Общество безродных долбоёбов

      — Попался.       Вздрогнув, Юнги шустро выплевывает сигарету, притаптывает бычок, и только потом заполошно оборачивается. Вскинутые от неожиданности руки сперва распрямляют пальцы, разминая, затем медленно складываются на груди хозяина.       — Бля, последняя была, — в этот пасмурный вечер, без десяти отбой, Мин Юнги слишком ленится даже для того, чтобы придать тону нотки возмущения. — Чего тебе?       — Ничего. А что, в этом ссаном углу твое имя где-то написано? — гогочет Хосок и выталкивает из кармана пиджака почти не тронутую пачку.       Юнги на подгон смотрит напряженно, но от сигареты не отказывается. Чон по-джентельменски чиркает колесиком зажигалки, помогая зажечь.       — Ебать, сервис, — бормочет Юнги. Скосив взгляд, он мельком оглядывает долговязую фигуру подростка и цокает языком, откончательно отворачиваясь.       — Что? — Хосок выебистым движением поправляет отросшую челку. — Тоже хочешь ко мне на коленки?       От внезапности вопроса Юнги разве что на месте не подпрыгивает. Благополучно глотнув сигаретный дым вместо того, чтобы выдохнуть, он заходится в надсадном кашле и одновременно с этим бочком отодвигается от Хосока, уже занесшего руку для реанимирующих похлопываний по спине.       — Стой, где стоял, — сипло отмахивается Мин. — Ты что, храброй воды глотнул, обольститель хуев?       Царь горы? Непризнанное божество? Хозяин комнаты, коньячной бутылки и обклеенного хентайными стикерами ноутбука? Вздор.       Этот парень совсем не знает, что делает. Не знает, что говорит и зачем.       — Ладно тебе, — фыркает Хосок. — Шут-ка.       — Проехали.       Этот юноша глуп. Слеп и глуп. Непроходимо просто.       Может быть именно по этой причине у Юнги виски холодеют, и руки становятся влажными. Он комкает остатки сигареты, щелчком отправялет в полёт до стены и торопливо разворачивается — этот глупый юноша почему-то стоит прямо у него за спиной и ухмыляется развязно так, словно все вокруг глазами своими хищными видит и замечает.       Вздор. Ничего он не видит. Ничего не может понять.              — Дай пройти, — получается устало и самую малость сварливо.       — Прилежный Мин Юнги-хён не пропускает время отбоя? — у глупого юноши голос пропитан едким скепсисом, мол, сколько бы ты еще здесь стоял, Мин Юнги-хён, если бы я не пришел?       Но глупый юноша не научен задавать такие вопросы.       Юнги остается лишь полоснуть по нему взглядом, криво и неловко, не так, как хотелось и думалось, даже не так, как представлялось. Полоснуть и опустить глаза сразу же, пока не подхватили, пока не заперли за клеткой острых зубов, чтобы потом проглотить хищным голодным рефлексом. Улыбка Хосока медленно сползает с лица, выворачивается уголками вниз, и Юнги чувствует, как глупый слепой хищник перед ним борется с желанием показать свою суть. Водит носом, щерит зубы, плавно поводит лопатками перед затяжным прыжком.       Еще Юнги чувствует, что таким хищникам скалиться совсем не подобает. Таким — то есть одомашненным, ручным, верящим в свою силу и помнящим, как царапать когтями паркет, но не более того. Юнги смотрит себе под ноги и терпеливо ждет, когда острое плечо отодвинется и освободит узкий проход между плотно стоящими техническими помещениями. Пихать Хосока или обходить — значит разом ответить на все его незаданные вопросы. Мин сомневается, конечно, что этот глупый слепец смотрит так глубоко, однако это манера, правило или привычка, вот так вот требовать на чужом поле покорности и смирения.       Юнги такому не научен. У Юнги своя манера, свои правила и привычки. Острыми крюками подцепляет смыслы, держит крепко, смотрит внимательно. Наделяет простые вещи сложными смыслами в отчаянной попытке понять хоть что-то.       Вздор. Ничего он не видит. И ничего не может понять.       