Всё ещё Марлен

И что так безжалостно вселило в меня уверенность, что благоприятный окружающий мир внесёт категорические коррективы и жизнь перевернётся с головы на ноги? Прямо-таки по щелчку пальцев. Одномоментно, безотлагательно и без каких-либо усилий. Что бы я ни предпринимала, какие бы витиеватости ни создавала, строки, плывущие и смазывающиеся передо мною, отказывались складываться воедино. Не было той поэтичности, которую я ожидала снова встретить. И дело было либо в строгости и требовательности к самой себе, либо в том, что два стихотворения не могли родиться и тут же вспыхнуть гениальностью в один день. Ни простейшего хорея, ни усложнённого амфибрахия, ни достойной внимания высокопарности, ни единой капли пафоса и грома. Всё было скудно, бессмысленно, однообразно. Ненадолго воскресший во мне творец был вне себя, ведь когда-то сочинительство давалось мне предельно легко. Сейчас же даже самое разгорячённое желание выдать хоть что-то было обречено на провал. В оливковую стену умиротворяющего оттенка полетел новый колючий, скомканный лист бумаги с неудавшейся попыткой проявления высокого искусства. Я нагнулась над низким столиком, стряхивая пепел с кончика сигареты, а после, передумав докуривать, смяла её нежное тельце о дно пепельницы. Входная дверь хлопнула, а в просторной гостиной, освещённой светом заката, показался Баки. Как только мы закончили с разборов немногочисленных вещей, он героически отправился на изучение территории, в то время как я предпочла отдохнуть и побыть немного одной, наедине с собой и своими желаниями. Бросив на меня изучающий взгляд, он осмотрел комнату, частично забросанную белыми клоками бумаги и, немного помедлив, поднял один из них с пола, разворачивая и читая содержимое. Я отвлеклась от своей работы и, вскинув брови, стала наблюдать за таким проявлением дерзости. Аккуратно отложив его в сторону, он взял другой, проделывая то же действие. — Не получается подобрать рифму к слову «ветхость»? — изрёк он, откладывая и второй лист, вырванный из ежедневника. Не получив никакого ответа, он подошёл ко мне, забирая лист, лежащий на моих коленях и читая его. Недовольно ругнувшись, что почему-то у меня получилось сделать только по-русски — это вызвало у мужчины наполовину недовольный, наполовину восхищённый взгляд — я вырвала свой лист из его рук, комкая и бросая за спину. Всё равно на нём не было ничего путного. — Кто тебе разрешал читать то, что я пишу? — поинтересовалась я, прекрасно помня, что ещё в самом начале нашего общего пути выдвинула условие, которое заключалось в полном игнорировании моего творчества, в том числе опубликованного. Необъяснимо было то, что так мне казалось элементарно проще. В своих стихах, отражающих самое сакральное, присутствовала доля души, которая могла быть слишком читаема для тех, кто знает меня, мою историю и моё положение. Всё то же самое применялось и к Баки, ведь он видел куда больше, чем просто долю души. Изо дня в день он видел меня саму, а каждый участок моей души был им исследован, что иногда работало против меня. Но тем не менее, этим двум отражениям душ, которым было слишком много про меня известно, не следовало пересекаться. Вместо ответа, Барнс поджал губы, поднимая руку и указывая на серебристый ободок на безымянном пальце. После мужчина приземлился в соседнее кресло, сперва убирая с него два листа. Я же подавила улыбку и потянулась к своему бокалу вина, отпивая ещё немного. У нас оставалось ещё пол-бутылки, но мы не торопились опустошать ёмкость полностью. Её наполняло больше, чем просто вино, и нечто куда более важное, чем просто подарок. — Я забронировал столик на ужин и посмотрел, чем бы мы могли заняться. — Это первый наш день. Может, не стоит так сразу примерять амплуа заядлых туристов? — вздохнула я, зачёсывая волосы назад. Подтянув колени к себе, я недовольно отложила своё занятие, решая подождать чуть более подходящего времени. — Я ещё и слова не сказал. Ничего такого: только ужин и поездка в город, где может быть что-то сносное, — спокойно произнёс Баки, откидываясь на спинку стула и задирая голову к потолку. Кажется, ему самому было не по себе от своего энтузиазма и разговорчивости. Тем не менее, он отчаянно пытался использовать каждую нашу совместную минуту с пользой, что оказалось отчасти лестно. — Ты слишком неподвижная. — Сказал выходец из самого СССР, — едко подметила я, оборачиваясь и ловя на себя лучи уходящего солнца, медленно утекающего за горы. — Зато я там был. — А я не многое потеряла, если ты об этом. Немного посидев в компании Баки и насладившись обычным молчанием двух людей, у которых всё шло, как надо, я всё же поднялась со своего кресла, собирая меланхолично раскиданные бумаги, чтобы