Все дороги ведут в...

(Генрих) Если честно, дом смущает Гиммлера ещё больше, чем такое русское имя. Шелленберга они обнаруживают рядом с другим незнакомым–знакомым мужчиной. Так вот, новенький сидит за столом, в руках держит письмо, а рядом стоит открытая посылка: внутри, кажется, кулёк конфет и что-то ещё. Кулёк развернутый, потому что одну конфету кто-то взял и съел, фантик находится там же, на столе. Всё бы ничего, да название на фантике, ахем. На коробке посылки множество марок и опознавательные знаки половины стран мира, как будто она так долго шла, что уже и не определить, откуда направлялась, а только и уверенно шла — куда была отправлена. Но. Конфета. Фантик, вернее. Название на фантике, если ещё точнее. — СССР? — ужасается Генрих. — Серьёзно?! — Штирлиц, — удивлённо подаёт голос Рейнхард, который до того присматривался к новенькому. — Серьёзно?! — уже в конец теряет терпение Генрих. — Русский?! — он к Шелленбергу поворачивается, и сам не знает, что именно спрашивает. Запутался: не то, почему Штирлиц — и вдруг русский, не то почему Шелленберг с русским, не то… да много ещё чего вертится тогда в голове Гиммлера. — У каждого из нас свои недостатки, — отрезает Шелленберг и едва ли отвлекается от своего занятия. А именно: он пытается привлечь внимание Штирлица, который читает письмо. — Сева! Сева! Всеволод! Макс, не смей! — орёт Шелленберг и размахивает руками. — Да если он… Scheiße, а ну не сметь думать о своём Союзе! Не смей, я против! Генрих через плечо заглядывает, нет, там не ненавистные кириллические буквы — буквы латинские, но слова не имеют никакого смысла, отдалённо напоминая все и ни один одновременно европейские языки. — Труп, — безразлично замечает Рейнхард. Генрих вскидывает голову и смотрит, куда тот указывает. И правда. На полу лежит тело Шелленберга, мирно, как будто прилёг и спит. Штирлиц же, а Генрих обращает на то внимание только сейчас: судорожно читает зашифрованное письмо, выругивается себе под нос. Бросается к телу, тормошит, но, видно, что проверяет не первый раз. Знает, что тот умер, но верить отказывается, значит, кричал тогда именно Штирлиц. Когда он отходит от стола с посылкой Шелленберг немного успокаивается. — Сева, я здесь! — не унимается Шелленберг и бросается ему наперерез. — Уф, — кривится Генрих. Через него пару раз случайно проходили, в том не было ничего приятного, хотя и особенно больного тоже. — Сева! Стоит отдать Штирлицу должное: он не теряет самообладания даже при трупе своего любовника. К последнему утверждению Генрих приходит случайно, но, пока осматривается, в нём удивительно для себя убеждается. Нет, он понимал, что в Рейхе не только они с Райни отличались, ахем, определёнными наклонностями, но чтобы поголовно?.. Взгляд Генриха останавливается на двух кружках. Двух расческах. Двух зубных щетках в одном стакане, потому что дверь в ванную распахнута, и они выделяются на белой раковине ярким пятном. Два стула, один сейчас занимает Штирлиц… От мыслей Гиммлера отвлекает Шелленберг, хотя обращается он вовсе не к нему. — Если он сейчас умрёт и подумает… он ведь там окажется? — поворачивается Шелленберг к Рейнхарду. — Мы точно не знаем, — безразлично пожимает плечами тот. Шелленберг переводит полный надежды взгляд на Генриха. Тот тоже руками разводит. — Так к чему привязан ты? — наивно и как бы «чисто случайно» переводит тему Генрих. С легкой улыбкой, ему, и правда, интересно только это, а не возможные перемещения Штирлица, который и не выглядит будто собрался умирать. — Я думал, как ненавижу эту идиотскую страну! — срывается Шелленберг. Нервы сдали. Точно-точно, замечает Генрих так тихо, что слышит его только Рейнхард, да и только потому, что наклонился так близко. Райни едва ли не касается его щеки кончиком носа, а вот чужое горячее дыхание Генрих точно и очень отчетливо чувствует. — … раз они пропустили такое через границу! Ненавижу эту страну, и как безалаберно все здесь относятся к своей работе, — продолжает кричать