Всё ещё Марлен

«Привет, уважаемая Марлен, чьё второе имя — Исчезновение или Пустословие. Надеюсь, ты уже дышишь горным воздухом или хотя бы движешься к высотам, от которых сначала дыхание сбивается. Уже представляю, как ты беззаботно плавишься в джакузи, из которого валом идёт пар, попивая апероль. А может, и то вино, которое я подарила вам с Баки на свадьбу, если вы ещё не смочили им горло. В любом случае, я трачу бумагу не для того, чтобы тешить твоё эго отдыхающего перед смертью (или заключением в самой охраняемой на свете тюрьме?) человека. Я обещала, что расскажу тебе о том, как сложилась моя жизнь и судьба Ваканды. А всё потому, что ты вечно давала надежды на связь, а после пропадала, убегая от самой себя и людей, которым ты неравнодушна. Не совсем согласна, что это всегда было необходимой мерой, но не мне судить, ведь я законопослушна. А ещё я вредная, да. Чтобы разогнаться, начнём с сегодняшнего дня: дня, когда я запечатала своё письмо в конверт, льстя твоей страсти к бумаге. Я столкнулась с вовсе не королевским днём, а ужасной рутиной в офисе! Мама сказала, что я всё равно не могу прийти в спортивном костюме, потому что я — правитель. Ты старше, так что, может, подскажешь, надо ли королеве вечно слушать маму, или это ни к месту? В общем, я разгребала бумаги, уничтожая большую часть из них. Предложения сотрудничества, развития туризма, экспорт, импорт, брошюрки заводов, которые готовы работать с вибраниумом (хотя им никто и не предлагал), званые обеды и ужины, в списках которых — одни лишь богатенькие наследники. Это что, попытка заключить союз стран через брак? Мы в двадцать первом веке, чёрт возьми! Я села в своё кресло, когда за окнами ещё было темно. И сейчас, когда я пишу тебе, снова смеркается. Это невыносимо. Когда на престоле сидел Т’Чалла, то я редко видела его в кабинете. Он скорее бегал в своём костюме по всей стране и то и дело выпячивал когти. А кто занимался управленческими вопросами? Правильно! Советники. Сейчас же они решили, что всё будет совершенно по-другому. Не думаю, что хочу разглагольствовать о смерти брата. Да и тебя это нисколько не тронет, ведь ты человек декаданства и криминала. Просто скажу, что мы потеряли его слишком неожиданно, быстро, несвоевременно. Король Т’Чалла, брат Т’Чалла и сын Т‘Чалла, Чёрная Пантера и Мститель, стал огромной потерей для всей Ваканды, не то что для одной меня. Кажется, мама чуть с ума не сошла, когда потеряла последнего мужчину нашего рода и любимого сына, добра и чести которому было не занимать. А я просто была опустошена. И до сих пор опустошена, потому что, что бы про меня не говорили, я никогда не стану такой, каким был он. Справедливый, смелый, активный, миролюбивый. Он умел угождать всем и во всех находил хорошее. Ему даже ты нравилась, хотя в ту пору ты была просто невыносима! Недавно я снова слишком чётко ощутила его отсутствие в своей жизни. Когда вернулась с вашей свадьбы, пришла домой и поняла, что не могу выпить с ним хереса за обсуждением того, какими вы оба стали. Я бы рассказала о том, какой простой, но в то же время продуманной была ваша церемония. Про то, что Барнс научился улыбаться, связывать слова и смотреть без удушающей боли и животного страха. А когда бы Т’Чалла узнал о том, что ты сама решила исправиться и познать справедливость, согласилась на свадьбу и стала чьей-то женой, так вообще бы голову потерял. Потому что, когда брат умер, ты была не от мира сего. Впрочем, ты и сейчас не от мира сего, но с прояснённым человеческим разумом. О свадьбе. Для меня реально было честью приехать! Побывать на такой маленькой, значительной церемонии, увидеть нечто историческое и неожиданное. Это было не трогательно, а экстремально. А смотреть на вас после стольких лет — просто услада! Жаль, конечно, что я не смогла остаться, ведь меня ждал королевский долг и мать, для которой моя сохранность теперь стоит выше всего на свете. Даже судьбы страны. Вообще, говорить о Ваканде и том, чем я занимаюсь, уже порядком наскучило, но думаю, что могу пораспинаться ради тебя. Взошла на трон я неожиданно, коронация была, но скромная и тихая. Такая, что повеситься хотелось. Всё-таки я стала королевой из-за скоропостижной кончины молодого старшего брата. Все слишком любили своего вождя и горевали по нему, чтобы в полной мере радоваться новому. И тем не менее, если церемония была небольшой, то объем внезапной работы — огромный. Ты знала, сколько визитов и личных встреч назначено у правителя? А то, что тридцать процентов бумаг приходится подписывать не секретарю, а