отнести их в мусорную корзину. Меня переполняла надежда, что Барнс не полезет за ними туда, чтобы ознакомиться с внезапным творчеством. Когда всё оказалось в моих руках, я перемотала наш разговор в самое начало, анализируя, как просто он забрал мой лист со стихом, изучая с самым спокойным, абсолютно незаинтересованным и не заинтригованным видом. Под этими словами я скорее имела в виду то, что человек, который впервые берёт в руки нечто, от чего его держали на дистанции, должен сиять и предвещать нечто великолепное. И даже притом, что четвёртая строфа совершенно не поддавалась мне, я была уверена, что дело вовсе не в моём навыке. Резко разогнувшись, я обернулась на Баки, пронзая его взглядом. Он продолжал сидеть в кресле с самым непоколебимым видом — Ты уже видел, что я пишу. Много-много раз, — заявила я, нисколько не сомневаясь в своих выводах. Мужчина, прочистив горло, положил руки на подлокотники, поудобнее устраиваясь в кресле. Нет, не устраиваясь, а ёрзая. — Знаешь, что? Может, я и не нашла подходящей рифмы к слову ветхость, но зато я знаю синоним — Баки Барнс. — Ты меня просто ненавидишь, — улыбнулся он, а я молча закончила со сбором бумаг, уходя собираться к ужину, так как мне уже нетерпелось выбраться из примитивной одежды, чтобы надеть нечто шикарное и способное сделать меня одним целым с Резиденцией Гланс. — У тебя отлично выходит. Конечно, он уже читал. И, возможно, я уже думала об этой вероятности, а может, мы даже обсуждали этот факт, но только сейчас я осознала в полной мере, как долго жила под одной крышей с нарушителем элементарных установок. Как же могло быть иначе, учитывая, что я оставила на него магазин, в котором оставалась часть сборников с моими стихами, написанными за несколько лет, свершивших настоящую революцию в моей жизни? Несомненно, предаваясь преданной тоске и следуя самым тёплым, пусть и скрытым ото всех побуждениям, он мог перелистывать страницы, источающие мои мысли, и разглядывая чернила, в которые я вложила последние деньги, чтобы запечатлеть часть своей истории. И в сути его действия не было ничего дурного — даже наоборот. Осознавая то, что он мог искать меня в страницах стихов, не имея представления, где я на самом деле, мне становилось ещё тоскливее, и я сильнее жалела, что могла поступать столь бесчеловечно. И если всё сложилось не из-за элементарного непослушания и интриги, то я не имела права гневаться даже в шутку. — Так мы идём на ужин? — уточнил Баки, а голос его донёсся до меня, уже когда я была в спальне. — Что угодно, лишь бы тебе действительно хотелось, — крикнула я в ответ, сбрасывая с себя одежду и доставая из шкафа единственное взятое с собой платье. Оно было сделано из чёрного шёлка, что заведомо удовлетворяло мои возможные потребности. Длинные рукава фонарики и верх, полностью прилегающий к коже. Сердцевидный вырез открывал ключицы и самый верх груди, но не спускался ниже, оголяя татуировку с доберманами. Прямая юбка следовала почти что по фигуре, лишь слегка расширяясь к полу. По её середине шла полоса из такого же чёрного кружева, а ноги прикрывало тёмное кружево с узорами роз. Чем ближе к концам — тем обильнее и плотнее цветочный рисунок. Ткань платья была достаточно плотной, чтобы я не замёрзла этим вечером. Чтобы вписаться в и без того богато украшенные места, я решила не надевать ничего на шею и пальцы, кроме обручального кольца. К тому же, подобная чистота и свобода связывала меня с нетронутой природой за окном. Этой связи было достаточно, чтобы я испытывала удовольствие от единства тела и места. Баки, очевидно, не брал с собой костюма, ведь надевал он их по особо важным случаям. Я видела его в костюмах-двойках дважды: в Мадрипуре и на нашей свадьбе. Но, тем не менее, он в нём и не нуждался. Мужчины вроде Барнса могут ходить в чём угодно, ведь тело и лицо буквально делают за них всё. Будучи женой такого человека, я определённо лишаюсь некоторой объективности, но кому угодно будет понятно, что, когда в мужчине прилично роста, плечи достаточно широки, черты лица суровы, а все мышцы накачены столетним опытом, то даже самый уродский рождественский свитер не затмит величия. Потому даже в самых простых чёрных брюках и тёмно-синем свитере мелкой вязки он выглядел так, что и рядом не стоял бы с хлюпиком в костюме от Армани. Но, конечно же, я бы никогда не призналась мужчине в этом. Когда я была готова и вышла из спальни в гостиную, Баки сидел на том же месте, словно не двигаясь всё это время. На нём был его идеальный свитер, и, дерьмо, из-за его сильных рук и широких плеч, даже он выглядел выигрышнее этого превосходного платья. Моё появление сразу привлекло его внимание, так что взгляд его был направлен исключительно на меня. Я