки, желудок, лёгкие. И, наконец, сердце. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Стук. Крупная дрожь, сковавшая всё тело. Удовольствие нахлынувшее настолько, что пьяная и абсолютно безумная улыбка тронула лицо, отпечаталась на нем. Впору разрыдаться, но они не могли – хочет один, но не хочет другой. Остаётся лишь обнимать себя двумя руками, делясь этой дрожью. Этим наслаждением. Но глаза открылись, в голову вернулись запахи и звуки. Лёша кратко зевнул и перевернулся на бок, подтягивая Андрея к себе одной рукой, отчего молодой человек забавно насупился во сне и что-то пробормотал, щекой уперевшись в подушку. Балу дремал на диване в гостиной. Чего-то не хватало. Когда Алексей начал искать глазами, пропажа вполне ожидаемо нашлась у открытого окна. Миша курил, блестел глазами, смотрел сквозь темноту. Младший Горшенёв вскинул брови, глядя на брата, а затем хмыкнул и покачал головой. Горшок махнул на него рукой и выдохнул серый дым в окно, одними губами произнеся: — Больше я пить с тобой не буду.