лично мне, своей рукой? Могла вообще представить, что у меня на рабочем столе лежит целая книга, посвящённая истории королевского гардероба, в которой есть памятка о том, как должна выглядеть я? Даже сейчас вижу эту книгу и мечтаю сжечь. Мне приходится очень много летать. В другие страны, к дальним племенам. Всем нужно внимание, понимание, помощь, финансовая поддержка, распространение ремесла и индивидуального производства. Я жму столько рук, что стала дважды в день мыть их чистым спиртом! Знаю, это тебе точно пришлось бы по вкусу. Но душой тянет меня к вообще другому. Не к гардеробу монашки и боевому раскрасу женщины-вождя, не к полётам, от которых уже укачивает, не к бумагам, за которыми я трачу всё своё время. Я хочу назад, к науке, в свою лабораторию или технический цех. Там бы я запустила проект ещё более скоростного джета с минимальной затратой топлива и электричества, а потом разработала бы программу (на уровне закона, мать его), которая позволит перевести все бумаги в информационный вид. В целом, у меня много идей, ведь наука не дремлет! А когда бы в лаборатории закончились дела, я бы переключилась на новые законы. Так вот, первые из них были бы о том, что королева должна ходить в том, в чём ей удобно, встречаться с теми, с кем ей угодно, и ставить штамп вместо подписи. А ещё чтобы некоторые племена в обязательном порядке познали письменность. Я иду на третий лист письма. Надеюсь, ты не злишься. Впрочем, сама виновата, что пропустила настолько много. Итак, наука. Мы разработали новые компьютеры, средства связи и сами линии передачи связи. Никаких вышек, никаких проводов — только высококачественные волны, которые не ранят людей своим облучением! Мы полностью перешли на электромобили. От успеха этого проекта зависит, как скоро и джеты станут полностью электронными. У нас появилась новая программа внутри Ваканды. Она позволяет совершенно конфиденциально передавать любые данные совершенно бесплатно. Все офисы, предприятия, больницы, муниципальные центры, тюрьмы, образовательные учреждения. У всех есть свои внутренние программы, удобство которых не сравнится с никакими другими. Теперь экономика, ведь это напрямую касается меня. Тут буду краткой и просто скажу, что мы сделали шаг к международным отношениям. А именно, к импорту и экспорту. Экспортируемые нами товары пока что стоят огромных денег, но Америка, Англия, Россия и Китай уже вовсю сотрудничают с нами. Знала бы ты, что случилось, когда на вечернем приёме впервые подали реально русскую водку! Про это расскажу в другом письме. Мы приемлем эмиграцию, но активно ведём переговоры об иммиграции. Честно? Я выступаю против. Потому что, благодаря своей скрытности и отрезанности, Ваканда достигла всего того, что имеет. Никакого влияния со стороны, обязательств, презрения. Мы рады туристам и королевским гостям, нашим знакомым, которые хотят навестить или нуждаются в помощи. Мы готовы помочь миру с преступностью, организовывая не просто тюрьму, а место, где преступникам помогают понять, как сильно они напортачили в жизни. И где убеждают, что нет больше смысла бежать и отрицать вину. В общем, страна процветает, а я тружусь во имя всеобщего благосостояния. Это утомительно и не так круто, как я думала. К уважению и разным привилегиям прилагается слишком много духоты и суеты. Что ж, не буду больше занимать твоего времени и тратить часы медового месяца. Посвяти их своему мужу и покажи, кто в доме хозяин, ладно? Если что вспомню, так отправлю другими письмами. И ещё. Я правда буду ждать ответа. И, вообще-то, вас самих. Ваканда развивается и прощает. Мы всегда рады вам и будем счастливы доказать, что круче любой Швейцарии! С уважением, Её Величество Шури, королева и вождь государства Ваканда. (Так я обязана подписывать любое писмьмо. Смирись и пытайся унять смех. Пока!» Вот, что было в письме Шури, которое она мне пообещала. Его доставили экстренной королевской почтой на имя Баки, потому что я, официально, всё ещё была мертва. Люди в деловых костюмах принесли конверт в квартиру, отдавая в руки лично Барнсу и думаю, что Шури сделала это только из вредности и желания использовать королевские привилегии. Я взяла её послание с собой в самолёт, точно зная, что буду не прочь прочитать его именно там, где меня ничто не отвлечёт. Но я никак не предполагала, что эта девушка испишет мне три листа вызывающих слов, каждое из которых я могла прокомментировать. И ещё, что в нём будет содержаться чуть ли не принуждение к обратной связи. Мне пришлось смириться с обилием злорадства над моими