Прилежный Мин Юнги-хён никогда не делал ничего подобного ранее. Избегал ситуаций, в которых мог бы выглядеть напористым и агрессивным сверх меры, привычно учился смирять свою суть, втягивать когти, сглаживать углы… Вот только сейчас перед ним Чон Хосок. Тот самый парень, ударить которого кулаки чесались с самого первого дня. Приложить покрепче, сбить эту гладкую, вылощенную кожу, может быть, самую малость перестаравшись в порыве юношеской горячности, поправ манеры, правила и привычки.       Спектр бесконечно обширен. Заменить старые догмы на новые всегда было проще простого для подростка, у которого в недалеком будущем дорог, по сути, не так уж много. Дворняги жрут все, что находят. Они неприхотливы, не принципиальны, беспринципны.       Прилежный Мин Юнги-хён планировал просто покурить перед сном и проспать хотя бы пару часов, прежде чем его разбудит какой-нибудь шорох, или приглушенный шум на окном, или… да все что угодно. Сон в последние дни плохо дается.       В голове одни только сплошные узлы, стягиваются и разбухают, давят на глаза изнутри.       — Свали, — получается устало и самую малость обречённо.       Хосок смотрит сверху вниз, чуть склонив голову к плечу, словно собирается оценивать вслух. Что там, ну? Заебаный взгляд кошачьих глаз из-под отросшей челки, которую сейчас можно не стягивать за уши, бледные плавные скулы, покрасневший кончик носа… Или, может быть, по другому: топкие топи, спутанные кусты дикого плюща и переплетенные ветви деревьев, охраняющих то, что он прячет и ни за что никому не откроет просто так; тона и полутона влажные от испарины, клейкой субстанции и ещё чего-то неуловимо мягкого, но только если не трогать руками.       Взгляд — пристальней не придумаешь.       Юнги мысленно взвешивает варианты — скрестить мечи или отступить?       Если первое, то и сдаваться никто не будет. А если отступить…       Что, если этот глупый юноша не умеет читать по глазам? Сразу ведь ясно, отчего они у прилежного хёна такие злые.              — Глаза, хён, — произносит Хосок совсем тихо. — Разные.       — Что?       — У Тэхёна. Вблизи очень заметно. Красивые, правда? — плавным шагом приблизившись к Юнги, заставляя того растерянно отступить, Чон растянул губы в хитрой ухмылке. — Мне так кажется.       Юнги потребовалась секунда на осмысление, после чего что-то мутное, кисло-колючее ударило в голову, вынуждая вскинуться и злобно сощуриться:       — В конец охуел?              Хосок шатается, мягко перекатываясь с пятки на носок. Смотрит выжидающе, подушечками пальцев границы чужие прощупывает, ждет, когда из непроницаемых глаз парня напротив повалят искры гнева.       Хмыкнув, Юнги быстро берет себя в руки.       — Думаешь, меня так сильно ебет, на чей светлый образ ты дрочишь свой член? — спрашивает с вызовом, язвительно щерясь. — Глаза его понравились? А может, все дело в том, что Ким Тэхён из тех, кто тащит в рот всякую дрянь? Ты знаешь… знаешь же, Чон. Ты знаешь, кто болтает о тебе по углам. Так хочется заткнуть пасть смазливому старшекласснику? Своим членом? Ну? Я же вижу.       С каждым словом Юнги оказывается все ближе, до тех пор, пока его указательный палец не упирается в грудь Чона, ощутимо надавливая.       — Ты защищаешься.       Хосок смотрит на него, расширив глаза, приподняв брови и беззвучно шевеля губами, словно не решаясь возразить вслух.       — Это плохая защита, Чон. От чего бы ты не…       — Дурак.       Взяв себя в руки, Хосок звучно сплевывает под ноги и отходит в сторону, освобождая Мину дорогу. Тот смотрит на него со злым интересом несколько долгих мгновений, после чего, шаркнув кроссовком, одним провоцирующим движением прибивает Хосока ладонями к стене хозяйственного домика.       — Отпускаешь, Чон? Хочешь, чтобы я ушёл?       Топкие топи становятся гуще. Хосок смотрит, не отрываясь, и наблюдает со странной смесью изумления и восхищения, как стремительно меняется чужой взгляд. Как воздух вокруг наполняется кисло-терпким запахом сливы, ароматом тёмных, доспевших плодов, падающих на землю в ночь гроз и дождей. Ветви расходятся, почва под ними плотная, тёмная, мокрая от дождя и вся усыпанная переспевшими сливами.       Хосок сглатывает. Рот снова наполняется слюной.       — Ты молодец, Чон, правда. Пришёл сюда, поделился куревом. Я благодарен. И я буду благодарен тебе ещё больше, если никогда своими глазами не увижу, как ты запихиваешь моему другу в рот свой сраный язык.       — Хён…       Голос Хосока прозвучал так хрипло и придушенно, что Юнги машинально опустил взгляд на его шею, словно мог бы в порыве агрессивной несдержанности на неё надавить. Но нет, в этот момент Мин даже не прикасался к чужому телу. Лишь напирал, смотря снизу вверх, но с непривычным и несвойственным выражением глаз, как если бы более мелкий хищник оказался в итоге ядовитым.       Яд капает с клыков на землю у них ног, шипит и пузырится, а Хосок только и может, что вновь вхолостую сглотнуть, прожигая взглядом глаза напротив.       В своем навязчивом желании разозлить хёна этот глупый юноша не ждал, что преуспеет настолько.       — Хён, — облизнув сухие губы, Хосок затылком прижимается к стене, отчего взгляд у него снановится прищуренным, покровительственным. Цокнув языком, он криво ухмыляется и протягивает руку к щеке Юнги. — Вот хера ты злишься?       Мин дёргается, как упрямящаяся лошадь, и отходит к противоположной стене. Проход между посторойками узкий, так что расстояние между ними все еще остается ничтожным. Меньшим, чем хотелось бы, это читается в глазах Юнги открыто и чётко, вот только сейчас никто уже не стоит у него на пути. Когда он отходит под стену, его лицо теряется в тени.       — Не злюсь.       Конечно, не злится. Это же, чёрт её возьми, школа-пансионат для мальчиков, юных несдержанных подростков, для которых навязчивое желание трахнуть всё, что движется — что-то вроде встроенного программного кода. И вроде бы все понятно и все не так уж плохо, а вот хрен там. Это не работает.       Вернее, работает совсем не так гладко, как хотелось бы.              Юнги молчал бы. Боже, да Юнги ни слова бы не сказал!       Просто этот Чон… Он же ничего не понимает. Ничего перед собой не видит. Обласканный, ручной звереныш, наивно думающий, что в мире людей с нулевыми счетами у него получится что-то там контролировать.       — Он сам ко мне полез.       — М?       Лица Юнги по прежнему не видно, но Хосоку кажется, что он хмурится.       — Тэхён. Он сам.       — Серьезно, Чон? — цокнув языком, Юнги выталкивает из кармана зажигалку и щёлкает колёсиком. — Поебать мне, понимаешь? Я тут вам не полиция нравов.       Хосок молчит, копаясь в кармане пиджака, и через мгновение перебрасывает Мину пачку сигарет.       — Долбитесь? Да ради, блять, бога, — шепеляво продолжает, подкуривая. — Просто не у всех на виду, сделай милость.       Говорят, в прошлой школе он убил человека.       Убить кого-то можно огромным количеством различных способов. Юнги плевать, насколько правдивы слухи. А если правдивы, то плевать, какой из способов выбрал этот наивный дурак.       — Да бля, не было ничего, — нервно дёрнув плечом, ворчит Хосок. — Стоп, хён… Дай сказать. Я не оправдываюсь, ладно? Но правда, это такой заёб… эти ваши тёрки…       Юнги медленно выдыхает дым и держит сигарету на отлёте.       — О чём ты?       — Вот как давно ты его знаешь? — вопросом на вопрос в лоб, шагнув вперед и смотря теперь уж без тени иронии или язвительной насмешки.       — Ты… издеваешься, — качнув головой, Мин начинает новую сигарету.              — Просто ответь, хён.       — Ну, семь лет, предположим.       С тех пор, как попал в эту школу.       — А трахаешь как давно?              Юнги медленно наклоняет голову, позволяя тусклому фонарю неподалеку стереть с лица все тени. Затягивается, выдыхает. Смотрит на Хосока, смотрит прямо ему в глаза, верно в ожидании, когда же тот втянет сорвавшиеся с языка слова обратно и проглотит, не жуя.       — Ну конечно, тебе доложили, — Мин кивает сам себе. — И ты, преисполнившись, вникнув, так сказать, в самую суть, сделал выводы. И сейчас до меня докопался, чтобы это все прояснить. Так?       