Все дороги ведут в...

(Вальтер) — То есть, всё же отравили? — с интересом, мерзавец, спрашивает Гиммлер. — Конечно, — скрипит зубами Вальтер, не отрывая взгляда от своего любовника. Он уже перестаёт махать руками, тут хоть перед лицом Всеволода туда-сюда летай, да не видит он Вальтера! Что же делать, что же делать? Шелленберг косится на надкушенную конфету на столе. Потом на фантик, который сам оставил, дальше на свое бездыханное тело, как-то странно видеть себя со стороны и не в зеркале. Даже почти мурашки по коже, только больше ничего подобного Вальтер не чувствует. Горло как будто саднит, но толком не саднит: он ещё помнит, как не мог вздохнуть перед тем как умереть. Кашлял, глотал ртом воздух, да не выходило ничего. — Какая прелесть, — иронизирует Гейдрих, привлекая внимание. Вальтер краем глаза глядит– — Отпусти! Последнее, что ему сейчас нужно — это лишнее напоминание! — срывается и бросается наперерез, да только выхватить платок не может. Гейдрих платок держит, а Вальтер проходит сквозь него. Хотя. Ударить по руке самого призрачного и давно мёртвого Гейдриха ему ничего не мешает. Платок с так некстати сейчас вышитым в самом уголке советским гербом падает на пол. Может, Сева и удивится, как он посреди комнаты оказался, но пока не замечает, да и бранящихся между собой призраков не слышит. — Занятно, вы оба съели одни и те же конфеты? — подаёт голос Гиммлер. — Как же так, какая вопиющая неосторожность, Шелленберг, — упрекает. Вальтер стискивает зубы и молчит. Хотя. Они мертвы. Все трое — мертвы, страна давно в руинах, какие там остались нормы и границы вежливости? Да никаких. Осторожность фраз и спланированные шаги? Какая разница: он. Мёртв. Совсем. До Вальтера до конца пока не доходит, но вот-вот ударит и накроет с головой. Он мёртв. Вон лежит его тело, ничего больше не имеет значение, как бы тщательно при жизни он в неё и ни играл, как бы не продумывал все фразы и шаги наперёд — больше ничего не имеет значение. Ему вечность бестелесным духом скитаться, если по этим двоим клоунам судить, так хотя бы Вальтер согласен на подобную судьбу в компании любимого человека. А не когда тот вдруг окажется на другой стороне планеты, в своём дрянном Союзе! — Заткнись! — рявкает Вальтер. — Грубите? — наигранно поднимает брови Гиммлер. А жестом ведь так на откушенную конфету на столе и показывает. Сволочь. — А то что? — скалится в ответ Вальтер, ведь ему уже всё равно. Он мёртв. Мёртв, лишь бы Севу вытащить, раз изменить их судьбы Шелленберг уже не может. — Мне кажется, мы с вами оба не в состоянии друг другу угрожать- — А мы хотели предложить вам помочь, — невинно тянет Гиммлер, играет ведь, зараза, — но если- — Продолжайте, — резко меняется в лице Вальтер. Они что?! Кулаки сжимает, прячет все эмоции, что в нем сейчас бушуют, держит себя в руках. Гиммлер мерзко улыбается, и Гейдрих его в том полностью поддерживает. — Прошу, — жестом подталкивает первый. — Например? — выгибает одну бровь второй. Вальтер запоминает обмен до мельчайших деталей. Значит, предметы лучше двигает Гейдрих. А ещё они слишком близко к друг другу стоят. И каждому хватает короткого жеста, поворота головы, чтобы другого понять. Они что-то коротко обсуждают этими жестами, но значения Вальтер не угадает. — Что-то товарищ Штирлиц, — усмехается собственной шутке Гиммлер, — слишком спокоен, уж не ваш ли любовник- — Нет, — отрезает Вальтер. Отравил его? Нет, Шелленберг в то никогда не поверит. Никогда. — Если тебе важно, лишь бы он остался рядом, тогда предлагаю просто отвлечь, — замечает Гейдрих. — А вы?.. — Вальтер злится, наконец, но берёт себя в руки и то тщательно