шутливо покрутилась вокруг своей оси, демонстрируя наряд к ужину, будто бы он никогда его не видел ни в шкафу, ни в сумке, ни на мне. — Тебе идут платья. Надевай почаще, — произнёс Барнс, поднимаясь из кресла и подходя ко мне, галантно предлагая руку. — Только дай повод, — отозвалась я, обвивая его руку своей и утягивая мужчину за собой, на выход из номера. Солнце уже почти зашло за горизонт. В холле стало немного шумнее из-за количества людей, идущих на ужин. Меня будоражил тот факт, что мы попали в место, где ужины в ресторанах действительно почитались и где к ним собирались. По крайней мере, женщины. Судить о мужчинах так, как хотелось бы, я не имела возможности. Коридор стал казаться мне ещё более таинственным и тусклым, чем раньше, ведь от солнечного света ничего не осталось — только лампы разгоняли полную, умиротворяющую тьму. Основным источником света являлась люстра в холле, состоящая из бус в виде многочисленных кристаллов. Возможно, даже бриллиантов или других драгоценных каменьев, способных столь же призрачно и выигрышно сиять от света ламп. Глядя на то, как они переливаются — для этого мне было достаточно повернуть голову — я начинала жалеть, что сняла медальон, подаренный мне Вандой. Мы расстались совсем недавно, наверняка оказываясь в совершенно разных местах. Но уже сейчас, находясь в течении удовольствия и гармонии, мне не хватало огня её волос и хаоса в глазах. Пока я шла по мраморному полю замечая, как на первый этаж скользят фигуры в блестящих и коротких платьях, опьянённая вином и возможностью держать в пальцах ручку для написания стихов, я хотела знать, где она, Максимофф, и что с ней происходит. Любой мрак, любые дорогие безвкусные платья, которые попались мне навстречу, стоили того, чтобы пройтись по лестнице, которая являлась моим личным символом Резиденции Гланс. Идти по ней под руку с мужем, стучать невысокими каблуками и касаться тканью кружевной юбки, глядеть по сторонам и видеть людей, одетых к вечеру, ловить на их лицах и открытых ключицах отблески гигантской люстры и снова ощущать едкие запахи цитрусов и пряностей… Дерьмо, если бы кто-то позволил мне загадать предсмертное желание, я бы пожелала провести свой последний день здесь, чтобы снова спуститься в расписной, ароматный холл, едва смотря под ноги. Баки, который уже знал дорогу, довёл меня до ресторана, где ещё совсем тускло звучало пианино. Это оказалось помещение с высоким потолком и стенами, расписанными художниками. Незамысловатые стены были выполнены в тёмных тонах и представляли из себя изображение закатного неба. Воздушные облака синих и фиолетовых оттенков с лёгкими проблесками света и настенными лампами. В ресторане тоже царил сумрак, особенно приятный взору. Столы покрывали белые скатерти, на которых стояли бокалы из зелёного стекла и небольшие цветочные композиции. У дальней стены, ближе к кухне, стояло пианино, звучание которого достигало слуха посетителей уже у входа. Некоторые столы уже были заняты как семьями, так и парами. Как компаниями, так и одинокими людьми, хотя все одиночки, по традиции, ютились у барной стойки, как это обычно и бывало. Мимо проходили семейные пары, женщины в платьях и с укладками обнимали друг друга, приветствуя. Под ногами несколько раз пронеслись шайки детей, которых вскоре окрикнули родные. Не меньше сотни людей собралось в одном месте при разных обстоятельствах, но каждый из них был готов к тому, что ужин в Резиденции Гланс означает особую подготовку и опрятность. Мы ненадолго затормозили у входа, по привычке оглядываясь и изучая территорию с каждым её уголком. Я не отпускала руки Барнса, глядя практически на каждого. Две девочки лет пяти подбежали к седовласой, очень морщинистой женщине в свободном платье с меховым воротником. Мужчина, типаж которого походил на царский или княжеский, отодвинул стул, а высокая, крайне хрупкая на вид блондинка в шёлковом розовом платье опустилась на него. Взгляд этого бородатого мужчины поднялся, нечаянно попадая именно на меня. Он тут же отвёл его, наклоняясь к своей даме и целуя в висок. Она, скромно хохотнув, словно расцвела, выпрямляясь. Её ясные глаза тоже поймали меня, но лишь на мгновение, прежде чем я отвернулась. Мы прошли к небольшому столику, занимая свои места. Бар, пара и женщина в мехах остались у меня за спиной. Передо мной — Баки на фоне расписной стены, рельеф краски которой я могла рассмотреть. Прежде чем взять меню или сказать хоть что-то мужу, я взяла в руку зелёный бокал. На короткой ножке, из толстого стекла, с выпуклостями и узорами, тяжёлый и внушительный. Я заметила, что в последнее время практически всё вертелось вокруг еды и приёмов пищи. Если раньше мы пренебрегали этим, работая на износ и