ошибками, изменениями, регулярными исчезновениями и тем, что с моей стороны сочится вечное молчание. А также послушать о том, что теперь я жена, королевская жизнь скучна и невыносима, а покойный Т’Чалла действительно хорошо ко мне относился, что в то время было редкостью. В голове с трудом укладывалось, что моя связь с Вакандой была столь долгой. Когда-то мы были на коронации Т’Чаллы, а теперь обсуждали с новой королевой, его младшей сестрой, его смерть. Мои глаза скользили по уйме воды, энтузиазма, тоски, радости и скорби. И всё же я была прилично польщена тем, что королева прислала мне письмо, открыла второе дыхание нашим отношениям и поддержала меня во всех решениях, начиная с бракосочетания и заканчивая самосудом. Убрав всю едва желтоватую, рельефную бумагу в слегка порванный в нетерпении конверт, я бросила его на столик, прямо на лучи неприкрытого, крайне близкого солнца, сочащиеся через иллюминатор. Оно приземлилось на многочисленные газеты, мелкие и жирные шрифты которых двоились в глазах, а оттого, что все они были перевёрнуты, становилось лишь хуже. Все их Баки скупил в ларьке аэропорта, ориентируясь на заголовки. По крайней мере, так он сказал мне несколько часов назад. С тех пор он с неподдельной суровостью и озадаченностью шуршал пахнущей бумагой, переворачивая страницы и выборочно изучая статьи. И пусть читал он малую часть, делал он это с таким усердием, что я была уверена, будто под его взглядом листы могут воспламениться. Сняв солнечные очки, я вопросительно взглянула на него и звучно прокашлялась, наконец обращая внимание на себя. Из-за шторы вышел стюард с подносом, ставя перед нами по новому бокалу шампанского и тут же удаляясь. Барнс, откликнувшись на нарушенную тишину, оторвался от своего чтива, глядя на меня. — Что пишет Шури? — спросил он, стряхивая газету и откладывая её на столик между нами. — Многое, — отозвалась я, переводя взгляд на прессу. — Что пишут журналисты? Барнс, недовольно хмыкнув, положил бионическую ладонь на стопку бумаг, демонстративно отдвигая на мою половину стола. Я взяла несколько газет, бегло изучая и то и дело натыкаясь на фотографии со знакомыми лицами. «Алая Ведьма после долгого отсутствия была замечена в аэропорту Праги…», «Новый Капитан Америка посетил Чехию и засветился в историческом центре. Предположительно, герой наносил визит Зимнему Солдату…», «Королева Ваканды, Шури, была замечена в Праге. Молодая правительница садилась в машину, находясь под серьёзной национальной охраной…», «Будьте бдительны и осторожны! Проверенные источники сообщают, что видели преступника и террориста, Барона Гельмута Земо, в Праге. Сообщается, что он мог сбежать из заключения и тут же попасть в розыск!», «Неизвестная причина объединила нескольких Мстителей и приближённых к Мстителей в одном городе. Неужели миру угрожает новая опасность?». Я отметила, что, если кто-то и упоминал Баки в заголовке или же статье, то непременно называл его Зимним Солдатом, от которого, фактически, ничего не осталось. Нетрудно представить, как подобное приевшееся прозвище могло злить Барнса, как могло воздействовать на его окрепший, воскресший, собранный по кусочкам разум. До меня дошло осознание, насколько бесчеловечно то, что порой я называла его так в своей голове. Он не знал об этом, никогда не слышал и не читал мысли, но я не могла избавиться от этой части нашего общего прошлого и личности, которую, увы, мне пришлось хорошо узнать. Фыркнув, я отложила газеты, беря в руки бокал и отпивая ледяного шампанского, которое освежало и бодрило в полёте. Судя по времени, проведённому в воздухе, и тому, что нам вновь принесли выпить, вскоре мы должны были приземлиться на посадочной полосе выбранного Земо отеля. Согласно информации в интернете и каталоге, у гостиницы было много гектаров, поля для спорта, свой городок с магазинами, спа и коттеджный посёлок. Преступник-транжир знатно постарался, чтобы обеспечить нам достойный отдых и заставить выбраться из берлоги. — Плохо, что это поддалось такой огласке, — мрачно подметил Барнс, ёрзая в кресле и всё никак не решаясь взять ещё шампанского. — Правительство и службы безопасности могут выйти на тебя раньше, чем хотелось бы. — А разве этого хотелось бы вовсе? — изогнула бровь я. — Мы успели сделать главное, остальное — пустяки. Пусть попробуют схватить меня во время медового месяца. Совести не хватит. — Не думаю, что их будут волновать подробности. — Всё под контролем, Джеймс. Скоро я позвоню Фьюри и запущу протокол защиты героев, если он существует, — заверила я. — Раньше ты