Всё ещё Марлен

Ладно, вот, что я думаю и чувствую на этот счёт на самом деле. Начнём с того, что у меня действительно есть свои мнение и мысли по поводу всего того, что происходит со мной прямо сейчас. Вероятно, моя вовлеченность не трубит о себе направо и налево, но то, в какой ситуации и в центре какого события я оказалась, несомненно, не оставило мою охладевающую душу равнодушной. Я очень много думаю. И очень много чувствую! Потому что каждый день мне приходится идеально себя показывать в малейших суетных делах и, конечно же, ни в коем случае не нарушать законов и всеобщего спокойствия. Не летать по улицам, не пить кровь продавцов, не высасывать душу противных пешеходов на светофорах — только выбирать украшения, цветы, причёски, одежду, обувь и прочее. Я не узнаю себя во всей этой пелене белого и торжественного, романтического трепета и заранее давящей ответственности. Такое бывает раз в жизни, быть может, парочку раз, но никак не вписывается в рутину, поэтому, вероятно, даже хорошо, что я смотрю на себя в совершенно ином ключе, но это сбивает с толку. Став подданной собственной силы, своих мыслей и больных решений, я привыкла к, трудно поверить, постоянству. Ровно плывущее безумие наперевес с социопатией и пылким гневом — вот моя константа. И невероятно трудно просыпаться в залитой солнцем комнате, зная, что скоро выйдешь замуж за человека, лежащего рядом. Трудно радоваться тому, что на горизонте — праздник, поздравления, торжественность и красота, ведь, чтобы радоваться, нужно быть радостным. Могут ли люди вроде меня снимать оковы траура и усталости, выплясывая на столе и поддаваясь радости? Метафорически, конечно же. Даже в худшие свои времена я не танцевала на столах. Если правильно запомнила. Уже завтра у меня свадьба. Настоящая свадьба. С церемонией, гостями, платьем, подарками, букетом, алкоголем и клятвой перед главным злодеем-врагом — Богом. Не припомню, откуда, но я мне было известно, что перед самой свадьбой невестам свойственно сомневаться в себе, организации, чувствах. Порой они не приходят, сбегают, отказывают, когда им задают главный вопрос. А я не испытывала всего того, что было у большинства. Потому что за долгие годы, проведённые то с Баки, то порознь с ним, я прекрасно осознала, что уже никуда не денусь. Потому что, ошибаясь, ненавидя, злясь, сходя с ума, раскалываясь на осколки и собираясь обратно, я любила Барнса и была привязана к нему. Любила. Слишком страшное слово. Глагол «любить» — вот что меня частично волновало, ведь казалось непозволительной роскошью использовать это слово, имея способность слишком уж красочно ненавидеть. Странно кого-то любить, признаваться в этом себе, этому кому-то, другим людям. Странно объявлять о любви, да и бояться её тоже странно. Неужели это приемлемо после стольких пройденных вещей, которые куда сильнее заслуживают страха? Я любила Баки. И говорила об этом всерьёз. А сомневалась лишь в том, что сумела позволить себе любить, после стольких разрушенных судеб. То, что уже завтра я буду невестой — лишь половина проблемы. Дерьмо, невестой! Я же ходячая антитеза этому понятию! Вся эта нежность, хрустальные туфли, жемчужные слёзы и запах девственных роз от идеально розовой кожи. Все эти искусственные локоны, лживые диадемы, ангельские глазки и сложенные бантиком губки. Внезапное волнение, скромность, трепет, новая волна чувств. Разве это обо мне? Тошнотворно. Примитивно. Безыскусно и хрестоматийно. За одну ночь мне нужно набраться той мечтательности и лёгкости. Вторая половина проблемы заключается в том, что сразу после невесты я превращусь в жену. В миссис Марлен Барнс с кольцом на пальце, которое сигнализирует всему миру о моей семейности. О том, что у меня есть семья. И плевать, что состоит она только из меня и бывшего наёмного убийцы с бионическим протезом. Какой я буду женой? Каким может быть брак между людьми вроде нас? Мы заведомо не вписались во все рамки, разыгрывая какой-то порочный этюд. Мы просто подчинились своему желанию прокричать всему живому, что мы не так уж одиноки. Сможем ли мы соответствовать статусам мужа и жены? Сможем ли смотреть друга на друга, трактуя себя как семью и брачную пару? Если кто-то спросит, сможем ли мы непринуждённо сказать, что мы — молодожёны, а не израненные щенки, прибитые обществом друг к другу и сумевшие полюбить той любовью, которая им доступна? Баки станет моим мужем. Он будет моим единственным мужчиной. И если его плоть, голос и запах будут со мной не вечно, то дух и образ навсегда отложатся в памяти; уже отложились. Но сколько я пробуду его женой в том понимании, которое заложено в его голове? Как долго я смогу быть рядом и одним своим видом напоминать, что всё состоялось? Я была уверена, что ещё завтра я буду тут — подле него, но, что будет сразу после этого, остаётся неизведанным. Ни я, ни Баки, ни кто-то другой не могли сказать, как долго я пробуду со своим мужем. Вот что меня волновало. — Нельзя найти себя в ком-то другом. Искусственном и противоречащим природе обличии, которое тебе как чужая кожа, — раздался по-змеиному шипящий, самодовольный голос Первого, внезапно пробудившегося в моей вспухающей голове. — Вот так новость! Марлен старается стать счастливой и правильной! — Примитивной, ага, — поддакнул Второй будничным тоном. Будто бы всю свою никчёмную жизнь он был достойнее и правильнее меня. Выплюнув зубную пасту, стремительно удаляющуюся в сток, я вытерла губы тыльной стороной