Хосок молчит, натянув уголок губ в нервном подобии улыбки. Вздохнув, Юнги выщёлкивает из пальцев окурок и без церемоний хватает Хосока за ворот форменной рубашки. Тот отшатывается, разевает пасть, готовый защищаться, однако никто и не думает нападать. Юнги просто стоит, приблизившись почти вплотную и комкая пальцами чужую одежду, потому что совершенно очевидно — ему за это ничего не будет.       — Еще раз, — требует Мин. — Такую восхитительно-гениальную цепочку ты возвел в своей курносой головке?       — Сука, да ты… охренел!       Дёрнувшись, Хосок отступает и, не ожидая от невысокого, щуплого Юнги какой-либо прыти, вновь оказывается прибитым к стене лопатками. Он выдыхает рвано и порывисто, тут же хватая воздух вымазанными липким бальзамом губами. Юнги хочется стереть его рукавом пиджака. Или просто съездить разок по начипуренной роже, так, чтобы сразу стало ясно, где верх а где низ. Чон не рыпается, не отталкивает, но один только взгляд такой, словно сейчас схватит в ответ и повалит на землю в порыве узнать, наконец, что за зверь такой этот Мин Юнги.       Вот только не хватает и не валит никуда. Так и стоят, тяжело и шумно дыша.       — Ебучая цаца, — раздраженно цедит Мин. — Прикрой пасть, тут у нас знаешь как — лупанешь глазами, а у тебя уже и хуй за щекой. Вот здорово будет, правда? Ты же… Я же вижу, какой ты! Вижу, зачем пришёл…       — Пошёл ты…       Потеряв терпение, Чон подается бедрами вперед и самодовольно потирается пахом о чужой живот. Дёрнувшись, Юнги сдавленно шипит, дёргает его на себя и опускает руку, втискивая ладонь ему между ног, только чтобы убедиться…       — Мне пойти? — ехидно цедит, притираясь. — Сейчас, когда моя рука на твоем блядском текущем члене, скажи мне, что я не прав.       Хосок захлопывает рот, звучно клацнув зубами, и дышит тяжело через нос прямо в щёку Юнги.       У Хосока, оказывается, от злости во взгляде вскипает смола. Юнги кажется, что если этот дурак хоть что-нибудь сейчас скажет, вокруг полыхнет. И потому нарушает тишину первым.       — Молчишь. И все потому, что я прав, — самодовольно фыркает, отпуская воротник Чона и отступая на шаг.       Встряхнувшись, Хосок опускает взгляд. Его рука дергается к ширинке, но тормозит на пол пути, перебрав подрагивающими пальцами.       — Ты… Так ты… — тяжело дышит, пальцами второй руки собирая со лба крупные капли пота. — И это всё?       Мин пожимает плечами.       — А чего ты хотел?       Хосок многозначительно смотрит на бугорок, натянувший узкие форменные брюки.       — Серьёзно, Чон? Думал, я втихую поёбываю Тэ, и решил, что мне не будет разницы? — скрестив руки на груди, Мин смотрит на него покровительственно.       — Бля, да задрал ты уже болтать, — досадливо произносит парень. — Мне штаны спускать или как? Надо тебе? Мне вот надо.       Приподняв брови, Юнги смотрит на него пристально, всего, как зацикленный, тщательно осматривает. Подмечая, как кипучая смола выливается из котлов, затапливая щеки и подбородок. Хосок перед ним, кажется, сейчас совсем без масок — улыбка, треснувшая искаженными краями, уже не кажется надёжным укрытием. Пристыженный, взмокший от волнения, словно водой облитый, он удерживает остатки прежнего образа одним только тёмным, приваренным к одной точке взглядом.       Хосок смотрит Юнги в лицо.       — Ебанутый, — нервно впившись пальцами в челку, ворчит Юнги. — Я всё думал, что не так…       — А что не так? М? — хохотнув, Хосок бочком придвигается ближе. — Мне что, тебя как-то по особенному попросить нужно? Так я не против. Ты только скажи. Ну, как у вас тут это все принято?       Дёрнувшись, Юнги заносит руку, однако, поджав губы, тут же ее опускает.       — Что ты несешь? М? Долбоёб совсем… Жалкий мудак.       — Ты на меня первым кинулся, — самодовольно напоминает Чон. — Не так разве? Смотрел, смотрел… Чего смотрел тогда, если ебать не собирался?       Юнги сжимает кулаки.       — Зря я к тебе сунулся. Жопой чуял, что ты то еще динамо, Мин Юнги-хён. Стоило сразу подловить Тэ-Тэ на горяченьком и посмотреть, сможет ли он что-нибудь сделать со мной. Как считаешь, м? Он бы смог?..       