не называла меня Джеймс. Стала только после возвращения. Я давно разрешил тебе не называть меня так. — Тебе не нравится? — Просто интересуюсь. — Мне просто нравится пользоваться всем, что мне доступно, включая твои имена. — Вот как? — слегка улыбнулся Баки, облизывая губы. Он делал это крайне редко, но это свидетельствовало о предельной раскрепощённой и чаще всего казалось слишком фривольным. — Брак тоже даёт тебе больше возможностей? — Пока не знаю, — отозвалась я, не скрывая удовольствия. Именно этим я и планировала начать заниматься в недельном путешествии — познанием того, какие привилегии дарует статус жены. Мне хотелось узнать, внесёт ли какая-то бумажка, кольца и церковь изменения в наши взаимоотношения, взгляды, поведение. Останемся ли мы всё теми же людьми и будем ли соответствовать пока что неизведанным, новым стандартам. Меня действительно распирало от любопытства. Пока что мы не успели вкусить новую, совместную жизнь, скреплённую законом и, о дьявол, религией. Прошло чуть больше суток. Всё то время, которое мы провели дома в сборах, там были и Ванда с Сэмом. Потом шумный аэропорт, пусть мы и быстро покинули его, отправляясь к частному самолёту на специальной машине. И вот мы в салоне со стюардом, внимательно следящим за гостями его покровителя-террориста, которых он приказал прикрыть и перевезти в другую страну без проверки документов и штампов. Помимо него с нами лишь отголоски церемонии, приглашённых и свадьбы, факт которой всё ещё звенел в ушах. Как и ожидалось, вскоре нам сообщили о грядущей посадке. Она прошла крайне мягко, лишь с лёгким завыванием двигателей и шорохом колёс, катившихся по рельефному асфальту взлётной полосы. Пока наше воздушное судно лавировало по пустой местности, окружённой туманом и очертаниями тёмно-серых гор, через чуть хрипящие динамики до нас донесли всю необходимую, обыденную при полётах информацию. На часах двенадцать двадцать четыре, температура воздуха двадцать один по шкале Цельсия, тёплый ветер с севера скоростью три метра в секунду и описание разнообразия климата, который крайне напоминал средиземноморской и имел свойство резко меняться из-за горной местности. Ко всему обыденному и привычному для заядлых путешественников прибавилась информация о том, как нам действовать, находясь заграницей, когда это крайне нерекомендовано. Подобная инструкция, к которой явно приложил руку Земо, больше походила на особо строгую миссию, нежели на свободный от забот медовый месяц. Не давать документы в отеле, не арендовать транспорт на настоящие имена, не ввязываться в перепалки, не знакомиться, не выписывать чеки в ресторанах и магазинах, не очаровывать местных и туристов эпатажем, пафосом, тоской, металлическими руками, связями с миром мёртвых и книгой проклятых. Готова поклясться, стюард пару раз запнулся, озвучивая эту строжайшую инструкцию! Не пересекать границ страны, не находиться в аэропортах и дворцах органов власти. Поддерживать легенду о крайне значимых и необходимо конфиденциальных родственников члена правительства США, точное родство с которым даже запрещено озвучивать. Гельмут подготовил всё для нас необходимое, чтобы мы могли отдохнуть и при этом не попасться, опрометчиво не ввязаться в неприятности, проявляя возможную наивность. И при этом он находился в тюрьме, что, кажется, ни на минуту не смутило его и не помешало главенствованию над нашим небольшим отпуском. Мы покинули самолёт сразу с багажом. Его было немного: лишь две спортивные сумки, в которые вмещалось всё самое банальное и необходимое для отдыха. В нескольких милях нас уже дожидалась высокая машина, водителю которой было поручено увезти нас с территории взлётной полосы и доставить в отель целыми и невредимыми. Мы приземлились не в аэропорту, а на полосе небольшого личного предприятия неизвестного пилота. Подле нас не было ни одного боинга — только кукурузники и старые, проржавевшие военные самолёты, которых давно не подпитывали топливом и не позволяли расправить крыльев. Я не сомневалась, что эта аэро-площадка принадлежала какому-нибудь давнему знакомому Барона Земо. Ведь только люди этой категории могли смолчать о нелегальной посадке умершей преступницы и бывшего киллера. Духовно я действительно начинала стареть, ведь вместо скрытности и организации в нашу честь меня впечатлил воздух. Просто чистейший, горный, кристальный, едва ощутимый кожными сенсорами воздух, мигом отбросивший утомление полётом. Вместо того, чтобы рассматривать кожаные сидения авто, которые до сих пор источали приторный аромат новизны, я