ладони, ища свой взгляд в зеркале. Словно зрительный контакт с самой собой мог помочь мне увидеть Служителей, пришедших позлорадствовать в момент слабости. Вероятно, я действительно становилась примитивнейшей, прежней версией себя, которую уже как десять лет забыла. Но, если это так, значит, необходимо и правильно. Служители вечно пытались меня задеть, развернуть и заверить в том, что я глубоко ошибаюсь, но и они были по-своему примитивными, раз уж думали, что я не разгадаю этот ход. Они толкали меня от чего-то хорошего к плохому всё время, без остановок и перерывов. А когда переставало получаться вовсе, начинали провоцировать своими приевшимися голосами. Но это больше не влияло на меня, ведь я знала, каковы их цели и позиции. Своими бестелесными словами они уж точно не смогут пошатнуть мою уверенность в том, что я делаю. — Ладно, мы как заевшая пластинка. Твердим только об одном: что изменения есть, и они нам не нравятся. Хочешь знать почему, Марлен, а? Не из-за вредности уж точно, — продолжил Первый. — То, что ты становишься другой, непохожей на себя и всё такое, не сделает тебя другим человеком. Не сотрет память тебе и тем людям, которым ты насолила. Это не перечеркнуть, ведь это и есть твоя история. Что бы ты дальше не делала, как бы не сбавляла повороты, всё останется прежним. Может, не в будущем, но в настоящем — навсегда. Это действовало на нервы, но уже не в той мере, как раньше. Вероятно, мои попытки избавиться от пагубных привычек и наконец-то взять контроль над жизнью в свои руки, действительно ничего не исправит. Мне самой превосходно известно, что мои действия ничего не исправят. Всё останется прежним, но у меня за спиной. Впереди, куда я буду смотреть обоими глазами и уделять всё внимание, я увижу совсем другую картинку. Да, никто не сотрёт из моей памяти всего того, что я успела за свою жизнь. Я буду помнить каждое искушение, каждое чувство из прошлого всё так же чётко и насыщенно. Но, тем не менее, помимо этого я буду чувствовать, что давление прошлого спадает и больше не вернётся, ведь я не повторю былых ошибок. — Ты не достигнешь своего, растеряв то, что обрела за годы. Всё то, что восхищает в тебе других и делает из тебя героя, — с поразительной горечью произнёс Третий. Наверное, единственный из голосов, по которому я действительно порой скучала. Он поддерживал собратьев, но был другим. Не всегда правым, но куда более сносным. — Нет больше того стержня, прежней стали. Отважности, что доступна только бессмертным. — Великая ошибка, — наконец вступила в разговор я, а голос мой заглушала стремительно текущая из крана вода. Отбросив щётку, я прошла к ванной, сползая на пол и касаясь затылком прохладного, потрескавшегося акрила. — То, что я делаю — и есть результат. Есть стержень, сталь, отвага бессмертной. Наделённых разумом, но лишённых душ этого не понять. — Ах! Так в тебе говорит душа! — пролепетал Второй. — Да. Одна, которую не перебивают тысячи. И мне нравится, что она говорит, — непоколебимо отозвалась я, заправляя мокрые волосы за уши и прикрывая глаза. — Нас трое. Мы можем понять многое. Но это не означает, что можем со всем согласиться, — произнёс Третий. — Попробуете перечить? — Как ты можешь так думать? Только мешать. Делать жажду крови невозможной, томить тебя из-за отсутствия новых душ, взрывать твою голову каждый раз, когда ты сдерживаешь себя от убийства, — спокойно начал Первый. — Да, мы бестелесные, но мы что-то да можем. В твоей голове слишком много функций, слишком много рычагов. Повернёшь — воплотишь самообман. Понимаешь, о чём я? Он говорил о том, что внушит все те вещи, которые перечислил. Мне будет только казаться, словно я голодна, хочу пить и страдаю от мигрени. Прямо-таки психосоматика с того света. — Зато столько спасённых жизней ценой твоей, — чуть ли не пропел Первый, отчего я поморщилась. Закрывшись в ванной с собственными мыслями, которые стоило утихомирить и привести в порядок, я не рассчитывала, что бушующие голоса лишь усугубят положение, никак не помогая и не облегчая и без того тяжёлый груз. Я ненавидела это чувство, но именно сейчас чувствовала себя птицей, которую заперли в клетке. Но не простой, а тесной и изнизанной шипами, что покрывали каждую грань. Любое движение — и плоть твою пронзало остриё. Колотая рана, потеря крови, которая никогда не вернётся. А та, что в тебя вольют, останется навсегда чужой. Служители исчезли, удовлетворённые тем, что высказали желаемое, в очередной раз напуская мрачных теней на моё настроение. Ругнувшись, я просидела на полу порядка десяти минут прежде, чем подняться и выключить утекающую воду. Даже если эти скучающие кретины из моей головы и решат измываться надо мной так, словно мы не провели столько времени, сражаясь вместе, их действия не достигнут своего пика уже завтра. А значит, два дня на свадьбу у меня точно есть. Когда я вышла из ванной, Баки стоял на кухне. Возле него был стакан воды, а в руках он сжимал газету, изучая её с такой внимательностью, будто бы туда попали действительно невероятно важные новости. Он задумчиво свёл брови и словно вдумывался в каждое слово, концентрируя всё своё внимание. Благодаря его виду, которой шёл скорее продавцу акций на Уолл-Стрит, нежели моему жениху, я вспомнила, что когда-то тоже любила читать газеты и находила это занимательным. В них действительно встречалось множество интересных статей, но желание читать их мгновенно угасало, когда всё в них становилось