Все дороги ведут в...

(Генрих) — Вальтер, — низко и с очевидной угрозой тянет Штирлиц. Генрих наблюдает с интересом. Прав был Райни: ему последние годы особенно скучно. По-началу за местными наблюдали, путешествовали, да приелось всё. Разворачивающееся же перед ними сейчас представление отличалось: знакомые герои, новые маски, оба хорошо поработали, чтобы скрыть свою внешность, Генрих их и не узнал, если бы не более наблюдательный Рейнхард. Так вот: герои старые, ситуация новая — забавно. — Вальтер, — снова зовёт Штирлиц, ведь Шелленберг продолжает молчать. Шелленберг на полу сидит — Штирлиц над ним нависает, рядом лежат трупы обоих, и где-то на улице уже раздаются крики, ведь только что из квартиры, схватив взглянувшего с улицы кота, выбежала маленькая девочка. — Вальтер, почему? — настаивает Штирлиц. — Они сказали, — кивает в сторону Шелленберг, — что дух привяжется к последнему, о чем ты думал, когда умирал. И ты навечно останешься- — Может, и не «навечно», — встревает Генрих, и на него поворачивают головы оба. — Но я такой уже тридцать лет, — договаривает его мысль Рейнхард и жестом указывает на свое полупрозрачное тело. Штирлиц держит себя в руках недолго. Раз. Два. Три секунды. — А эти клоуны что тут делают?! — кричит их внезапно советский товарищ. — Да неважно. Я о другом. — Отворачивается обратно. — Вальтер. Скажи мне, почему ты никогда не упоминал, что у тебя есть пищевая аллергия?! Это ведь- это ведь самое простое, что может случиться! В незнакомой стране, в, наконец- О-о-о, как интересно. Генрих чувствует, как Рейнхард приобнимает его за плечо и сам наклоняется ближе. Как за местными наблюдать, только интереснее! Нет, латиноамериканской драмы Генриху хватало, а вот «чего-то новенького» — нет. — Я не думал, что это важно, — пытается отбрехаться Шелленберг. Да-да. Генрих хмыкает и потирает руки. — Он не думал, что это важно! Я тебе сейчас покажу неважно! — рычит Штирлиц… и на своего, ну точно ведь? , любовника набрасывается. Ну или хочет. Только Шелленберг понимает, чем дело пахнет, парой секунд ранее и решительно драпает через всю квартиру. Только пятки и сверкают. Штирлиц — следом. — Чем ты думал, Вальтер?! О чем ты думал?! — он возмущается громко, поэтому сбивается, дышать толком не может. Шелленберг, умнее, помалкивает. Хотя, может, потому, что ему нечего в свою защиту сказать. Или нет. — О чём ты думал? — кричит Шелленберг, скрываясь за столом. Они вокруг него бегают, какое ребячество. — Когда умер. О чем ты думал?! — А ты? — фыркает в ответ Штирлиц. — Я думал, что ненавижу эту страну! — честно выпаливает Шелленберг и ударяет по столешнице. Да только рука сквозь проходит, он очень теряется и так рассеяно смотрит на полупрозрачную ладонь. — Аргентину за что? — тем временем искренне удивляется Штирлиц. — Пропустили груз через границу, — как само собой разумеющееся разводит руками Шелленберг. — И я испугался, что если ты подумаешь о твоей родине… мы ведь никогда больше не увидимся. Потому что я уйти не смогу, я навсегда в этой стране… Штирлиц останавливается и тяжело вздыхает. Раз. Два. Генрих опять считает, как предсказуемо Штирлиц срывается на третьей секунде. И на любовника бросается. Шелленберг уворачивается и лезет под стол, выкатывается с другой стороны, бросается через всю комнату — да, Шелленберг убегает с завидной скоростью! Раз. Два. Три метра. Жаль только Штирлица швыряет ему вслед. Генрих хохочет и поглядывает на Рейнхарда. С ними в первый раз эта же дребедень произошла. Потом поняли и привыкли, Генриху даже более чем нравится сей феномен. — О! — воодушевляется Рейнхард. — Смотри, как интересно получилось. Как только их разделяет ровно три метра: Штирлица отрывает от пола и швыряет вперёд. Он падает на Шелленберга, оба падают от неожиданности, ещё бы — человека в спину кинули! — но падают они смешно, Штирлиц любовника всем телом придавливает. Генрих шагает ближе и утаскивает Рейнхарда под руку. Они сверху нависают. — Товарищ Штирлиц, — понравилась Генриху шутка, очень, — о чем вы думали когда вас ударило током? Штирлиц поднимает на него раздраженный, уставший взгляд. Вздыхает. Вставать не спешит, но сдаётся. — … о том что Вальтер, зараза, — тому достаётся совсем легкий подзатыльник, — обещал, но так и не постирал наши носки. Носки. Генрих коротко хмыкает и не прячет ухмылку. Как прозаично, какой конец! Носков теперь стоят разведчики, о эпоха… — Вы только Гитлеру на глаза не попадайтесь, — подсказывает Рейнхард. Двоица рассеяно садится и смотрит на них. — Он тоже… здесь? — настораживается Шелленберг. Рейнхард разводит руками, — Он даже мёртв. *** Утром сеньора Мартина Яго Гильермо Родригеза, испанца по происхождению, он родился в Мадриде, но переехал через Атлантику тридцать лет назад со своим другом… Так вот. Этого самого сеньора, чьего друга убили буквально, как они приехали — этого самого сеньора в запотевшем зеркале его же ванной комнаты насмешливо приветствует советские серп и молот. Криво нарисованные. Не то, чтобы сеньору важен талант художника. — … — сеньор поднимает брови. Опускает. Открывает и закрывает рот. После чего хватается за дергающийся глаз, разворачивается и решительно выходит из душной ванной. По углам за ним наблюдают, по-началу, четыре пары глаз. Генрих злится и скрипит зубами: у него годы ушли, и то не всегда получается! Штирлиц был очень упрям, у него рисовать на зеркале вышло… с н-адцатой попытки, но первого раза задумки в целом. Шелленберг бледнеет. Рейнхард успокаивает Генриха. Из комнаты раздаётся ворчание Геббельса… В ванную комнату удивлённо просовывается голова Гитлера.