заглядывалась на горы. Слегка поросшие зеленью, больше походящей на яркие кляксы. Извилистые, тёмные от влажности дороги, слегка заснеженные вершины, преобладающие предупреждающие знаки и совсем маленькие поселения. Особый шарм и умиротворение источал тот факт, что мы оказались в весьма безлюдной местности. Даже если бы кто-то намеренно исках нас, искал по следу и ещё не выветрившемуся аромату, то этому кому-то было бы нужно знатно попотеть, чтобы понять, где мы именно находимся. И всё-таки в этот раз в горах всё было совершенно по-другому. Мы оба были в них добровольно и прекрасно знали, где находимся. Чем дальше мы отъезжали, тем больше поселений встречалось нам по пути. В горах и на холмах красовались бревенчатые сооружения, слегка напоминающие русские избы, но всё же переделанные под здешние рельефы и погодные условия. Вдали, подобно муравьям, метался скот или светловолосые жители. Дорога становилась всё извилистее, таблички с названиями населённых пунктов участились, всюду висели предупреждающие знаки о склонах, градусах наклона дороги и о крутых поворотах. Нашу габаритную чёрную машину изредка заносило, но не критично. Мне подумалось, что ездить спокойнее нашего здесь вовсе невозможно. Исходя из пейзажей и картин, что рисовались передо мной по дороге, я предположила, что наша гостиница, спрятанная в горах и поодаль от весьма крупного города, будет походить на охотничьи угодья с каменными печами, закрытой на сезон лыжнёй, чем-то вроде тира и прочими северо-горными развлечениями, но последний крутой поворот разрушил все мои ожидания, в очередной раз напоминая, что организация полностью лежала на плечах Барона Земо. И в этом случае именно Барона Земо, а не кретина-Гельмута. Прохладное солнце освещало облагороженную пустошь и удивительно равнинную местность. Как хвойные, так и лиственные деревья горели всеми оттенками зелёного и шелестели на усилившемся ветру. Прямо перед громоздким, светлым, каменным зданием, походящем на дворец эпохи романтизма, распластались сады. Было в них нечто райское, нечто неприлично английское и фантазийное. Искусно выкошенные газоны с травой определённого сорта, лабиринт из кустарников, небольшой фонтан, вода в котором на солнце отливала плавленым золотом, фигурные и округлые клумбы с ровными, светлыми камнями по краям. Опираясь на собственную начитанность, я бы заявила, что этот сад точно был из тех, по которым часами гуляли герои Джейн Остин или Вирджинии Вульф. И эта искусственная гладкость смотрелась крайне фаталистично на фоне рваных, не повторяющих друг друга гор, которые окружали обширную территорию гостиницы. Провезя нас параллельно садам, водитель высадил прямо у парадных дверей, а там к нам тут же пристала темноволосая женщина в чёрном деловом костюме. Она приказала отнести наши вещи в номер, отдала Баки потёртый бронзовый ключ, а после вручила нам уже заполненные бумаги о регистрации. Земо позаботился и о том, чтобы мы не торчали у стойки, обманывая работников гостиницы и объясняя, почему они не увидят наших документов. Женщина объяснила нам, как добраться до номера, пожелала приятного отдыха и испарилась, словно её и не бывало. Повышенная деловитость и краткость дали мне понять, что вряд ли мы ещё когда-то с ней увидимся. Наши вещи уже вовсю неслись в номер, чтобы оказаться раньше нас самих, а мы тем временем только ступали на порог временного пристанища, который и рядом не стоял со съёмной квартирой в Европе, нашим жилищем в Праге или же тем домом, который визуализировала для нас Ванда. Я бы поставила Резиденцию Гланс — так называлось это место — на один уровень с небоскрёбами давно покинутого Нью-Йорка. Та же роскошь, но совершенно другое направление и исполнение. Зайдя внутрь и ощутив едкий запах лимона и ванили, увидев тёплое, но малочисленное освещение, уткнувшись взглядом на роскошную широкую лестницу с узкими, мелкими ступенями, я ощутила, что нахожусь на своём месте. По-настоящему на своём, куда вписывалась как духовно, так и физически. Мраморный пол с замысловатыми узорами источал холод и делал холл ещё больше. Широкая лестница, подобная дворцовым, округлялась и расширялась в основании, напоминая подиум. Искусные чёрные перила с золотистыми крючками и завитками, молочный мрамор на громоздких стенах и квадратные, толстые, мощные колонны с тонкими, объёмными изображениями каких-то сцен. Где-то за лестницей совершенно меркла стойка регистрации и люди в изумрудных одеждах, стоящие за ней. У стен, между широкими округлыми арками, стояли напольные горшки с ухоженными, слегка