посвящая себя другим вещам, сейчас всё сводилось к бокалам и тарелкам. Решив жениться, мы сидели за обеденным столом, а сразу после первых приготовлений мы отправились пить ликёр. Чтобы унять волнение и подавить бунт мыслей, я впервые готовила завтрак, а сразу после неё мы отправились в бар, где изрядно наелись гадостей. К моменту этого вечера я была настолько сыта, что предпочла бы что-нибудь выпить, нежели съесть. Но, тем не менее, когда нужно было озвучивать свои желания, я назвала не только текилу, к которой в последнее время питала особую страсть, но и салат из свёклы и козьего сыра. — Столько лоска и приготовлений для одного элементарного ужина, — озвучила свою мысль я, поражаясь, но не осуждая. Наконец, вернув бокал на место, я закинула волосы за спину. — Раньше так было каждый день, — произнёс Баки, слегка поджимая губы и глядя куда-то мне за спину с едва уловимой тоской. Несложно было заметить, что Баки не был особым почитателем роскоши и вычурности, примитивного богатства и бессмысленных покупок самого настоящего транжирского вида. Но, тем не менее, у него был вкус, который он так редко и скромно демонстрировал. Ему не пришлось распинаться, чтобы мне стало понятно, о каком «раньше» он говорит. Мой древний спутник имел в виду годы своей настоящей молодости. Конечно, эпоха была другая, но мужчины всегда одевались к ужинам, а женщины доставали лучшие блестящие туфли и крутили волосы на бигуди. — Неужели это извечная тоска? И она никогда не проходит? — изогнула бровь я, внимательно глядя на Баки. Мы уже давно не говорили на подобные темы. Все они остались где-то далеко, с тем временем, когда Барнс только адаптировался к новой жизни и моему веку. Джеймсу всегда снились кошмары о тех давних временах, а все его воспоминания о семье и беззаботной дружбе со Стивом брали своё начало там же. Меня всегда поражало, как мысли об этом могут преследовать его изо дня в день, пока у меня у самой не появились подобные. Воспоминания, предостережения, переживания… чем дольше я жила, тем больше подобного накапливалось в моей голове. Мой вопрос утонул в шуме чужих голосов, но я всё равно получила положительный ответ. Для этого хватило еле заметной улыбки Баки и его пронзительного взгляда. Жутко стало думать, какой мысленный груз однажды придётся тащить мне, зная, что Служители замедлили процесс износа моего тела и органов, чтобы подольше оставаться среди живых. И тем не менее, пока этого не произойдёт, пока все ужасы, предназначенные мне судьбой не сойдут на меня лавиной, я не смогу понять Баки в полной мере. Как бы близки мы не были и как бы дружны не стали наши души. Наше уединение было прервано официантом, появившимся с моей текилой и виски для Баки. Мы уже достаточно расслабились после подаренного вина, но бокал с едва запотевшими стенками показался мне очень нужным и желанным. Обслуживающий нас парень поставил на стол тонкую длинную свечу, зажигая. Вспыхнувшее пламя зажигалки отразилось в блестящих глазах Баки. Вскоре свеча стояла между нами, а огонёк её колебался. Я взяла свой бокал, поднимая его и кивая Барнсу. — Ещё пара коктейлей — и я смогу написать целый сборник стихов об этом месте. Меня придётся держать, чтобы я не посвятила ни строчки Барону, — хмыкнула я. — Никогда бы не подумала, что он способен на такое. — Я тоже. Но думаю, его целью было добиться именно такой реакции, — отозвался Барнс. — Так будет новый сборник? Теперь от Марлен Барнс? — Не зазнавайся, товарищ. Я ещё не смирилась с тем фактом, что ты вообще читаешь мои стихи, — категорично покачала головой я, выставляя ладонь вперёд, якобы призывая его затормозить. На это мужчина только улыбнулся, оглядываясь по сторонам. — Марлен Каллен — это поэтический бренд. Кому нужны две книги одного автора с разными именами? Сборник Марлен Каллен — громкое оповещение о том, что автор не умирал, а продолжал творить. Стихи, дела, проблемы…в общем, нет. Это-то ты точно не заставишь меня сделать. Баки опёрся на стол локтями, беря свой стакан. Лёд звонко ударился о стеклянные стенки, когда мужчина опрокинул его, делая глоток. — Тебе никак не обойтись без ажиотажа и препираний, — подметил мужчина, качая головой. Но ни в его словах, ни в жесте не было ничего осуждающего. Только в очередной раз подтверждённый общеизвестный факт. — И я не собираюсь за это извиняться, — пожала плечами я, отпивая ещё немного текилы. Джеймс смотрел то на меня, то мне за спину, будто бы общество неизвестных нам людей действительно представляло для него хоть какой-то интерес. Зазвучала новая композиция на пианино, и я, пользуясь случаем, обернулась, глядя сначала на музыканта, старательно зажимающего клавиши, а потом на посетителей ресторана, пытаясь найти хоть кого-то, за