связано с Мстителями. — Мне пришлось воспользоваться твоим шампунем. Он, кажется, с феромонами, ты знал об этом? Если да, то у меня много вопросов, — произнесла я, встряхивая голову. — Ты всё-таки думал, что я могу не вернуться. Иначе бы все мои вещи в ванной были бы на месте. — Мы купим тебе все эти вещи, но сейчас есть необходимость в покупках и решении вопросов поважнее, — отозвался мужчина, не поднимая глаз, а голос его показался мне даже слишком недовольным. Я предположила, что, возможно, он счёл мою болтовню неуместной и отвлекающей, учитывая, с какой внимательностью он изучал газету, но моя мысль рухнула, когда он отложил её в сторону так, будто в ней не было ничего особенного. Хуже того, видимо, в ней действительно ничего такого не было и Барнс просто был не в духе. В том самом настроении не-подходите-ко-мне-я-всех-размажу-о-стену. Знала бы, чем это чревато, позволила бы этому старику лечь спать куда раньше. Оставшись стоять на месте, я решила пронаблюдать, как он поведёт себя дальше. Взяв стакан, он за раз опустошил его, поджимая губы. Баки было прекрасно известно, что я стою и ожидаю продолжения, ведь обычно он не огрызался ни с того ни с сего. Переведя на меня беглый взгляд, он встретился с вопросом и предупреждением. — Может, подумаешь сегодня о покупке платья, а не о шампуне? Завтра уже церемония, а я даже не знаю, в курсе ли ты, — уже спокойнее произнёс он, а я вскинула брови, вовлекаясь в этот заурядный разговор. — Сбавь-ка обороты, мистер Барнс. Я тоже не видела костюма в нашем шкафу, — напомнила я. — Но тебе известно, что мы с Сэмом сегодня пойдём за ним, когда он приедет. А я не в курсе, каковы твои планы. Ты молчишь так, будто бы вчера, сегодня и завтра — обычные дни. — А мне стоит давиться порхающими бабочками? В чём проблема? Мужчина взглянул на меня обжигающим, пылким взглядом. Он будто бы решал, стоит ли осмелиться и произнести свои мысли вслух. Баки выглядел так смело, но в то же время неуверенно, что мне стало вдвойне интересно, что это за всплеск эмоций. — Ты будто бы не заинтересована во всём этом. Будто это нужно только мне и делаем мы это ради меня, — произнёс он, и я поняла, что он медлил лишь из-за понимания, насколько нелепы его собственные остережения. Тем не менее, говорил он всерьёз. Впечатляло, что он действительно допустил мысль, будто бы меня можно заставить сделать что-то подобное против моей воли. — Уж прости, не всем предписывают обязательных психотерапевтов, которые помогают с раскрепощением эмоций, — напомнила я, разводя руками. — Я вернулась домой, к тебе. Покинула убежище, но никак не ожидала, что всё действительно завертится в таком темпе. Барнс хотел что-то сказать, но я выставила ладонь вперёд, затыкая его жестом. — Мы антисоциальны, по жизни одиноки и обделены любовью, так что странно, что ты ждёшь мгновенного ликования, — напомнила я, смело оглядываясь как на его, так и на своё прошлое. — Трудно так просто и сразу выйти замуж, когда знаешь, что в любой момент можешь быть убита или оказаться в тюрьме. Эти слова пронзили тишину, отражаясь от всей мебели и втекая мощными потоками в уши. Вот где крылась истина, которую мы игнорировали или же к которой относились слишком легко, непринуждённо. Мы оба хотели свадьбы именно сейчас, потому что знали, что впереди — только смерть и расплата. Снова мрак, на который я подписала нас, но который наконец-то был во благо. Да, неприятный и саднящий, но нужный и справедливый. Этого уже не избежать; механизм был запущен. Если бы не эти давящие, серьёзные последствия после серьёзных проступков, Баки бы тоже никуда не бежал и не торопил бы меня. Он остерегался всё того же: вновь остаться в одиночестве, зная, что будет со мной. — Думаю, если ты поскорее решишь, как заявишь о себе и что будешь делать, то появилось бы хоть какое-то понимание о том, что будет дальше. Ты уже решила, как поступать? — поинтересовался Баки, а голос его звучал немного утомлённо. — Почему ты так спешишь избавиться от меня? Мы оба знаем, что меня наверняка ждёт, так почему не можешь заткнуться хотя бы ненадолго и сделать вид, что всё нормально? Я не против свадьбы, я просто пытаюсь делать вид, что каждый день действительно обычный, а не, возможно, последний, — взорвалась я. — Потому что я хочу знать, когда опять останусь без тебя, — озвучил мою догадку Баки, а вся эта грёбанная история с шампунем тут же померкла. — По-настоящему останусь. В какой момент мне придётся мириться с мыслью, что тебя нет рядом, а может, и в живых, потому что ты послушалась меня, кретина, который умудрился сказать, что тебе нужно исправляться. И после разъяснения, добиться которого оказалось не так-то тяжело, стало окончательно ясно, что с ним. Баки действительно был уверен, что я согласилась на это из-за него. Из-за того, что когда-то он говорил мне, что я перешла все границы. Что мне нужно сдаться, и он сам готов сдать меня, лишь бы всё прошло гладко. Конечно, его мнение имело значение, и я помнила о нём, но мы снова возвращаемся к тому же: меня невозможно было заставить сделать что-то подобное против моей воли. Когда-то мы столкнулись с одной проблемой, но наши подходы и пути разрешения разнились. Баки частично излечился в Ваканде, избавился от программы, что толкала его на зло. Моя же «программа», что до сих пор пробуждалась, оказалась сильнее и настырнее. Да и я слишком затянула, чтобы просто поехать в другую страну и излечиться народной медициной или с