голубоватыми декоративными ёлками. За каждой из арок скрывалось какое-то помещение: общая гостиная, вечерний ресторан, кофейня для завтраков и бранчей, музыкальный и кино залы, музей, посвящённый истории близлежащего города, спа и прочие вещи, которые я увидела слишком уж бегло. Задрав голову, я увидела потолок с околоангельской лепниной, два открытых этажа с толстыми перилами и панорамные окна над самой крышей. Холл напоминал амфитеатр, окружённый дырявыми этажами с номерами, которых тут было не так уж много. Впрочем, думаю, их количество и так приносило достойную прибыль. Здесь было совершенно тихо. Не играло никакой музыки, не перекатывалось фортепианное звучание. Только шаги, приглушённые голоса персонала и гостей — сливаясь, они так напоминали те, что были в моей голове — шуршание одежд, тяжёлые шаги и слишком далёкое бренчание посуды и бокалов. Органами чувств тут овладевали яркие запахи. Тишина создавала непринуждённую, по-дворянски умиротворённую атмосферу имения. Приглушённый свет не резал глаза, а только концентрировал внимание на архитектурных решениях. Внутри было немного прохладно, но даже в этой прохладе было нечто, что мне крайне симпатизировало. Покончив с изучением территории, мы пошли к пустующей лестнице, касаясь неприкрытого ковром, гладкого камня обувью. Многочисленные ступени на лестницах вроде этой имели особое влияние — поднимаясь по ним, ты чувствовал себя всё более и более возвышенно над другими. И когда в гостиницах встречалась такая роскошь, было совершенно не жаль отсутствия лифта. В любом случае, его существование разрушило бы всю ту атмосферу, которую излучало это место. Вся эта роскошь ужасно мешала мне концентрироваться на новой модели поведения и на новых предпочтениях в жизни. Стабильность, ответственность, жертвенность, официальность и пагубная справедливость. В резиденциях, поместьях и дворцах вроде этого, упрятанного в снежных горах, определённо не было места для чистейших душ, простоты и скудности. Здесь хотелось поддаваться искушениям и царствовать, ликуя. — Как тут всё вычурно, — подметил Барнс, хотя ни в его голосе, ни во взгляде не было особой неприязни или неодобрения. В любом случае, подобное исключительное мнение оскорбило мои чувства. Мысленно я восхваляла Земо за то, что его выбор не остановился на деревянных охотничьих угодьях с лыжнёй. — Заткнись, Барнс. Сделаю вид, что не слышала этого. На нашем — третьем и самом высоком этаже — как и на любом другом, не было ковров, которые тоже пришлись бы некстати. Коридоры, кружащие над холлом, пустовали и в них не было ни одной души. Мы беспрепятственно добрались до двери с нужным номером — высеченным и опылённом бронзой. Баки, взглянув на меня, открыл дверь, закрытую на два оборота. Щелчки раздались эхом, петли едва скрипнули и тусклый свет упал на наш номер. Прежде чем у меня появилась мысль, что пришло время зайти, Баки, с подозрением и недоверием осмотревшись под сторонам, подхватил меня. Моя израненная голова и не меньшая нервозность позволили мне подумать, что он вот-вот нападёт на меня, но на деле он, как прилежный муж, поднял меня на руки, самостоятельно переступая порог. И пусть не нашего настоящего дома, а всего лишь номера в гостинице, жест этот не был лишён смысла и излишней традиционности, которой я никак не ожидала. — Зачем ты это делаешь? — поразилась я, чувствуя, как от чёрной кофты Барнса пахнет одеколоном, которым он пользовался в исключительных случаях. Мужчина зажёг свет, звонко захлопнул входную дверь и лишил меня возможности осмотреть наше временное жилище. Он так и не опустил меня, неся в неизвестном для нас обоих направлении и позволяя видеть лишь обрывки номера. Светло-оливковая стена с картиной маслом, продолговатый серый комод, походящий на антиквариат, округлая ваза, полная сухоцветов. — Делаю всё, как надо, — отозвался Баки, внося меня в уже другую комнату. Скорее всего, в спальню. Он встал одним коленом на матрас, опуская меня. Мне показалось, будто бы он отпустил меня падать над пропастью, ведь кровать оказалась настолько мягкой, что пружины здорово прогнулись над нами, скручиваясь. От этой запредельно слабой плотности я впилась руками в его предплечья. Так, будто бы если мы падали, это бы как-то уберегло нас. Я выбросила из головы мягкость кровати, сосредотачиваясь на нависающем сверху Барнсе, который ещё умудрялся что-то говорить. Только теперь, когда мы были совершенно одни, вдали от дома и всех знакомых, он позволил себе по-настоящему поцеловать меня. Но даже будучи со мной один на один, он сделал