кого мог зацепиться взгляд Барнса. Сперва мне подумалось, что всё дело в официанте, который уже нёс нам стейк и салат. Представляю, в каком темпе работала местная кухня. Вскоре тарелки оказались перед нами, и я с неподдельным удовольствием стала ковыряться в своём ароматном салате с тягучим сыром, вкус которого становился ещё более искусным в сочетании с текилой, которая стремительно заканчивалось. В любом случае, выпитого за сегодня мне было достаточно, чтобы почувствовать себя лучше обычного. — Не знаю, что там такое блестяще интересное или подозрительное, но если ты будешь продолжать пялиться подобным образом, почти что в открытую, то начнёшь выглядеть глупо. Ты делаешь это крайне выразительно, — намекнула я, отправляя в рот вилку со свёклой. Мужчина опустил взгляд в свою тарелку, отрезая приличный сочный кусок. — Ты не заметила ничего, что зацепило бы? — вдруг спросил он, дёргая плечом и наконец поедая свой ужин. — Говори прямо. — Через столик от нас парочка. Они уже почти закончили ужин, запихали в себя всё до последней крошки, но почему-то медлят, — начал Барнс. — Блондинка в розовом и крупный бородач? — изогнула бровь я, вызывая у мужа слегка удивлённый вид. В самом деле, где-то в глубине я тоже была удивлена, ведь мы явно заметили одних и тех же людей. — Они. Мужчина сидит лицом ко мне. За последние десять минут он посмотрел на меня три раза. За весь вечер девушка два раза повернулась. Когда нам несли еду, она поднималась из-за столика, а когда возвращалась, то крайне выразительно смотрела на твою спину, — отчитался он. — У меня сносная осанка и чудное платье, — пожала плечами я, тоскливо дожёвывая салат. — Они обратили на нас внимание, как только мы вошли. Он что-то сказал ей, и она посмотрела на меня. — Значит, мне не показалось. — Или у нас единый разум. — Переплюнь. — Точно, погорячилась, — хмыкнула я, пытаясь хотя бы представить, сколько весят наши с ним воспоминания и травмы вместе. — Что думаешь о них? — Не хочу гадать. «Не хочу тебя расстраивать». Вот, что он имел ввиду. Конечно, можно было бы поверить в то, что нас обоих пронзило особой внимательностью и осторожностью с уклоном в паранойю. Но если учесть наш профессиональный опыт со всеми его спорными моментами, чуйка никогда не подводила. Находясь здесь, в Швейцарии, в Резиденции Гланс, мы не делали ничего скверного. Нас сюда привели не злостные планы или миссия по истреблению человечества. Если эта крайне внимательная и любопытная пара следила за нами, то определённо по мою душу. А если так, то я здорово просчиталась с прогнозами времени моей свободы. Они могли следить за мной, чтобы схватить, арестовать, взять штурмом или убить. Не исключено, что их послало гребаное ФБР. Даже отправляясь сюда, мы предполагали, что горы — последняя точка, где мы сможем беззаботно насладиться обществом друг друга. Мы знали, что сразу за этим стоит в некотором роде суд, который я сама себе назначила. И мы не говорили об этом, ведь подобные разговоры уже сидели в глотке. Но, как оказалось, даже если мы будем избегать их, они сами настигнут нас. И меня бы это не обидело. Не задело и не расстроило, если бы Барнс сказал, что он полагает, что это агенты ФБР. Потому что у меня нет права сокрушаться насчёт действия страшной машины, которую я сама когда-то запустила. Отложив вилку, я взяла белоснежную салфетку, промакивая губы. Сделав это, я откинула её. Скомканный кусок толстой ткани приземлился на вилки и ножи, приспособленные для других блюд. Пальцами я скользнула под салфетку, хватая нож, точно зная, где он лежит. — Что будем делать? — вопросила я, заталкивая острый предмет в узкий рукав. — Ничего. Игнорировать, — отозвался Барнс, возвращаясь к своему ужину и опуская глаза в тарелку. Будто бы это он был виновен, что какие-то левые люди смогли выследить нас. — Пока не произошло ничего, кроме обмена взглядами. Мы не вступим первыми. — Это как посмотреть, — пожала плечами я. Вообще-то, у меня было несколько предположений, как это могло случиться. Самым удачным было то, что тому виной сбор Мстителей в Праге. Многие из них были замечены и засняты. Их имена и фотографии попали в прессу, потому что мир уже привык к таким сборам. Если они вместе, значит, что-то непременно случилось или случится. А так как обстановка была спокойной, органам безопасности не составляло труда сложить два и два. Я жила с Барсом, Сэм был его другом, Ванда являлись моей подругой, Гельмут — вызволенным преступником, с которым нас объединяли одни дела и который тут же засветился в городе, а Шури — королевой страны, в которой был заключён Барон. Если что-то и могло собрать их, то это Баки или я. Без лести, преувеличений, додумок. Это было очевидно, а вина полностью