помощью навороченного подхода. И только собственное упрямство, опоздание и осознание привели меня к тому, что и как сейчас происходит. А он, по привычке, пытался обвинить себя, ведь обычно люди не вредили себе столь серьезно самостоятельно. Многое в Баки так и оставалось исконным, неизменным. Покачав головой, я подошла к мужчине, но он опустил взгляд на опустошённый стакан, по гладким стенкам которого ещё скользили последние капли. Одной рукой он опирался на стол, наваливаясь на него телом. — Посмотри на меня, — потребовала я, но он промолчал и никак не среагировал. Я хотела самостоятельно поднять его лица, но бионическая рука с привычной силой и хваткой перехватила мою, сдавливая запястье. Это был рефлекс. Защита от врага, попытка отстраниться в момент злости, да что угодно, но рефлекс. У меня тоже они были, так что в этом мы оказались похожи. По коже побежал холод, но не от касания металлический пальцев, а от серых верёвок, что обвили мои руки, повторяя узоры змей. Медленно, течения поползли к Баки, стискивая спиралью и его протез. Эта серая настойчивая масса, словно тернии, связала нас. — Посмотри на меня, Бак, — ещё твёрже произнесла я, всё же заставляя его поднять ожесточённое лицо. — Я рискую не из-за того, что ты сказал мне сделать это, а потому, что я сама всё решила. И я готова к последствиям. Глаза Барнса переключились с моих губ на наши руки, сдавленные верёвками моей силы. Словно опомнившись, он ослабил хватку на моём обездвиженном запястье, а серость тут же испарилась, превращаясь в лёгкую дымку. — У меня есть план. Ещё тогда, до моего побега, Ник Фьюри сделал мне одно предложение. Как только мы поженимся — а это будет уже завтра, так что возьми себя в руки, чёрт возьми — я снова позвоню ему. Тогда я отказалась, но сейчас готова сотрудничать и выполнять задания, если это всё ещё актуально. Фьюри сказал мне, что если я соглашусь, то это здорово поможет и приукрасит моё личное дело. — Спасёт от заключения и презрения? — хмыкнул мужчина, качая головой. — Меня никто не презирает, следи за языком, — парировала я. — Но да. Возможно, у меня есть шанс на реабилитацию. Всего несколько заданий от Фьюри — и я восстановлена. — Ты говорила, он предлагал тебе стать главой новых Мстителей. Тогда ты сказала, что это дурная затея и ты устала от геройства и сражений. Что не будешь няней для не пойми кого, — напомнил Баки, и что-то подобное действительно всплыло в моей памяти. — И я всё ещё так считаю. Кого-то из них это геройство сломает, кого-то — убьёт. Это заведомо провальная идея. Но теперь это действительно ценная возможность, которую нельзя упустить, — отчеканила я. — Есть возражения? Барнс взглянул на меня с сомнением. Разумеется, мы имели дело с риском и не могли утверждать, что всё однозначно, так что можно было дискутировать часами. Но где-то в глубине Баки тоже понимал, что, возможно, это единственная возможность, благодаря которой мы останемся в выигрыше. Я — живой, а он — со мной. Ничего не ответив, он слабо качнул головой. Его бионическая рука всё ещё не отпускала мою, так что мы говорили, будто бы застыв в рукопашной схватке. Сжав мою руку в кулак, он поднёс её к губам, едва касаясь. Горячее дыхание окутало костяшки, отогревая от холода вибраниума и силы. Этого мне было вполне достаточно. В дверь раздался стук, звук которого разрушил те невидимые границы, которые отделяли нас с Барнсом от всего окружающего. Я вырвала руку из его, но в жесте этом не было ничего злого и яростного. Пока тот ещё не опомнился — вероятно, мы оба впервые за долгое время ощутили эту странную связь, что может возникать между нами во время особых эмоциональных всплесков — я отправилась в прихожую, единожды оглядываясь на Баки и проверяя, почувствовал ли он то же самое. Добравшись до двери, я, не глядя в зрачок, отворила её, глядя на людей, которые пришли к нам. Мне хватило одного беглого взгляда, чтобы распахнуть дверь на полную и удивлённо вскинуть брови. На пороге стояли Ванда и Сэм, хотя, как нам было известно, Максимофф должна была позвонить мне в середине дня, чтобы мы встретили её в аэропорте, а Уилсон говорил, что прилетит ближе к вечеру. Но вот, противореча самим себе, эти двое стояли передо мной, натянув приветливые, праздничные улыбки. Почему-то радости давались им несколько проще, нежели нам. Я слишком давно не видела Сэма, с того самого дня, когда он принял звание Капитана Америки и уже через несколько часов стал считать меня мёртвой. При этом мужчина нисколько не изменился: всё та же блестящая, не тронутая морщинами кожа с шоколадным отливом, короткая стрижка, идеально выбритая борода и слегка прищуренные, почти чёрные глаза. Он оголил белоснежные зубы, а вид у него был такой, будто он вот-вот разразится возгласом на футбольном матче. Нежданно, но он был в гражданской одежде, лишённой хоть каких-то деталей, которые могли бы намекнуть на его деятельность. Простые тёмно-синие джинсы, невзрачный светло-серый свитер. В правой руке он сжимал вытянутую сумку с вещами, а другой держал вешалку с костюмом, который перекинул через плечо. Ванда, за то недолгое время, что мы были разлучены, здорово посвежела. Не осталось той тёмной тени, что скользила по её чертам, той угловатости и чрезмерной серости. Её кожи вновь коснулся румянец и будто бы золотистое сияние. Светло-рыжие волосы, шелковистые и слегка волнистые, спадали на грудь ржавым дождём. Под глазами не было мешков, а вены не огибали веки