это слишком вежливо. Будто бы мы не мечтали об этом уединении и не были лишены первой брачной ночи, спя с разными людьми. — Мы обручились, у нас была церемония, у нас медовый месяц, — перечислял он, снова целуя меня и подбирая слова. — Всё, как нужно и всё обычно, как мы и хотели. Если откинуть окружающее нас богатство, то мы действительно старались делать всё по-обычному. «Как нормальные, простые люди» — так мы выражались, не боясь, что в этих словах может быть слишком много самомнения. Мы ехали, немо договариваясь не встревать в драмы, не нарушать законы, не привлекая внимания. Я даже подобрала самую непримечательную, почти что обычную одежду, какую обычно носят женщины и путешественницы. Но благо, что я взяла с собой одно вечернее платье, в котором непременно есть смысл выйти на ужин в ресторан Резиденции Глос. Поведение, внешний облик, времяпровождение — от всего сочилась классика и обычность. И именно эти два понятия резонировали с привычными нам вещами и вносили экзотику. — Мы могли бы взять брошюру с маршрутами, найти гида-экскурсовода, отведать национальной еды, — перечислял Баки, в перерывах целуя меня и, признаться, принося истинное наслаждение. Печалило то, что я не успевала отвечать на эти быстрые касания губ о губы. — Мы надели бы самые простые свитера и сделали бы фотографии на телефон. А потом выставили…не знаю…на Фейсбук. — Дьявол! У тебя есть Фейсбук? — брезгливо произнесла я, понимая, что порой сталкиваюсь с абсолютно неизвестным мне Барнсом, который поступал диаметрально противоположно ожидаемому. — Да. Он закрытый, и там один друг — Сэм, — поделился мужчина, но сделал это так, будто бы в этом действительно было нечто постыдное. И, вообще-то, для социопатов, вечно скрывающихся в уединении, это действительно было так. Баки снова поцеловал меня, но я, пересилив себя, отстранила его, упираясь ладонями в его каменную грудь и слегка отталкивая. — Перебор с обычностью, — призналась я, сталкиваясь с вопросом в его глазах. — Прямо слишком обычно. — Все эти семейные хлопоты и времяпровождение? — переспросил он, а меня чуть ли не передёрнуло от слова «семья» из его уст, хотя я слишком давно считала нас ей. Думаю, ещё во времена войны и задолго до победы над Таносом. — А ещё эта одежда. Ты вообще видишь, в чём я? Это грёбанные джинсы и свитер! — Я заметил. Тебе к лицу. — Врешь, — с прищуром произнесла я, толкая Баки. Мужчина перекатился на соседнюю сторону кровати, садясь и изучающе глядя на меня. — Ещё это выражение. «Медовый месяц». Причём тут месяц и мёд? Мы — это вообще о другом. — И эта кровать. Слишком мягко, как на облаке, — кивнул он, а я села возле него, поправляя немного растрёпанные волосы. — Придётся спать на полу, — изрекла я, но без капли сожаления, ведь это уже вошло в привычку. Слишком уж часто Баки спал на полу, уходя в ночи, переполненные кошмарами прошлого. А я верно следовала за ним, считая это своим долгом. — Это точно, — согласился Барнс, чем жутко угодил мне. — И тебе не идёт романтичность, — произнесла я, поднимаясь на ноги и оглядывая нашу просторную спальню. — Извини? — Извиняю. Просто…слишком много романтики. — Ты — моя жена, — напомнил он, а меня вновь чуть не передёрнуло от такой лексики. — Это лишь одна грань моей личности. Ты мой муж и, поверь, никогда ты не был столь романтичным и безнадёжным. — Ну, я попытался, — пожал плечами Баки, поджимая губы. — Вообще-то, меня тоже не особо впечатлило. Легко улыбнувшись, я подошла к Джеймсу, полностью удовлетворённая каждой его попыткой меняться, открываться, распахивать душу, нагревать сердце. Заключив его слегка колющиеся щёки в ладони, я поцеловала его, а после покинула спальню, чтобы порассматривать номер. Примитивность не приживалась так сразу. Куда больше нам шло умиротворённое молчание, вечное изучение и взгляды, значимости и веса в которых было больше, чем в словах и действиях. Как оказалось, помимо просторной и светлой спальни, у нас была весьма недурно обставленная гостиная с диваном, обтянутым кожей кофейного оттенка. Два плетёных кресла с махровыми подушками, книжный шкаф, шахматный столик, мини-бар с напитками и закусками и роскошная, огромная тёплая ванна, в которую при желании можно было поместить трёх человек. Обилие декора и цветов не загромождало гостиную, лишь придавало ей весомость и читаемый облик. Но всё это меркло по сравнению с огромным балконом. Чугунный круглый столик, два стула, пепельница, два сложенных шезлонга и собственная, чёрт возьми, джакузи, от которого даже сейчас исходил пар — настолько горячая там