француза много не бывает

Пьер кидает ключи на полку шкафа в прихожей, и те, со звоном ударившись о дерево, ложатся на ровную плоскую поверхность, пока мужчина стягивает с натруженных ног кроссовки. Пьер тихо вздыхает, выпрямляясь, и громко зовёт, доставая из своей всегдашней богатого чёрного цвета кожаной наплечной сумки айфон с зарядкой: — Саш, я дома! Сегодня Пьер целый день колесил по городу, ему даже начало казаться, что он ездит по кругу, проверяя, как исполняются приказы городских властей о приготовлениях к Национальному празднику. К концу дня его ноги откровенно заныли, и он только чудом смог доехать до дома, собрав всю силу в кулак и не позволив ногам окончательно сдать. Он взъерошивает одной ладонью слегка влажные от пота волосы. Не услышал отклика — значит, его ненаглядный уже седьмой сон видит. Пьер сначала моет руки в ванной и только после соблюдения всех ритуалов личной гигиены заходит в спальню. Он улыбается, прислонившись плечом к двери и глядя на перекрутившегося в одеяле мужа. Саша спал, закинув на одеяло одну ногу, другая была скрыта под ним, руками крепко обнял одеяло, лёжа на боку и тихо дыша. Тёмно-каштановые волосы едва доставали до ускользнувшей от головы подушки (или это хозяин ускользнул от неё?). Пьер, усмехнувшись, подходит и располагает Сашу более удобно: приподнимает выше, подкладывает под голову подушку и лучше укрывает одеялом, когда неожиданно Саша хватает его за руку, повернув всё такое же спящее лицо к мужу, и громко и отчётливо произносит: — Пьер из восемнадцатого, возьми меня, Боже, молю… Пьер в растерянности смотрит. Когда до него доходит смысл сказанного, он сначала удивляется, а потом лицо заливается краской, и мужчина может только гадать, что снится супругу. Саша вскоре отпускает его руку, и его голова поворачивается влево, роняя левую щёку на край подушки. Красивый выразительный рот его полуоткрыт, обнажён белоснежный ряд нижних зубов и чуть виднеются концы верхних. Пьер мягко и одновременно лукаво улыбается, сидя на краю кровати рядом с ним. Наклонившись, целует в розовеющую Сашину щёку и шепчет тихо: — Надеюсь, ты расскажешь мне, что тебе снилось. Наутро Пьер проснулся в крепких объятиях мужа. Саша сопел где-то в районе его шеи, обдавая горячим дыханием тонкую загорелую кожу, руками обвил ту же шею, скрестив их на затылке Пьера, и прижался к нему всем телом, переплетя их ноги. Пьер же обнаружил свои руки у Саши на талии, крепко прижимающие к сильной груди, и оставил их там. Он с любопытством разглядывает лицо супруга, подмечает малейшие чёрточки и иногда ласково касается губами переносья, лба и прижмуренных век. Саша просыпается, когда Пьер, горячо дыша на его нос, целует межбровье, и улыбается, приоткрывая сонные серебристые глаза, крепче обнимая мужа. — Проснулся уже? — Пьер тоже улыбается, заметив его пробуждение, и смотрит с мягким лучистым счастьем в глазах в его глаза, в ответ лучащиеся счастьем. — Ммм, даа, — Саша слегка тянет гласную и, хихикнув, целует Пьера в сжатые в улыбке светлые губы. — Как дела? — Всё хорошо, милый, вчера устал жутко, так что, когда вернулся, сразу спать лёг, — Пьер быстро рассказывает о вчера и поздно осознаёт, что зря начал про вчера: с мягких Сашиных губ слетает довольная улыбка, а в прекрасных туманных глазах появляется чёртова виноватость и грусть. — Прости, я не встретил тебя вчера, спать очень хотелось, не дождался… — тихо, почти неслышно говорит Саша, отводя потуплённый взгляд куда-то вправо. — Хэй, хэй, mon bonheur, — Пьер кладёт ладонь ему на скулу, пальцами схватывая её, большим небольно сжав нижнюю челюсть, и приподнимает голову, заставляя смотреть себе в глаза. Они взволнованные и похожи на небо перед дождём, подмечает Саша про себя. — Всё нормально, я рад, что ты не стал дожидаться меня. Если хочешь спать — ложись, не извиняйся за это, — приближается к его лбу и целует, прижимаясь губами к влажной коже с прилипшими тёмно-каштановыми волосинками. Саша утыкается носом ему в ключицу и громко вдыхает, ловя ноздрями ускользающий аромат мужчины — смесь освежающих цитрусовых, табака, мятной жвачки и пота. Пьер кладёт ладони на спину и, прижимая к себе, гладит по футболке, целуя в волосы и шепча что-то романтичное и милое. Саша мягко и смущённо