паутиной. К ней вернулось пристрастие к простой, практичной одежде. Серые джинсы, чёрная кофта по тонкой фигуре, красная рубашка в клетку с подвёрнутыми рукавами — ничего лишнего и особо примечательного. — Вы рано, — подметила я, пропуская их внутрь. Я же отметила, что мне следует приодеться, ведь футболка для сна, в сочетании с джинсами, найденными непонятно где и взятыми непонятно откуда выглядели не шибко празднично. Волосы, которые не успели досохнуть и, по идее, источали феромоны, тоже не слишком вписывались. А я должна была выглядеть превосходно. Потому что завтра моя свадьба, а вид меня «воскрешённой» должен кричать о том, что всё наладилось и жизнь движется дальше, причём на совершенно иной лад. — Сегодня очень плотная программа. Нужно многое подготовить, обговорить, помочь вам, — объяснилась Ванда, легко приобнимая меня и проходя внутрь, оглядываясь. На её плече висел плотно набитый рюкзак, который она оставила в прихожей. До меня дошло, что они оба впервые находятся в нашей квартире, к которой мы уже привыкли и в которой провели запредельно много времени. — Мне не терпелось убедиться, что Бак не обманывает меня, — добавил Сэм, имея ввиду опровержение моего искусного обмана. — И поздравляю. Это было неожиданно. Вообще всё, что вы сказали. Кстати, говоря о Барнсе, он как раз вышел ко всем, расправляя плечи и оглядывая наших гостей. — Вы рано, — произнёс он, повторяя мою мысль. Сэм подошёл к нему и пожал руку, обнимая. Похлопав Баки по плечу, он усмехнулся, когда тот совсем слабо повторил этот жест, деловито откашливаясь. — Где нам бросить свои вещи? — произнёс Уилсон, покидая прихожую раньше всех и начиная заглядывать во все двери. Когда мы обсуждали детали, то сказали, что Ванда и Сэм могут остановиться прямо у нас, ведь, по сути, это заняло бы всего две ночи. В худшем случае три. Наша квартира была маловата для жизни вчетвером, но работая на миссиях, мы уже привыкли тесниться. Когда оба гостя согласились остаться у нас, было решено, что мы с Вандой займём спальню, а Баки с Сэмом смогут поспать в гостиной. Из-за отсутствия какой-либо мебели помимо телевизора, там было достаточно просторно, чтобы просторно расстелить постельные места. Вообще-то, в подобном решении было прилично плюсов. Например, подобное расположение являлось самым изощрённым видом девичника и мальчишника. Два парня могли обсуждать свои дела в комнате, а мы — в своей. К тому же, от всего этого веяло какой-то атмосферой тех самых подростковых ночёвок или тусовок, которые затягивались слишком надолго. Для нас, людей, которые много работали физически и общались с людьми, а после шли домой и наслаждались тишиной — и так много лет, причём довольно циклично — это было что-то новое и незаурядное. К этому добавлялась и традиция, что жених не должен видеть свою невесту перед свадьбой. Их ночи должны пройти отдельно друг от друга. Конечно, мы не были суеверными и избегали большинства традиций, а ночью или с утра мы всё равно могли встретиться, но это разграничение могло пойти нам на пользу. Обострить чувства, дать подумать, соскучиться, подготовиться и заинтриговать. А ещё — сменить обстановку. Баки мог провести время с Сэмом, которого наконец подпустил к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, а я могла побыть с Вандой, с которой мы совсем недавно отказались от злодейства и противостояния всему миру с его понятиями. — Тут на удивление уютно, — тихо произнесла Ванда, когда парни прошли вперёд. Баки повёл Сэма в гостиную, а мы прошли чуть дальше, чтобы девушка могла оставить свой рюкзак и осмотреться в спальне, где нам предстояло провести ближайшее время. — И прямо витает напряжение. Я пропустила девушку вперёд, прикрывая дверь, чтобы поскорее переодеться и покинуть квартиру, отправляясь на поиски платья. — Баки стал торопить меня с расплатой за преступления и обвинил в том, что я не хочу этой свадьбы. А я восприняла это так, будто бы он гонит меня и хочет поскорее избавиться, — прошипела я, стягивая джинсы и подходя к шкафу. Ванда, избавившись от рюкзака, уставилась на меня с лёгкой улыбкой. Она покачала головой, присаживаясь на край кровати, которую Баки предельно аккуратно заправил. Так, что ни на подушках, ни на покрывале не осталось ни одной складки. — Оказалось, что он просто решил, будто бы я решила выйти замуж только из-за него и что готова признать за всё вину и принять наказание только из-за него. Подумал, что его словами и мыслями я стала рушить свою жизнь, а, кто знает, может убивать себя, — продолжила я, надевая чёрные бархатные брюки. — Очень на вас похоже. Один винит во всём себя, а другая прибегает к максимализму, — отозвалась Ванда. — И что, вы пришли к согласию? — Абсолютному. Но я думаю, что нам нужно поскорее убраться отсюда, пока он не надумал ещё чего. Уж прости, что не предлагаю чашечку кофе, он у нас всё равно закончился, — произнесла я, меняя футболку на искусную блузку, которую отыскала в одном из магазинов. Я как раз намеревалась снова посетить его, надеясь отрыть платье, подходящее для церемонии. Блузка тоже была из плотного бархата. Мягкого, настоящего, приятно прилегающего к коже. Она была точно по фигуре, облегая талию и грудь, на мелких жемчужных пуговицах, сияющих на солнце перламутром. Квадратный вырез облегал бледную шею и ключицы. Рукава, как у платьев в восемнадцатом веке, были свободными и собирались гармошкой у запястий. Она была прекрасна в своей простоте, но в то же время — в редком фасоне. Подчёркивала цвет волос и скрывала татуировки на исхудавших руках. — Волнуешься? — поинтересовалась Ванда, наклоняя голову вбок и рассматривая, как я разбираюсь с завязками на рукавах. — Обычно мы не говорим с тобой о таких вещах, — напомнила я. Мы действительно никогда в полной мере не обсуждали наши отношения — мои с Баки и её с Виженом. Мы знали, что у нас есть мужчины, которых мы любим и с которыми проводим большую часть времени, которым посвящаем мысли, но никогда не говорили об этом просто потому, что знали, что не были бы с ними, если бы они того не стоили. Отсюда шёл вывод, что были чувства, уверенность, отношение, как к чему-то родному, дорогому, близкому, незаменимому. В нашем понимании иначе и быть не могло, потому мы и не обсуждали это. Но сейчас многое изменилось. Вижена больше не было, отчего мы не говорили о нём вовсе. Если его имя и проскользало, то в формате воспоминаний, а вслед за ним просачивались и мысли о том, что он был важен и хорош собой. Баки же был жив, что помогало нам двигаться дальше. Уже на завтра у нас назначена свадьба с церемонией, которая подтверждает, что мы что-то значим друг для друга, так что пора было привыкать говорить о чувствах чуть более открыто. — Нам что, запрещено? — лукаво улыбнулась подруга, а я немо согласилась с тем, что глупо не говорить о чувствах, новостях и мыслях относительно того, кто вот-вот станет твоим мужем. — Он волнуется куда больше моего. Я будто была готова к этому, пусть и не готовилась. Приняла и стала что-то делать, полностью смирившись, что у нас может быть реальная свадебная церемония и что мы перешли на новую ступень, — призналась я. — А его это беспокоит, как молоденькую невесту, да простит меня Барнс. — Это мило. И трогательно. — Трогательно? — поморщилась я, переспрашивая, хотя поспорить не могла. — Наверное, это нормально, пусть и неожиданно. — Так и должно быть. Всё это и должно быть необычным, новым. До вашей последней встречи вы вряд ли обсуждали свадебные и семейные вопросы. Даже не думали об этом. А теперь вы начали делать это, причём часто и много. Подобные события просто обязаны открывать людей с других сторон, — высказала свои мысли Максимофф. — Он много шёл к тому, чтобы научиться открываться, и просто делает это. — Поразительный мужчина, — вздохнула я, закрывая дверцу шкафа и прислоняясь к ней. — Нам надо раздобыть платье до вечера. Практически сразу после этих слов я потащила Ванду из квартиры. Сэм, под внимательным, надзирательным взглядом Баки, лазал по ящикам нашей кухни, будто бы проверяя наше хозяйство и уровень жизни. Он хотел знать всё, но, вероятно, не из-за любознательности, а из-за того, что знал, с каким трудом Барнс открывается ему. О ящиках на кухне вообще не могло быть и речи. — Может, мы хотя бы выпьем пива вечером? — окликнул Уилсон, когда я уже обувалась. Странно, что он спрашивал с такой надеждой, пусть сейчас было только утро, и мы по-любому успели бы это сделать. — Постараемся вернуться вовремя, — пообещала я, встречаясь с Баки взглядами и подмигивая ему. — Вообще-то, у нас с тобой сегодня тоже есть, чем заняться, — напомнил ему Барнс, не находя во мне спасения. Он всего лишь отвык от своего друга, который умел радоваться и подкалывать, есть на то повод или нет. Разогнувшись, удостоверилась, что Ванда уже готова идти. — Славно, я проставляюсь. Считайте, это мой подарок, — сообщил Сэм, прекрасно зная, что мы вообще просили обойтись без подарков. — Что? Я живу на скромную зарплату госслужащего и помогаю Саре. — Сара? Это, типа, подружка? — полюбопытствовала Ванда, натягивая рукава на руки. — Упаси дьявол, всего лишь сестра, — отозвалась я, отпирая дверь. — До скорого! Мы покинули квартиру и вскоре оказались на улице. Максимофф сразу поинтересовалась, в какие салоны нам предстоит зайти и как далеко они расположены, но я мгновенно разрушила все её представления, категорично заявляя, что мы не будем ходить по салонам, где задирают беспощадные цены за дешёвую белую ткань, которую наденут единожды за всю жизнь. В городах вроде Праги было воистину много магазинов, пусть и не сетевых. Они представляй из себя небольшие помещения, завешенные товарами на любой вкус. Возможно, они походили на барахолки, но таковыми не являлись, ведь даже на барахолках не попадалось вещей такого качества. Ручная работа, неизвестные мастера со всего мира, изредка что-то брендовое, но давно устаревшее или снятое с производства. За счёт таких магазинов и существовали люди, которые относились к одежде как к важному атрибуту для жизнедеятельности, а не просто необходимости для прикрытия наготы. И именно в такое место я повела Ванду, зная, что ей не может не понравиться. Недалеко от моего магазина — сейчас он был закрыт и вряд ли откроется ближайшее время из-за количества вопросов и событий, с которыми нам предстоит разобраться — располагался один из тех, о которых я говорила. Мы свернули на нелюдимую улицу, а оттуда — прямиком в один из дворов. Над одной из дверей красовалась поблекшая, желтоватая табличка с неизвестным мне слове на чешском, но именно туда нам и нужно было. Если верить моему опыту, то там можно было найти что угодно и для чего угодно: диско для похода в клуб, неон и парики для поездки в место вроде Мадрипура, винтаж для встречи с умирающим родственником-миллиардером, русские платки, гжель, наряд для свадьбы, своих или чужих похорон. В общем, что угодно, если приходить с запасом