была вода. А если отвлечься от предметов и посмотреть вдаль, то был виден небольшой задний двор, который нисколько не уступал саду в презентабельности. Каменистые и проросшие мхом дорожки, раскидистые ели и ивы, футбольное поле, пустошь для гольфа на отдалённом холме и опоясывающие грубые скалы, которые придавали холода и громоздкости местности, контрастируя с искусностью Резиденции. От чистоты здешнего воздуха я чувствовала себя слишком легко и возвышенно одновременно. Всё словно стало немного светлее, а кругозор — шире. Я смотрела широко распахнутыми глазами на горы, которые нисколько не отталкивали, только воодушевляли. И видя их вдалеке, осознавая масштабы, я не могла поставить их ни в какое сравнение с теми, где меня заключили и промывали мозги. Или с теми, где кто-то воздвиг храм во имя Алой Ведьмы. От отличного давления и насыщенности атмосферы кислородом кружилась голова, но к этому можно было привыкнуть. Вместо того, чтобы клонить меня в сон, здешние природные условия вселяли в меня нездоровое спокойствие и принятие, о котором я даже не могла мечтать. Где-то глубоко внутри всё-таки засела нервозность и склонность к драме и разбиванию всего целого. Но со всей этой чистотой разума, удовлетворяющей долей обычности, свободному дыханию в условиях полного спокойствия и мира, лишённого войн, разладов, пришельцев, титанов, богов, мутантов, вторжений и концов света — да, всё это вечно въедалось в память и отбрасывало тень на жизнь приближённых к событиям — было что-то ещё. Ветер нёс и долю мрака. Его скорость сопровождалась скоростью приближения моей расплаты, о которой я не хотела думать и говорить, но и отказываться от которой не входило в мои планы. Стоя на расстоянии от перил и пытаясь захватить взглядом как можно больший участок как ухоженной местности, так и неподвластной природы, я с замиранием признавалась себе в том, что смогу здесь смириться с планами, подготовиться к чему угодно и сделать всё то, что необходимо успеть перед шагом в неизвестность. Дверь за мной почти беззвучно открылась и вскоре боковым зрением я увидела, как со мной ровняется Баки. Он протянул мне какой-то серебристый предмет, который сверкнул на солнце и заставил меня опустить взгляд. Это был тяжёлый бокал из вибраниума, наполненный тем самым вином, откупорить который уже было событием. Посмотрев на густое, плотное вино, я перевела взгляд на грань бокала с гравировкой, значение которой было мне известно. — Любовь до гроба? — уточнила я, внимательно глядя на Баки, держащего точно такой же бокал и глядящего на пики острых гор, скрывающих нас ото всего окружающего и далёкого. Я не сомневалась, что мы познали именно такую любовь, но почему-то ждала любого вида согласия. В этом не было необходимости, меня не терзало спорами, но нечто жаждало этого проявления готовности, декадентства, серьёзности намерений и в некотором роде покорности. — Слишком приевшийся культ смерти, — слегка поморщился мужчина, набирая полную грудь горного воздуха и переводя взгляд на меня. Ледяной, уверенный, воодушевлённый, преданный, живой. — Начнём с долго и счастливо. — До условной старости? — брезгливо подметила я, глядя, как вино идёт волнами от вибрации голоса и ветра. — Так ты уже согласна стареть? — уточнил Барнс, изгибая бровь. — О, да, я согласна только на благородную старость. Но если меня настигнет иная, я самолично обреку себя на смерть. Закончив возвышенно разглагольствовать и откровенничать, я наконец отошла к перилам. Опершись на них поясницей, я повернулась к Баки, непринуждённость которого заслуживала долгого любования. — И снова этот культ смерти. Хмыкнув, я дала понять, что изъясняться иначе уже не стану, да и вряд ли когда-то смогу. И приняв разговорчивость, живость и красноречивость Баки за хороший знак, я чокнулась с ним, отпивая этого вина, поражающего своей вязкостью, кислотой, приятной горечью и солоноватостью. Слишком изощрённый и непривычный вкус, погружающий в мир Ваканды, который мы давным-давно покинули, но к которому вновь начинали тянуться. Ветер присвистнул, закручиваясь где-то на балконе. Звон бокалов стал той самой громкой, торжественной и при этом молчаливой «любовью до гроба», которую мы обещали и посвящали друг другу. Я отвернулась, опираясь локтями на перила и снова глядя на природные просторы, остро резонирующие с привычной Прагой или пустырём Алой Ведьмы. Уму непостижимо, что бы подумали Стив и Нат, застав нас в столь исключительном месте и столь исключительных обстоятельствах в столь исключительном положении относительно друг друга.