лежала на нас. Но даже самая удачная версия казалась мне спорной. Газеты с фотографиями были напечатаны прошлой ночью, а с утра отпущены в продажу. Неужели вечером этого же дня ФБР уже могли меня обнаружить и прислать людей в точное место нашего нахождения? Это безумие. Даже я и мои проступки не должны наводить такого шума. Вскоре мы закончили с выпивкой и ужином, решая сразу отправиться в номер и не покидать здания ради элементарно безобидной прогулки. После того, как мы обменялись своими замечаниями насчёт этой пары, мы не обращали на них внимания и не поднимали взглядов, будто бы их не существовало. Если мы куда-то смотрели, то друг на друга, на бокалы, канделябры со свечами, стены и потолок. Наши разговоры никогда ещё не были настолько притянутыми, односложными и статичными. Но когда мы встали, чтобы покинуть ресторан, а Баки пошёл немного вперёд, мы обязаны были пройти мимо их стола, оказываясь в критической близости и искушаясь. Бородач возвращался от бара с двумя бокалами, полными слабого шампанского. Оказавшись возле них, я прямо-таки ощутила, что температура значительно поднялась и стало невыносимо душно, хотя не было места волнению. Нам нужно было разминуться и пройти, думая о чём-то своём, но проходя мимо, оказываясь предельно близко в узком проходе, Баки задел мужчину плечом. Но не нечаянно. Он сделал это бионическим плечом. Барнс никогда бы не позволил себе такой неосторожности. Со стороны это выглядело, как простое касание, но на деле мощи этого движения оказалось предостаточно. То ли от неожиданности, то ли от силы неизвестный не смог удержать бокалы. Он споткнулся о носки собственных туфель, начиная падать. Один бокал выскочил из его рук, падая на шёлковое, совсем лёгкое платье дамы. Другой — упал мне под ноги, разбиваясь на множество сияющих кусочков. Мужчина должен был упасть прямо в шипящую лужи и осколки, но Барнс оперативно поймал его, удерживая. Совсем тихо он пробормотал извинения, звучание которых больше походило на вызов, а не сочувствие. Нагнувшись, Барнс стал собирать осколки, а я оперативно освоила правила игры. Ахнув, я обогнула мужчин, которые уже на пару собирали осколки. Оказавшись рядом с девушкой, я схватила нетронутую салфетку с их стола, с трепетом оглядывая её платье. — Простите, ради всех святых! — воскликнула я, сконфуженно морщась. — Коллинз! Извините, его, правда. Он, верно, не в духе. Мы сейчас всё поправим. — Нестрашно, — тихо ответила девушка. Хотелось бы мне увидеть её лицо, но я не решалась поднять глаза, концентрируясь на тёмном пятне на её платье, начиная его вытирать. — Не волнуйтесь, я справлюсь сама. — Дороге платье? Думаю, что очень. Мы оплатим, — пообещала я, хотя на ощупь чувствовала, что это платье сделано из самой мерзкой ткани. Это означало, что оно наверняка было выбрано наспех. Покосившись, я увидела, как Баки сгребает осколки в одну кучу и как один из них сверкает в его руках, ускользая в рукав свитера. Точно также, как и мой нож. Вот же предусмотрительный и наблюдательный солдат! — Всего лишь тряпки… — вновь попыталась успокоить меня девушка. — Ох, нестрашно! Мы сейчас всё уберём. Не стоит вам этим заниматься, — появилась официантка, разгоняющая склонившихся мужчин, словно котов. Теперь, когда все получили желаемое, а сервис среагировал на небольшую проблему, я как ни в чём не бывало отложила салфетку, поднимая взгляд на девушку. Радужки её глаз оказались светло-серые. — У вас очень красивые глаза. Весь вечер поражаюсь, — произнесла я, разгибаясь и до последнего не разрывая зрительного контакта. Когда Барнс дёрнул плечами и двинулся дальше, я спешно догнала его, ровняясь. Покинув результат, я обогнала его, перегораживая дорогу и начиная пятиться спиной вперёд, чтобы видеть его. — Не вступать первыми. Так ты сказал или нет? — возмутилась я. — Будто бы ты была против предупреждения, — парировал мужчина. — О нет, я оторвалась на славу, — призналась я, поражаясь, как мало мне нужно для удовольствия. Каждое наше движение в действительности отражало предупреждение. Пройти мимо. Задеть плечом, выражая внимание. Сделать комплимент глазам, которые испепеляли нас всё это время. Самая непринуждённая и неловкая ситуация на деле источала читаемый посыл. Агенты — если это были они — выполняли свою работу крайне дерьмово и им не стоило надеяться на лучшее. Таких, как они, легко обнаружить, и таким, как они, сдаваться просто жалко. — Всё это так дёшево и интригующе. Что дальше? — поинтересовалась я, спешно взбираясь на свой этаж по шикарной лестнице. Баки двигался чуть впереди, всё время косясь через плечо, то ли пытаясь проверить, не преследуют ли нас, то ли убедиться, что я иду за ним. Но Барнс не ответил на мой вопрос вплоть до