скрывает. Поглядывает на Всеволода, тот отбросил письмо и снова вертится вокруг его, Вальтера, трупа. Сколько у них осталось? Яд настиг самого Шелленберга слишком быстро, видимо, или в дозе дело, если Сева к компонентам яда чуть более устойчив. Двое других призраков же не двигаются и выжидают, на Вальтера смотрят. Дерьмо. Срочно. — Здесь, — сбивается и вертит головой, — если он увидит флаг, он подумает о стране, и останется здесь, как и я, — рассуждает вслух Вальтер. Логично? Логично. Гейдрих пожимает плечами и дёргает Аргентинский флаг на стене. Дрожит ткань странно, привлекая внимание Севы. Давно-не-Штирлиц поднимает голову и смотрит на флаг с таким привычным для Вальтера выражением лица. Это даже не задумчивость, а некий интерес, который именно Штирлиц всегда тщательно скрывал, но Вальтер всё равно подмечал. — Ветер, — решает Всеволод. Мда. Гиммлер ржёт в кулак, Гейдрих улыбается: развлекаются за их счёт оба. Вальтер бесится и хочет рвать на себе волосы, но не двигается с места. Что ж. Следующего предложения Гейдрих не дожидается: он смахивает со стола кружку. Та брякает на пол, разливая остатки чая и разлетаясь осколками. Хм. А ведь Гейдриху оно сложнее даётся, вон, руки теперь мелко дрожат, да и сам он как будто бледнее. Может?.. Вальтер поднимает собственные руки и пытается собраться. Если все свои силы вложить, всё, что в нём есть- — Мусь? Муся, это ты там бегаешь?! — возмущается Сева. Вальтер зажмуривается и витиевато матерится. Долго. Выразительно. А когда глаза открывает — сталкивается с двумя удивлёнными взглядами. — Наша кошка, — поясняет Вальтер, скрежеча зубами. Соседям говорили, что кошку зовут привычным, и таким обычным, здесь именем для кошки — Миси. А что Сева говорит Муся? Бывает. Акцент у него такой, они же иностранцы. Собраться. Что выбрать? Что? Вальтер уверен, что сил не хватит, но если собраться — то один он сможет. Один предмет. Такой, чтобы любовник сразу понял — Вальтер. О. Точно. Взгляд сам собой падает на «ту самую» рамку. Соседям говорили, что познакомились в путешествии по Египту, мол, лучшие друзья — а встретились случайно, столкнувшись на корабле, вот и сохранили свои билеты. На самом деле, ни в каком Египте оба в 1945-м не были, впрочем, билеты были вполне настоящие. Но именно их Штирлиц вручил Шелленбергу, когда дела их становились совсем плохи. Бежали они через Алжир и Марокко, дальше на пароход через Атлантику. Египет же… для обоих стал признанием. Потому что «а у меня два» — в ответ на протянутый один билет из догоравшей в агонии Германии… Вот что Вальтеру оставалось думать? Он давно замечал и надеялся, но поцеловал впервые лишь на пароходе до Аргентины. В общем, Шелленберг собирает все силы, что только в себе чувствует и замахивается столкнуть с тумбочки ту самую рамку. Только пальцы проходят сквозь. Вальтер сжимает зубы, чтобы не завыть: от боли ли, или от отчаянья. — Scheiße. — Первые годы не будет получатся, — со снисходительной улыбкой поясняет Гиммлер. Вальтер бы зубами скрипел, если бы всё ещё мог. Сволочь. А пока он только сосредотачивается, напрягается так, что в голове глухо звенит. — Макс, — зовёт Вальтер, как будто его услышат! Он раньше замечал, что на это имя любовник по-прежнему откликается. Более того, привлечь его внимание им куда проще: Сева замирает и прислушивается, старается просчитать, кто перед ним, кто его позвал, кто может знать то, его прошлое имя. Но сейчас ничего не происходит. Только два клоуна переглядываются и синхронно, уроды, хмыкают. — Тяжелый случай, — задумчиво кивает Гейдрих. — А я думал ты меня долго не замечал, — тише и с мягкой улыбкой бросает он