сил, терпения и фонтаном идей. Когда мы вошли, колокольчик не оповестил о нас в силу своего отсутствия. В нос ударил приторный запах чёрной ванили, сладкой колы и вишнёвого парфюма. Последнее точно принадлежало хозяйке этого заведения, которую звали Ханна. Она собирала вещи со всего города, а порой привозила из Германии, после чего собственноручно ночами рассовывала по свободным кусочкам. Не то чтобы мы много общались, но я провела здесь достаточно времени, чтобы что-то да выяснить. Пол здесь был старым, мраморным, но мечтами раскрошенным и приклеенным обратно бетоном или гипсом. Чёрно-белая мозаика тянулась от самого входа до двух примерочных, одну из которых я намеревалась оккупировать. Потолок, явно ещё более старый и облупленный, со странным рельефным, графичным узором, был украшен огромными розовыми люстрами в каком-то стиле между бохо и Великим Гэтсби. На стенах, от пола до потолка, в три ряда висели самые разные вещи в едином размере. Простые белые рубашки, накидки, напоминающие кружевные скатерти, изнизанные разноцветным бисером топы, замшевые куртки с бахромой на спинах, джинсовки с паетками и заклёпками, туники всех цветов радуги, платья в полоску, горошек, морской огурец, куриную лапку, цветочек или просто градиентные. Пёстрость всего окружающего сперва резала в глазах, а потом вдохновляла и манила для исследования. На полу, под всеми тряпками, стояли яркие туфли на высокой платформе, кеды с коллекционным дизайном или неоновыми шнурками. В центре магазина — круглый стол приличного диаметра, заваленный стопками прочей одежды, включая юбки-карандаши и потёртые джинсы с низкой посадкой. За прилавком согнулась Ханна, читающая какую-то книгу. Её ярко-жёлтые волосы — вероятнее всего, результат неудачного осветления — были завиты и еле достигали плеч. Помимо нас в магазине было ещё два искателя, которые не нуждались в её помощи. За спиной Ханны располагался стеллаж с ароматами, шкатулками, а прямо перед ней — ящики, набитые безделушками. Плетёные, кожаные, серебряные браслеты, браслеты-цепочки, браслеты из крупных бусин, бисера, ракушек. Кулоны, ожерелья, талисманы, гранёные кристаллы и сверкающие браслеты. Ванда отвлеклась на ящик с подвесками, ощупывая разноцветные камни, будь то пустышки или настоящие минералы, а я направилась к Ханне. Оказавшись напротив и завоевав её внимание, я узнала, что она жуёт жвачку с острым запахом лакрицы. Девушка отложила книгу в сторону, встречая меня улыбкой. Мы виделись с ней на днях, когда Баки был на терапии, а я как раз подыскивала магазины, в которых можно попытать удачу. К слову, это было прекрасным показателем того, что я заинтересована и точно также желаю этой свадьбы. — Je něco, v čem se můžete vdát? * — вопросила я, по-чешски приподнимая уголки губ и многозначительно глядя на девушку. По-английски она говорила весьма плохо, так что мне приходилось практиковать на ней свой ломанный чешский. — Pro tebe? — то ли удивлённо, то ли восхищённо переспросила она, перепрыгивая через прилавок. — Hned to vypustíme. Я удовлетворённо кивнула, а Ханна отправилась на поиски. Вернувшись к Ванде, заметила, как она вертит в руках серебряную цепочку с крупным, необработанным рубином. Поднося его к свету, казалось, будто бы внутри накопились сгустки крови. — Здесь всё похоже на Заковию. Люди, акцент, магазины, — прохладно произнесла Максимофф, зажимая рубин в левой ладони. Другой рукой она взяла такой же оникс. — Могу помочь с переездом, — намекнула я, облокачиваясь. Ванда, обернувшись на Ханну, поднесла обе цепочки к груди. Меж пальцев девушки просочилось алое свечение, мелькнувшее блеклой вспышкой. Она разжала их, и камни упали вниз, дёрнувшись и закачавшись, словно маятники. Максимофф протянула их мне, на что получила вопросительный взгляд. — Думаю, мне тоже стоит сделать тебе подарок, — заговорщически произнесла подруга, сверкая зелёными глазами. — Я заключила в них часть своей силы. Теперь ты. Один тебе, один мне. И нам не понадобится переезд, чтобы быть близко. Я уловила её мысль, ухмыляясь. Она хотела, чтобы рубин остался у неё, а бездонный оникс — у меня. При этом внутри камней осталась бы наша сила. Я не сразу додумалась, как можно передать свою силу украшению, но зато прекрасно представляла, какая мощь окажется в камнях. Положив камни на открытую ладонь, я сконцентрировала на них внимание. Бледный дым, подобно туману, обогнул подвески. Те стали постепенно впитывать его, подобно губкам. Эти два жадных, холодных камня, забрали у меня одну из душ. Теперь мы с Вандой сможем легче находить друг друга и точно знать, всё ли в порядке. Её частица будет со мной, моя — с ней. — Vše připraveno! — воскликнула Ханна со стороны примерочных, заставляя меня сжать камни в кулак и передать Ванде. — Probodni moji kamarádku těmi dvěma kameny, — попросила я девушку, идя на голос и кивая на подругу. — Их всего четыре. Платья, — произнесла Ванда, глядя на вешалки в конце магазина. — Иногда невестам требуются сотни вариантов, чтобы выбрать один. — Я не из таких. И я знаю, куда я пришла. Пока Ванда покупала две подвески, о силе и мощи которой Ханна даже не догадывалась, я скрылась в примерочной, скидывая с себя одежду и разглядывая все варианты. Первый — длинное платье ярко-белого цвета, прямо как лист бумаги. Лёгкая юбка в пол, которая развевается при носке и идёт плавной волной, с вырезом почти что до бедра. Прозрачный верх с толстым белым кружевом, сплетение которого походило