двери в номер. Он раздумывал, а напряжение его мыслей, резко контрастирующих с моей беззаботностью и весельем, витало в воздухе. Баки размышлял над тем, как быть дальше, ведь вариантов были сотни. Мы могли избегать их. Могли переехать. Могли не высовываться из номера. Могли убить их. — Думаю, нужно уехать, — выдал Барнс, отворяя дверь и входя в тёмный номер, не включая света. Вскинув брови, я зашла следом, крайне недовольно глядя на его спину. — В последнюю очередь. Парочка неудачников не заставит меня испоганить собственный отдых, — заявила я, закрывая дверь и зажигая тусклую лампу. — Что они нам сделают? Мы дали им знать, как сильно они облажались. — Это если их так и будет двое. — Да даже если нет. — Тогда они сделают. Потому что это их работа, — отозвался Баки, потирая переносицу. — Если они здесь для того, чтобы забрать тебя, то я не отдам. Потому что не так мы хотели. Я смолчала. Мне нечего было сказать, ведь подобные заявления до сих пор заставляли меня колебаться. Барнс говорил, что не отдаст меня. В его словах не было нисколько собственности, только неугасимое желание спасти, уберечь, защитить, оправдать, быть полезным. Но при этом он был прав, признаваясь, что элементарно не готов. А его неготовность делала неготовой и меня. — Значит, предположительно это первая и последняя ночь здесь? — произнесла я, прислоняясь к стене. — Всё равно нет. Мы будем прекрасно спать всю эту ночь, а завтра отправимся делать то, что захотим. Что ты там предлагал? Возьмём машину, съездим в город или что-то около города. — Марлен… — Ты забываешь, что мы не настолько уязвимы, — процедила я, поворачиваясь к мужчине. Он, покачав головой, оперся руками на тумбу, склоняя голову. — Ты должна быть готова, — произнёс он, хотя явно имел ввиду «мы». — Я готова. — Готова сдаться, — дополнил он. — Готова сдаться. Но не без боя, — невозмутимо кивнула я, но, кажется, Барнс не оценил моей решимости. Мне больше не хотелось побеждать в этой схватке. Несомненно, я бы позволила вколоть мне что там им надо, заковать руки в наручники и согласиться с любыми обвинениями, которые действительно касаются меня. Но это было невозможно сделать моментально! ФБР, как и я, могут быть злыми, жестокими и мстительными. Если меня насильно начнут тащить — я применю куда большее насилие. Если мне набьют лицо — я превращу их морды в месиво. Если они тронут Баки — я даже не раздумывая отыщу их семьи и ни на минуту не пожалею. Но, конечно же, всё это будет подразумевать, что в конечном итоге я сдамся. — Если это последняя ночь здесь, — тихо начал Барнс, вновь глядя на меня, а я шумно вздохнула. Слишком много «если» для одного вечера. И слишком обширное «здесь» для человека, который полагал, что это просто последняя ночь для нас. — Что тогда нам делать? — Не делать из неё трагедию, — отозвалась я. Баки разогнулся, а я отстранилась от стены, подходя к нему и заключая лицо в ладони. Разгоняющий мглу свет освещал только черты его лица, но я не нуждалась в большем, зная мужчину от и до. Его внимательный, поглощающий и тоскливый взгляд метался по моему лицу, словно я была шкатулкой с семейными драгоценностями, которую пытались отнять у сироты. Это было лестно и откровенно. Мне хотелось бы запомнить этот взгляд навсегда, ведь он питал мою уверенность в том, что я важна. Но мне не казалось, что это конец, чтобы запоминать детали. Закусив губу, я придвинулась к мужчине, крепко целуя его. Он обхватил меня руками, стискивая в тесных объятиях и пытаясь добиться того, чтобы каждая клеточка моего тела касалась каждой клеточки его. Сильные руки и настойчивые поцелуи будто озарили меня, напоминая, что это наша вторая брачная ночь. Я совершенно запамятовала, но теперь придавала этому больше значения, чем раньше. А что я могла с собой поделать, если последней нашей ночью могла стать вторая брачная? Ещё пару мгновений назад Барнс обречённо опирался на комод, но сейчас у него словно открылось второе дыхание, ведь забыв обо всех переживаниях, неизвестности количества времени и осторожности, подхватывал меня на руки, усаживая на эту тумбу и привычным жестом раздвигая мне ноги, устраиваясь между. Я прильнула к стене, кладя руки на комод. Нож выскользнул из рукава, звонко ударяясь о ребро мебели, а после падая на пол. Барнс лишь на мгновение отдалился, глядя на выпавший предмет, который слегка напряг его, но едва ли мог считаться оружием. Многозначительно взглянув на меня, он поднял обе руки вверх, а после, одной медленно достал осколок стекла из рукава другой. Выражаясь весьма грубо и коряво, теперь мы были обезоружены и точно не могли навредить друг другу даже случайно. Это вполне устраивало нас обоих. Баки положил руку на мой затылок, тем самым притягивая