Гиммлеру. Гиммлер возмущается и толкает со стола письмо, забытое на углу. Хм. Вальтер многое подмечает, выводы он чуть позже сделает: сейчас не до того. Всеволод проходит через всю комнату, поднимает письмо, кладет на стол и идёт закрывать окно. Да что за чертовщина?! — Сквозняк, — подтверждает ругательства любовника сам Штирлиц. Вальтер встает на пути, но Сева только проходит через него. Снова тело проверяет. Да что он там ищет?! — Брось, я мертв уже. Мёртв. Совсем, — настаивает Вальтер и зависает у него над ухом. Кричит в ухо буквально. За его спиной снова хмыкают. Твари. Благо, оба решают что-то делать: Гейдрих проходит через всю комнату и щёлкает выключателем. Потом обратно — банально играется с переключателем света, но внимание Севы на этот раз привлекает. А дальше всё происходит слишком быстро, и, когда Вальтер возвращается в тот день и вспоминает — всё происходит невероятно глупо. Всеволод встаёт, подходит и свет в ванной выключает, тем самым сильно хлопнув по призрачной руке Гейдриха. Гиммлер, который игрался с флагом, но толком уцепиться за него никак не мог: призрачные пальцы проходили сквозь — вдруг так сильно дёргает этот Аргентинский флаг, что тот срывается со стены. Гейдрих снова включает свет в ванной. Всеволод снова выключает. Электричество замыкает. Проклятый Аргентинский флаг падает. На голову любовнику Вальтера, куда же ещё этот флаг падает! — Блять, — выдает тяжёлое русское некогда-Штирлиц, спотыкается и наступает в тазик с водой… Ну, тот, в котором Вальтер как раз собирался поутру их вещи постирать… и да. Электричество замыкает. Когда пробки вышибает во всей квартире, не смеются даже клоуны. И в такой тяжёлой звенящей тишине Вальтер отчётливо слышит, как падает на пол тело. Шелленберг понятия не имеет, о чём думает в этот момент Сева, но отчаянно надеется на лучшее. *** (Всеволод) Всеволод просыпается, потому что на него кто-то смотрит. В упор. Рефлексы разведчика пропить или забыть не удалось, сколько они не старались оставить «те жизни» позади. Так что он вскакивает по-прежнему, как бы и повёл себя под именем Штирлица. Да, на него кто-то смотрит. Всеволод вдруг вспоминает и свет, и тазик, и как глупо упал… И почему любимое лицо напротив, что так близко, что они едва ли не касаются носами — так вот, Вальтер не просто так просвечивает. Впрочем, как и Всеволод «не просто так» уснул. — Упс? — не находит ничего умнее сказать Вальтер. Гм-х. Свет, флаг, письмо, рамка, чашка — всё складывается в одну картинку. Как и ещё одна деталь, из-за которой он закипает. Всеволод хватает любовника за уши и со всей дури стукает собственным лбом. — Ай! — как ни странно, больно. Судя по воплю, Шелленбергу тоже. — Да-да, — равнодушно замечает кто-то ещё откуда-то сбоку. — От других мертвых душ ощущения как от людей, когда были живы. Всеволод дёргается и резко поворачивается в ту сторону. Это ещё кто?! Но взгляд уже смещается левее странного мужика в их квартире. Гейдрих. В форме. Окровавленной. Но спросить ничего Всеволод не успевает. Дверь в квартиру приоткрывается. — Дядя Вэл? — зовёт девочка и заглядывает внутрь. — Мы крики слышали, дядя Макс, у вас всё хорошо? Но о насущном. – Почему я только сейчас, столько лет спустя, Вальтер, узнаю, – едва ли не рычит на любовника Всеволод, – что у тебя есть пищевая аллергия?! – Да брось, кто додумается класть в конфеты... – Вальтер осекается. Молодец. – Ты не можешь знать- – Могу, – шипит в ответ. – И не спрашивай, откуда я точно знаю, как выглядят симптомы серьёзной пищевой аллергии, пока не ответишь мне, почему не рассказал о ней раньше! И вот уже визжит зашедшая в гости соседская девочка...