Юнги плотно сжимает губы и метит в челюсть. Ждет, что Хосок увернется, или перехватит, но тот лишь дёргает головой от мазнувших по скуле к губам костяшек и шумно выдыхает. И, наконец, затыкается.       Неловко навалившись, опрометчиво подставляясь, Юнги лупит его в слепом запале, бьет куда придется. Хосок сёрпает зубами перебитую губ, прикрывает кулаками голову и шею и вновь дает себя оттеснить, врезаясь в стену левым плечом. Мин бьет быстро и без размаха, брезгливо морщась, видя, как кровь из разбитого носа заливает парню рубашку.       Его кожа, плотная и влажная, совсем не такая хрупкая, какой казалась издалека. Она скользкая, солёная и легко рвётся. Юнги чувствует, какая она оказалась уязвимая. В накатившем порыве он не сразу разбирает, что Хосок медленно стекает спиной по спине и подхватывает его под ребрами, щекой прижимаясь к животу.       — Ну все. Хватит, хён, — тихо произносит, пока Юнги, тяжело дыша, подносит подрагивающие руки к лицу.       Костяшки местами сбиты и горят.       Хосок лбом прижимается к рёбрам Мина крепче, пачкая кровью и его форму тоже. Залившая носоглотку кровь липко клокочет, не давая нормально вдохнуть, но он жмется так, словно в кислороде сейчас совсем нет никакой необходимости.       Прилежный Мин Юнги впервые сломал кому-то лицо. А еще он бедром отчётливо чувствует… у Хосока стоит.       Нервно взбрыкнув и откинув от себя навалившегося парня, Мин заполошно одёргивает рубашку и пятернёй зачесывает чёлку. Хосок поднимает на него начинающие заплывать глаза.       — Ты псих, — севшим голосом бросает Юнги. — Сука…       Суетливо оглядевшись чисто машинально, Юнги ныряет спиной в тень и делает несколько неловких шагов назад.       — А ты притворялся, хён.       — Не смей больше, — запинаясь, тараторит Юнги. — Больше никогда. Понял? Я не… Блядство…       Брезгливо потирая ладони, словно от этого они стали бы чище, он наконец поворачивается к Хосоку спиной и почти бегом припускает в сторону общежития. И лишь оказываясь за углом кампуса он позволяет себе замедлиться. Воровато оглядывается и, не видя никого поблизости, рывком приседает на корточки, обхватывая голову руками. Они у него все еще мокрые, ржаво-бурые, оказываются прямо перед глазами, и Юнги не выдерживает.       Его трясёт еще долго, даже после того как он, собравшись с мыслями и спрятав кисти рук в карманах, тихонько пробирается к себе на этаж и с ходу заваливается в душевую. Там в этот час нет никого, однако он все равно сто раз проверяет, надежно ли запер дверь. Прохладная вода остужает разгоряченное тело, но нервная дрожь все никак не желает отступать.       Он с силой трёт лицо и голову, про себя повторяя разные ничего не значащие фразы, и в итоге все равно мыслями возвращается к тому, что сказал ему Хосок.       Ты притворялся.       Почему? Почему он это сказал.       Этот глупый юноша совершенно точно не научен разбивать сложные вещи на множество еще более сложных, ему скорее подходит методичное упрощение… Всякий раз украдкой поглядывая на Хосока на переменах и после занятий, Юнги по какой-то странной и объяснимой одной лишь интуитивной тягой причине готовил себя к худшему.       В последний раз проведя по мокрым волосам, Юнги выключает воду и поднимает ладони тыльной стороной вверх, чтобы в очередной раз убедиться, что все это ему не привиделось. Но нет, не могло ему так повезти. И ведь он, прилежный мальчик Мин Юнги, он ведь знал, что всё этим закончится. Ему хотелось, до нервной дрожи хотелось понять, из каких таких неизведанных материй соткан этот…       …странный, вульгарный, тупой придурок, тычущий людям в ебальники достижениями своей семьи. Отбитый принц, сын сеульского короля, больной на голову мажор, совершивший в своей прошлой жизни что-то настолько ужасное, что был наказан и сослан в этот блядский клоповник на отшибе мира. Юнги не верит в сплетни, но ему правда хотелось бы знать, почему этот дурацкий Чон Хосок позволил ему себя избить.       В моменте, когда Хосок дал сломать себе нос абсолютно, сука, добровольно, Юнги убедился в том, что худшее уже произошло.