меня ещё ближе и требуя новых и новых поцелуев. Возможно, в них он находил забвение и не думал ни о чём том, что волновало нас в последнее время. И я, частично уподобляясь ему, теперь уже точно пыталась впитать каждый момент, жест и касание, потому что запоминать поцелуи Баки было куда приятнее, чем просто взгляды. Имея свободные руки, я задрала ими свитер мужчины, касаясь идеального, крепкого тела. Слегка прохладные ладони поползли вверх по горячему телу, добираясь до груди, которая вздымалась и опускалась в бешеном темпе. Слегка оттолкнув от себя Баки, я заставила его поднять руки, чтобы избавиться от проклятого свитера, и как только это произошло, он вновь подхватил меня, двигаясь в сторону спальни. Я обвила его торс ногами, целуя шею. Едва втиснув свои руки между нами, расстегнула пуговицу брюк и, к тому моменту, как мы упали на предельно мягкую кровать, которая нисколько не годилась для сна, я расстегнула молнию, стягивая с него брюки. Не успела я закончить с этим, как Барнс провёл рукой по моему лицу, склоняясь, чтобы снова поцеловать, обжигая разгорячённым возбуждением и спешкой дыханием. Он сохранял дистанцию между нами, не вжимаясь своим телом в моё, в то время как я только об этом и мечтала. Но поддаваясь его воле, я старалась не разрывать поцелуя, задирая своё платье. Поддаваясь страсти, мы слишком максимизировали. А из-за слишком долгого воздержания, довольствования мечтаниям и уступов, мы не могли растягивать удовольствие, слишком желая друг друга. Как в первый раз, мы так и не избавились от моего платья. Я не позволила Барнсу отстраниться, чтобы окончательно избавиться от брюк. Когда возникло одно единственное мгновение, чтобы перевести дух, я отползла назад, оказываясь на подушке. Но Джеймс, словно изголодавшийся коршун, тут же снова оказался надо мной и, лишь секундно взглянув на меня и мои разбросанные по подушке волосы, прижался всем телам, касаясь холодными, мощными пальцами влажной плоти. Он не сделал ничего такого, чтобы вывести меня из строя, но я уже разомкнула губы, глотая воздух. Бесстыдно и не растягивая ласки, я запустила руку ему в боксеры, касаясь набухающего члена и начиная постепенно стаскивать тёмную ткань. Слегка прикусив мою губу, мужчина убрал руку в сторону, самостоятельно разбираясь с бельём. Разорвав поцелуй, он дал увидеть мне сверкание его глаз в полной темноте. Его тёплые пальцы коснулись моих раскрытых, влажных губ, проникая в рот. Слегка смочив их слюной и медленно вынув, он снова дотронулся до меня. Бионической ладонью он сжал мою в своей, а после, достигая лёгкого онемения пальцев, вошёл в меня, заставляя дёрнуться и вжаться в кровать. Я вскинула вторую руку вверх, сжимая золотистое изголовье кровати и подаваясь навстречу. Живот свело, а в висках запульсировало, как от головной боли, но сейчас я нашла в этом истинное наслаждение. Мы будто бы находились в погоне, продолжая спешить и двигаясь шумно, рвано, резко. Все мышцы моего тела напряглись — одной рукой я сжимала его протез, пальцами другой держалась за изголовье, ногами вжимала мужчину в себя. Прикрыв глаза, я вновь приникла к его губам, изгибаясь и не противясь тому, как быстро и энергично Баки вгоняется в меня. Меня возбуждало шуршание простыней. Возбуждало понимание того, что совсем рядом с нами могут быть враги. Возбуждало то, как бесстыдно шумно он дышал, обдавая своим горячим дыханием. Меня сводили с ума его руки, запах кожи, лёгкий звон бляшки ремня брюк. Я желала лишь о том, что мы столь редко позволяли себе быть столь настойчивыми и торопливыми и о том, что удовольствие слишком быстро настигало, не давая хотя бы немного замедлиться. Мы закончили наш поцелуй. Свободная рука Баки скользнула под меня, касаясь спины. Он прижал меня к себе, слегка поднимая над кроватью и делая нашу связь ещё теснее. Я поддалась, кладя подбородок ему на плечо и закусывая губу, то ли от счастья, то ли от обиды и мысли о близости возможного принудительного расставания. Я сузила своё восприятие только до звуков его голоса, точнее, чётких вдохов. Глубоко дыша, впитывала его аромат, который и без того никогда не забыла бы и не разлюбила. Я пыталась осознать, как быстро моё тело реагирует на любые его касания, действия, призывы, желания и то, что настолько хорошо мне может быть только с ним. Мне не хотелось запоминать деталей этого дня, ведь это могло быть весьма пагубно и губительно. Но при всей своей безграничной любви, когда-то единомоментно мне открывшийся, я не могла противиться этому, ведь уже совершенно бессознательно досконально запоминала всё, что хоть как-то касалось Баки. Особенно то, как верен, бережлив и отважен он был со мной. Ну, и, наверное, то, насколько чертовски хорош он был в постели.