le vestibule

      Задумчиво изучив емкий чертеж с многочисленными расчетами и пометками, явно выполнявшийся не одну ночь, я внезапно хватаю его с пола обеими руками и начинаю прыгать с неподдельным восторгом, словно дитя малое.       — Мы разбогатеем!       Рыжеволосый парень, лицо которого покрывали веснушки, слегка улыбнувшись, мялся в смущении от моей бурной реакции. Он сидел на вертящемся стуле, развернутом ко мне, поглядывая на меня своими сверкающими аквамаринами, подобно чистому утреннему морю во время штиля.       — Да брось, это всего лишь очередная моя безумная затея для диплома.       Сложив чертеж, я подбежал к своему сожителю по общажной комнате параллельно являвшемуся моим, пожалуй, единственным другом. Схватив его за плечи и слегка прижав к себе, я развел рукой, показывая ему воображаемый вид успеха, который, по моему мнению, нас ожидал.       — Нет, Уанс, ты не понимаешь... Это не просто какая-то жалкая дипломная работа — это наше будущее. Это твое изобретение, которое покорит миллионы...       Мой друг понуро опустил взгляд в пол. Я вопросительно взглянул на него.       — Миллионы... Эх... Гридли, к сожалению, жизнь слишком сурова, вытягивают выйгрышный билет только единицы, и шанс, что ими будем мы, равен приблизительно нулю.       Не отпуская худенького плеча, я устроил ему встряску.       — А я считаю, что надо рискнуть! Иначе, что тогда нас ждет? Такая же ободранная, как наша комнатушка, студийка на окраине Парижа, и клиенты — дамочки преклонного возраста, заказывающие шаблонные шляпки цвета бордо с фазаньим пером сбоку. Разве ради этого мы учились на отлично пять лет в университете?       Юноша оглядел нашу комнату так, будто только впервые в нее наведался. Взгляд пробежался по пожелтевшим и местами отклеенным обоям, по выступающей и кое-где даже провисаюшей проводке, по треснувшим розетками и только одной из трех рабочей, по старой уродливой люстре, которую не спасти даже периодической генеральной уборкой в апартаментах, деревянный пол со вздутыми из-за частых потопов досками, двухъярусная кровать, на второй этаж которой ему порой страшно было подыматься из-за сильной тряски неустойчивой конструкции.       — Да, перспектива так себе... Но Грид, идея совсем сырая... Да и как мы все это организуем без гроша в кармане?       Я снова широко улыбнулся и гордо ткнул себе большим пальцем в грудь.       — В этом положись на меня, Уанс! Ты доводишь до ума проект, а на мне все организационные работы, затраты и т.д. Вместе мы свернем горы, дружище!       Я крепко обнял друга и запрыгал, вынуждая его подняться со стула и вторить моим подскокам по комнате.       — Тише, Гридли, сейчас очки слетят.       — Да и Бог с ними, я в будущем позволю себе коррекцию зрения и смогу рассмотреть каждую твою веснушку без этих докучливых стекляшек.       Я стянул очки и кинул их на постель, а сам взглянул прямо в лицо конопатому, слегка коснувшись своим носом его.       Уанслер слегка смутился моему внезапному разрыву дистанции и зардел. Но, испугавшись, что я начну его дразнить за это, тут же растормашил мои черные, объёмные патлы.       — Обязательно сделаешь.       Мы были как две стороны одной медали, как инь и янь. То, чего недоставало Уанслеру — было во мне в избытке. А того, чем был обделён я — компенсировал он. Пока в светлой голове Уанса рождались гениальные до безумства идеи, с ничем не подкупным оптимизмом я брался и  реализовывал их. Так было всегда. На протяжении всех пяти лет обучения в дизайнерском ВУЗе. Бок о бок друг с другом мы творили один шедевр за другим. Преподаватели ожидали на генеральном показе от нас полного фурора в истории университета.       К сожалению, их ожиданием не суждено было осуществиться.       В тайне от всех мы принялись за проект, созданный Уанслером. Я потратил практически все скопленные за пять лет средства на повозку, мула и нужные предметы для путешествия, и отправился в поисках необходимого материала.       Даже мой гипероптимизм иссяк после месяца скитаний по Франции. Но вернуться я не имел права, ведь теперь на моей ответственности лежала судьба моего единственного близкого человека — Уанслера Леруа.        