на индейский узор; чашки для груди напоминали морские ракушки. У платья была открытая грудь, но при этом закрытая спина, плечи и горло. Рукава расширялись к своему концу. Сгибы локтей и концы рукавов также украшало кружево, а ткань была полностью прозрачной, почти незаметной, но с едва различимым белым оттенком. Фактически, это не было свадебное платье, но оно так походило на него, что вполне могло стать им. Примерив его, я выяснила, что оно немного больше, чем нужно, так что сразу отложила в сторону. Второй вариант — узкое платье прямо по фигуре, ложащееся, как вторая кожа. Корсет на косточках, прозрачная ткань в белый горошек, плечи, туловище и юбка усыпаны мелкими белоснежными цветами. Простое, точно по размеру, но немного пёстрое и слишком уж колющее в силу количества ниток и пришитых цветов. К тому же, слишком много открытой кожи и слишком просвечивают татуировки. С ними оно действительно никак не вязалось, так что его я тоже отложила. Третий вариант — платье, являющееся отсылкой к викторианской эпохе. Кремового цвета, с открытыми плечами, строгим корсетом. От верха до низа талии тянулись сложенные гармошками рюши цвета старого воска. Пышная юбка, необычной длины: впереди чуть выше колен, а сзади стекающая до самого пола. — Оно пышное. Я как принцесса, которая вот-вот упадёт в обморок от малокровия, — произнесла я, распахивая занавеску и в очередной раз представая перед Вандой. — И это просто карнавал, — согласилась она, категорично кивая головой. Тогда я взялась за последний вариант, зная, что не просто так оставила его напоследок. Откровенно говоря, он понравился мне самым первым, но я решила помедлить, чтобы сразу не приникать к нему. Но теперь, когда оставалось только оно, я в нетерпении стянула с себя неудачную попытку неизвестного дизайнера совместить современность и древность. Платье состояло из двух частей. Нижняя — кружевная, почти прозрачная, но с тонкими узорами, складывающимися в цветы и хвойные ветви. До самого пола, закрывающая руки до ключиц, но с открытыми ключицами. Края как рукавов, так и «воротника», плотно прилегали к телу и завершались будто бы колючим кружевом, что выглядело весьма органично. Сверху, на расписную, словно полотно, ткань, надевался однотонный шёлк спокойного белого цвета. Шёлк был плотным, мягким, слегка холодящим. Он струился по телу, как вода и блестел, пусть и в меру, будто жемчуг. Лямки походили на широкие, ослабленные петли, здорово дополняющие кружевные рукава, а от талии тянулся разрез, но столь узкий, что заметен он был только при шаге. Оно выглядело очень сносно. Даже прилично, идеально, к месту. Но куда важнее то, как я себя чувствовала, очутившись в этих тканях. Не скованно, удобно, шикарно. Будто бы это одеяние царицы, в котором она проведёт самую жестокую казнь — казнь над взглядами и сердцами. И уверенность эта шла из ощущения. Из того, как оно сидело и как легки и приятные были любые движения в нём. — Это оно, — произнесла Ванда, а Ханна, снова исчезнувшая за прилавком, подняла взгляд, слегка улыбаясь. — Нет, это правда оно. — Только оно, — кивнула я, приподнимая шёлковую юбку и оголяя ногу. Как раз ту, на которой не было татуировки в виде чернильных разводов. — Я невеста. Это была констатация факта, в которой мы так давно нуждались. Эта мысль могла прийти в голову и быть озвучена только в случае верного решения, так что это было именно оно. Ведь именно в этом платье из магазина, полного безделушек и никак не связанного с торжествами, объятая приторными ароматами чёрной ванили и лакрицы, в двуслойном платье, за день до свадьбы и после пылких откровений с женихом, я называла себя невестой. Уверенно и без сомнений. Я чувствовала себя ею и знала, что, если пойду под венец, то только в этом платье, ведь оно способно сделать меня роскошной. И мне воистину хотелось, чтобы все видели, насколько я могу быть чертовски хороша в свадебном, белом, традиционном платье. — Ты великолепна в нём, Марлен, — заверила меня Ванда, оглядывая со всех сторон и поправляя шёлк. В отражении ближайшего зеркала я поймала её улыбку, которая не была лишена тоски. Потому что она готовила меня к событию, которого не смогла получить сама. Вероятно, она мечтала о белоснежном платье, гостях и церемонии, но единственным её мужем мог быть Вижен. Они не успели, и вот она здесь — помогает мне и проецирует свои мечты на ком-то другом. — Я учусь жить в одиночестве. И нахожу это одиночество умиротворяющим. Никаких срывов, грусти и попыток уничтожить мир, — внезапно произнесла Максимофф, вставая напротив меня. — И меня нисколько не волнует твоя свадьба в том смысле, о котором ты думаешь. — Ты зачастила бывать в моей голове, — подметила я, кивая Ханне, чтобы она поняла, что мы выбрали и готовы совершить ещё одну покупку. Ванда, снова улыбнувшись без зазрений совести и чувства вины, взяла мою ладонь в свою. Я ощутила теплоту её руки и то, как длинные пальцы сжимают мои собственные. Её крупные, блестящие и широко распахнутые глаза поймали мой взгляд. Я давно не сталкивалась с таким количеством тепла, серьёзности, собранности, здравости и умиротворения в чьих-то глазах. — Я готова на всё, чтобы хотя бы у тебя, моей сестры и подруги, всё сложилось, — тихо пролепетала она. Ванда отпустила мою руку, отстраняясь, но тепло её касания осталось со мной ещё ненадолго. * — Есть что-то, в чём можно выйти замуж? — Для тебя? Сейчас отроем. — Всё готово! — Пробей моей подруге эти два камня.