Шелленберг. Наверное, его можно понять. Человек, вон, пять минут назад — умер. — О, значит к Аргентине, — воодушевляется Рейнхард. Генрих кивает. Забавнее было бы, если бы Шелленберга в СССР закинуло, раз они со Штирлицем советскую посылку распаковывали. Но в том, что его привязало к стране, когда он ту ненавидел — тоже была своя ирония. По крайней мере, для Генриха. — Занятно, а если попробует пересечь границу, то его оттянет к центру страны или всего лишь на пару метров от границы? — протянул он, обращаясь к Рейнхарду. Задумались оба. — Да вы знаете что?! — возмутился Шелленберг. — Да вы!.. Сволочи! Рейнхард только руками разводит, мол, что есть, то есть. Генрих хмыкает в кулак и продолжает разглядывать комнату. — А вы здесь хорошо устроились, только советского флага и не хватает, — ехидно замечает он. Рейнхард следит за его взглядом: на стене висит флаг Аргентины, здесь ничего необычного, а вот рядом на тумбочке лежит кусочек красной ткани. Тоже ничего примечательного? Генрих так не думает. Он подходит ближе: содержимое самой тумбочки вывернуто, так что платок явно прятали внутри. Забавно, нет, не мог он ошибиться?.. Платок просто красный, без серпа, без герба, только цвет и остался. Зато среди вещей, которые теперь валяются на полу, Рейнхард выуживает другой платок, белый, но с вышитым серпом и молотом. — Его мама постаралась, — бурчит Шелленберг, отвлекаясь от своего занятия лишь на секунду. А именно: он вокруг Штирлица туда-сюда летает, мечется, призрачными руками размахивает, да коснуться всё равно не может. Генрих же очень довольно смотрит на своего любовника: потому что платок Рейнхард как раз таки держит. Ему тяжело даётся, как будто не крохотный клочок ткани, а целый десятикилограммовый ящик. Но держит ведь! Научился! Он и Генриха несколько лет как учит, но у того пока разве что бумажки ронять и получается. — Положили на место! — вдруг рявкает Шелленберг. — Ему лишнего напоминания не хватало! Сева! СЕВА, не сметь! Генрих пожимает плечами. — Интересно, сколько у него уйдёт, пока он не поймёт? — шепчет он и наклоняется к Рейнхарду. Вернее, это тому приходится наклониться, Генрих же скорее подаётся вперёд. — Давай поможем ему, — вдруг очень тихо предлагает Рейнхард. — … почему? — удивляется Генрих и поднимает обе брови. — Тебе скучно. О. Генрих чуть хмурится и прикидывает у себя в голове. — То есть… это меня развлечёт?.. Хм. А он ведь прав. Генрих вздыхает. Рейнхард уже знает и поэтому не отвечает, только улыбается в ответ. — Почему ты понимаешь меня лучше, чем я понимаю сам себя? — второй раз вздыхает Генрих. Рейнхард тихо смеётся, обнимает, и привлекает к себе, и целует в макушку. *** час назад — Брось, если бы нас кто-то хотел отравить, — примирительно начинает уже-не-Штирлиц. — То отправили бы как раз такую посылку! — злится Шелленберг. — … то давно бы сделали это. Это от моей семьи– Вальтер! Тот выхватывает посылку у него из рук. Она советская, Вальтер знает, потому что пару других они уже получали. «От семьи» — Шелленберг давно перестал гадать, как, откуда, зачем они узнали, куда уехал Всеволод. А тот молчит… как партизан. Понятно, сам рассказал, Вальтер почти и не сомневается. Но о посылке. Внутри зашифрованное письмо, вязаные носки, две пары разного размера! , кулек конфет, кулек ещё чего-то — Вальтера интересуют именно конфеты, раз его любовник так отчаянно решил поверить и их съесть. — Тогда я первый, — бросает Вальтер, понимая, что просить бесполезно, да и, наверное, бессмысленно. Спешно достаёт одну, разворачивает и забрасывает в рот. Шелленберг даже успевает распробовать, положить фантик на стол, закатить глаза на выражение лица «я же говорил», когда Сева забирает у него посылку… А потом он заходится кашлем. Хватается за горло, теряет сознание, кашляет сильнее, а перед глазами темнеет в последний раз. *** настоящее время — То есть, всё же отравили? — с интересом спрашивает Генрих, разглядывая тело. Рейнхард же замечает вторую надкушенную конфету.