Припасы все закончились, даже те, что я оставлял для своего мула, и все, что нас ожидало — голодная смерть от изнеможения. Я решил поставить все и поехать к границе Франции со Швейцарией. Дорога предстояла не легкая. Как судить по карте, мне следует пересечь горную местность сквозь стометровые отвесные скалы, чтобы добраться до долины Лаутербруннен. Сердце подсказывало мне, что там я найду то, что так долго искал.       Мой мул погиб в горах, а я с огромным трудом смог выбраться из бури, укрывавшись в пещере на несколько дней абсолютно без крохи хлеба и надежды выжить. Я боролся до конца, не давая себе спать более четырех ночей, из-за чего меня мучал тремор и галлюцинации. Но это всяко лучше, чем на утро не проснуться из-за обморожения. После окончания ненастья, я отправился в путь и последние шестьдесят миль двигался практически ползком, под конец и вовсе потерял сознание, без малейшего понимания, где я вообще нахожусь. Там ли, куда я так стремился попасть?       Неведомо сколько я пролежал без сознания, но когда очнулся, я увидел долину невиданных красот. Никогда ранее мне не доводилось встречать такой живописной флоры и фауны. Тут удивляло все: суслики похожие на маленьких мишек, птицы, словно фениксы из фэнтезийной картины, летучие рыбы, которые выпрыгивали на берег и издавали звуки, подобные соловьям. И самым завораживающим тут были конечно же деревья... Их красочные кроны всевозможных теплых оттенков на длинных, относительно тонких стволах напоминали детские вертушки или даже скорее леденцы. Впервые я видел подобные растения и понятия не имел, к какому семейству вообще их можно был отнести. Возможно сосновые: какой-то декоративный вид, скрещенный от сосны веймутова Пендула, просто иголки в процессе выведения этого растения утратили свою жесткость и стали подобны человеческим волоскам. Но деревья выглядели так нереально, словно из какой-то сказки, потому я сомневался в своем здравомыслии. По началу мне казалось все это сном или миражем, вызванным сильным переутомлением и голодом. Я даже проверил наличие очков на лице. Ведь на этих деревьях еще и свисали плоды, которые ну никак не были свойственны сосновым, скорее уже розовым, ведь напоминали они яблоки.       Я подошел к невысокому дереву и смог допрыгнуть до кроны, ухватив в полете эти "иголки-волоски". Внимательно осмотрев их, я все-таки понял, что не сплю и не сошел с ума. Они реально выглядят как волосы, при том очень упругие, и тянулись лучше любой трикотажной нити.        Меня охватило лавиноподобное чувство радости. Я вскрикнул, запрыгал, забегал, упал на мягкую траву и катался на ней, совсем наплевав на то, что минут пять-десять назад буквально лежал при смерти от изнеможения.       Я нашел то, что искал.       Идеальный материал для изобретения Уанслера. Более того, эти деревья, по видимому, никем не охраняемы, и тут их просто несколько десятков или даже целая сотня гектаров... Необъятная долина размером со средний или нет, даже крупный город!       Осталось только связаться с Уансом и поведать ему, где я. Ведь теперь, утратив повозку и мула, я не мог вернуться назад. Да даже если бы и смог, мне просто необходима была его помощь, чтобы транспортировать как можно больше материала в Париж.       Отдохнув от непростого путешествия, я отправился в поисках пути сообщения и добрался до Интерлакена, откуда смог отправить Уанслеру телеграмму.       "Lauterbrunnen 7.90735, 46.59552       Je t'attends mon ami.        Greedler"       Благодаря тому, что я сумел отыскать место с ресурсом для нашего общего бизнеса, Уанс смог добраться до меня без особых проблем, хоть и с пересадками. Спустя более недели, мы наконец-то встретились и стали работать уже совместно. Заготовив ресурс на несколько дюжин Всемнужек, мы забрали его с собой и вернулись в Париж.       К тому моменту нас отчислили за непосещаемость. Забирая документы, учителя опустив головы, покачали ими.       — Дюбуа, Леруа, а ведь вы оба были нашими любимыми студентами. Вы подавали такие надежды... Вот и стоило вам прямо перед дипломом так испортить себе жизнь?       Мы отвечали хором, что нам очень жаль. Хотя лично я не жалел ни о чем. Я был уверен, что у нас получиться добиться успеха. Я не сомневался в этом ни на секунду.       Из общежития нас выселили, а деньги заканчивались, и нам пришлось устроиться кухонными рабочими в столовую-бистро. На последние деньги мы сняли комнату в общежитии, а по вечерам мы занимались воплощением мечты в реальность. Каждый из нас изготовил по одной Всемнужке и в свой выходной мы решили отправиться на городскую Площадь, чтобы попробовать ее продать.       — Кстати, Уанс, а за сколько мы ее продавать будем?       Конопатый задумался.       — Может за три евро?       — Да ну... После того, что я пережил в горах и чуть не погиб... Это как-то слишком дешево...        — Ты прав, тогда может четыре?       — Пять!       Мы долго спорили. Я хотел максимально завысить цену, ведь не в моем характере сидеть и повышать по центу в год. Уанслер старался мыслить рационально, приводя дельные аргументы, почему нельзя ставить слишком высокую цену и лучше ее чуть что поднять, как появится спрос.       В итоге мы сошлись на трех евро и девяносто восьми центах.       Я всегда отличался хорошей игрой на гитаре, а у Уанса в свою очередь был чудесный голос с мягким приятным тембром. Мы сочинили мелодичную песню для привлечения народа на площади.       В первый день у нас никто не купил Всемнужку. А во второй день нас и вовсе закидали тухлыми помидорами, которые с трудом отмывались с одежды.        Дождавшись новых выходных, мы снова отправились на площадь. В этот раз мы поменяли мотив песни на более спокойный, но это сделало только хуже. У меня вырвали из рук гитару и разбили ее об бетонный столб. После чего я пришел в ярость и швырнул свою Всемнужку в толпу народа с криком:       — Вы ничего не понимаете! Придет время и вы будете разыскивать нас, чтобы купить сотни Всемнужек!       В этот раз я уже не верил сказанным словам. Не верил, что когда-нибудь наступит день, и у нас купят хотя бы одну Всемнужку. Я сошел с пьедестала и помчался в сторону своего общежития. Уанслер побежал за мной.       Дома я был не в настроении. Меня гложила обида за ушедшие на это дело нечеловеческие усилия, за все с трудом скопленные и так легко потраченные средства, за брошенный практически на выпуске университет, в конце концов, и за сломанную гитару, на которую я копил с первого курса университета ночными подработками уборшиком в барах. Я готов был разрыдаться в любую секунду. Но держался. Понимая, что Уансу тоже не просто сейчас.       — Ну, Гридли, есть еще моя Всемнужка, да и я могу петь. Гридли, я обещаю, что куплю тебе новую гитару, когда заработаю. Давай попробуем снова?       Я почувствовал себя настоящей сволочью. Ведь, мало того, что сам облажался, так еще и испортил будущее своему единственному другу. Но, тем не менее, чувство обиды из-за неудачи разъедало меня изнутри, словно ненасытный червь пожирающий спелый плод моих стремлений и амбиций.       Я принял поражение.       — Прости Уанси... Прости меня... Но я в эти выходные не смогу пойти на площадь.       Мною было принято решение в тайне от Уанслера сходить в университет и упросить директора, чтобы нас восстановили.       Но я не знал, что и Уанслер замыслил тайное дело. Взяв свою Всемнужку, он снова оправился на площадь и стал петь нашу песню. Стараясь не обращать внимание на прилетающие тухлые овощи, петь дальше, но при этом пытаясь уворачиваться от них.       Внезапно к нему двинулась вперед из толпы какая-то женщина с очень серьезным лицом. Уанс приготовился, что сейчас ему что-то сделают.        — Это он!       Юноша совсем сжался и прищурил глаза, вытянув вперед локти, закрыл или лицо.       Но, как оказалось, женщина была с добрыми намерениями.       За ее спиной послышался голос девочки.       — Да! У него на шее точно такая же штучка!       Девочка выбежала из-за спины женщины, по виду являвшейся ее матерю. А на голове у нее была скрученная мной Всемнужка, которую я отправил в тот день в толпу.       — Он тут каждые выходные со своим братиком выступал.       Тут Уанслер задумался, а ведь и правда, мы с ним были очень похожи внешне. Разве что только цвет волос и наличие у Уанси веснушек нас различало. Ах да, и цвет глаз: его были берюзовые, словно морской бриз, а мои кроваво-красные, хоть я и не был альбиносом.       От размышлений Уанслера оторвали люди, которые внезапно окружили его и спросили, продает ли он еще эти штучки, на что Уанс ответил радостное "Да!".       Конопатого несли домой буквально не ноги, а крылья счастья. Я лежал пластом на кровати совсем грустный и разбитый, ведь мне не удалось поговорить с директором из-за его отсутствия. О чем я после не пожалел. Ведь растворив двери комнаты влетел Уанси весь сияющий, словно солнце.       — Грид! Гридли! Мы смогли! У нас получилось! Я смог продать сегодня Всемнужку и сразу же получить заказ на целую дюжину штук!       Я подорвался с кровати и кунулся на шею к другу. В этот раз я уже не сдерживал слез, да и ни к чему их было сдерживать.        Мы смогли.        Заказы стали поступать еженедельно, и с каждым разом удваиваясь и утраиваясь. Нам пришлось уволиться с работы, чтобы успевать выполнять их в срок.        Но возникла новая проблемка.        Материал.       У нас закончился ресурс. Пришлось периодически ездить в долину Лаутербруннен. По началу нам хватало материала для изготовления на месяц. Но после нескольких месяцев активных продаж, его стало хватать всего на неделю. Рук крайне не доставало. Мы приняли решение нанимать людей, ведь теперь деньги позволяли нам сделать это.        Процесс наладился. Мы сняли в здании павильон под наш первый магазин.       А уже спустя год, мы выкупили целое здание и сделали его своим модным домом "L&D" (Leroux et Dubois).       Интерьер обставили в алых и бирюзовых тонах под цвет наших глаз. Даже костюмы заказали себе одинаковые, но разных цветов: себе я заказал в красном, а Уанс в глубоком бирюзовом.       Я наконец-то сделал коррекцию зрения, но мне все равно сказали некоторое время ходить в очках, но уже солнцезащитных. К чему я в процессе очень пристрастился и купил себе броские ярко-синие в блёстках.       На двадцатипятилетие Уанс подарил мне новую гитару, хоть и знал, что я уже не играю. Но все-таки я скучал по своей Terris TST, и мой, теперь уже не только друг, но и бизнес-партнер это видел. Когда Уанси притащил ко мне в комнату коробку, а из нее эффектно вынул алую под цвет моих глаз Gibson FLYING, от нахлынувшего восторга я почувствовал себя мальчишкой на Рождество. Крепко обняв своего друга, я шепнул ему на ухо, что в долгу не останусь и тут же почувствовал, как мои залакированные, тщательно прилизанные,  волосы взъерошили.       — Брось это, Гридли. Я теперь сам себе могу купить все, что только пожелаю.       — Но ведь и я так мог, но тем не менее ты мне сделал подарок.       — Гитару ты бы себе не купил. В этом я уверен на 100%.       — Возможно, ты прав...       На двадцатипятилетие Уанслера, я подарил ему звукозаписывающее оборудование, ведь знал, что мой друг мечтал записывать свои песни. Он растрогался так сильно, что аж проронил пару слез.       Продажи шли в ногу со спросом и превысили отметку в пять миллионов!       Единственный момент: Уанс настоял на том, чтобы хотя бы четверть деревьев была сохранена от вырубки, и с каждым вырубленным деревом — обязательно должен быть высажен побег на месте пня.       Относительно быстро я согласился, ведь доверял Уанси. Хоть и изначально думал, что нам и жизни не хватит вырубить даже половину леса. Но как же я заблуждался... Когда на третьем году ведения бизнеса было вырублено более половины деревьев, я понял, что не зря прислушался совета Уанса и высаживал новые деревья.       Все шло замечательно: первые побеги набирали рост, а продажи немного снизились высокой ценой, что позволило замедлить вырубку, но при этом получать тот же доход. Одежда из тнида стала поистине только для состоятельных людей. Мы с Уанси стали самыми богатыми людьми Парижа и наши фото были практически на каждой главной странице прессы.        Но произошло то, чего я боялся больше, чем утраты ресурсов или спроса на Всемнужки.        Я потерял своего друга Уанслера.       — Но почему? Почему ты так внезапно хочешь продать мне права на свою половину бизнеса?       — Мне нужно уехать. И надолго...       — Уанс... Что-то случилось?       — Прости, Гридли... Я не могу сказать. Просто прошу — прими мое решение. Мне правда это очень важно.       Пересилив себя, я подписываю документ о выкупе прав на половину Уанслера. Я догадывался, что это могло значить.        Первая любовь.        Но расспрашивать подробности не стал, ибо Уанс ясно дал мне понять, что не хочет это обсуждать.       В день отъезда Уанса из Парижа, я провожал его до самого вагона. Во мне боролись смешанные чувства. С одной стороны я желал счастья другу. Но с другой...        Я был тем еще собственником.        Я был слишком привязан к нему, и с болью в сердце отпускал Уанси в другую, новую для него жизнь.        Отпускал Уанси от себя...        Моего Уанси.