улыбается, слушая комплименты и приятные слова, иногда краснеет, когда Пьер слегка заигрывающе подмечает, как Саше идёт растянутая футболка Пьера, которая доходит Романову до половины бедра. Пьер, вспомнив про случившееся вчера, ухмыляется и, когда Саша отстраняется и рассказывает ему о вчерашнем дне, улучает минутку и спрашивает, лукаво глядя: — Саш, а что тебе сегодня снилось? Саша незамедлительно алеет и становится похожим даже не на рак и не на помидор, а на Марс или даже на коня с той знаменитой картины Марка Шагала. Пьер мягко усмехается, но ждёт ответа, пока Саша, глупо улыбаясь, смотрит на него. — Ничего не снилось… С чего ты взял, что мне что-то… снилось.? — наконец говорит Саша, решив, что отрицание — лучший выход. Пьер позволяет хитрой усмешке на пару секунд коснуться его губ. — С того, что, когда я сидел на кровати, поправляя подушку под тобой, ты умолял некоего Пьера из восемнадцатого взять тебя, — теперь он откровенно ухмыляется, наблюдая за ним. Саша вторично алеет, как Марс, и облизывает пересохшие губы, чувствуя, как сама мысль о прошедшей ночи и волнующем сне, так ещё и в присутствии Пьера, лежащего здесь так рядом и так вкусно пахнущего, возбуждают… …Саша вчера вернулся с тренировки пораньше. Тело приятно болело, он получил массу удовольствия от любимого хобби и ощущал себя свежим и оживлённым. Он наскоро сжарил тосты с омлетом, быстро поел за просмотром какого-то кино прошлых лет и, убрав за собой, ушёл в спальню. Сев на кровати, прислонившись спиной к изголовью, он полистал ленту новостей, пообщался с Костей по звонку, попереписывался с Камалией, а когда наскучило, понял, что клонит в сон. Убрав мобильник на тумбу, расстелил кровать, оставил включённой только прикроватную лампу. Уже через пару минут засопел, провалившись в сон. Что же ему снилось? Он лежал на дорогой тахте с золотым кожаным сиденьем. Место, где он оказался, — богатые покои в стиле французского барокко, убранные великолепными обоями, с зеркалами в одном углу комнаты, с огромной кроватью с тёмным грязно-зелёным балдахином, с письменным столом красного дерева напротив. Он огляделся и только потом осмотрел себя. Он побелел, увидев, что, кроме широкой белой ночной рубашки, какие он носил века два тому назад, на нём больше ничего нет — даже панталон. Громкий хлопок открывшихся и захлопнувшихся дверей отвлёк его от неприятной новости. Он поднял кудрявую голову и обомлел, приоткрыв рот от шока. Напротив него стоял, твёрдо упираясь мускулистыми ногами в покрытый расписными персидскими коврами пол… Пьер? Но этот Пьер был не тот, кого знает и любит Саша. Этот Пьер был одет по моде восемнадцатого века: в золотые сюртук и брюки, под сюртуком — белоснежная рубашка, под брюками — панталоны, на стопах — чёрные туфли на высочайшем, в семь сантиметров, каблуке, чья подошва алела багрянцем. Тёмно-каштановые кудри зачёсаны в стоячую причёску, один глаз намеренно прикрыт прядями. Мужчина улыбнулся и медленно пошёл к Саше, который почувствовал вместо страха неясный трепет, а потом, когда Пьер уже стоял возле него, и Саша поднял голову, чтобы не терять зрительного контакта с этим Пьером, — желание, окатившее его лавой. Пьер эпохи Людовика нагнулся и сразу глубоко поцеловал будущего мужа, языком властно раздвинул тонкие податливые розовые губы Саши и по-хозяйски приласкал Сашин язычок. Широкие ладони Пьера обняли голову Саши за виски, держа её так, чтобы было удобнее целоваться. Саша прикрыл глаза, наслаждаясь безумно обожаемыми им тягучими, упоительными поцелуями Пьера, позволяя ему совершать с его ртом немыслимые вещи. Пьер, не стесняясь, вылизывал юрким языком Сашин рот, на что Саша откликался стоном и яростно целовал в ответ, переплетая их с Пьером языки в непонятном танго. Пока они целовались, антураж комнаты неожиданно сменился, и она стала напоминать покои викторианских времён: строгая и простая мебель, деревянный письменный стол из тёмного дуба, с изразцами на полках и с набором чернил и перьев для письма, большая деревянная кровать со светло-серым балдахином, гораздо проще предыдущей, обыкновенные ковры на полах и простой рисунок на обоях. Пьер позволил Саше передохнуть, и Саша, изумлённо разглядывая покои, только и успел, что спросить: — Как мы сюда перемести… — когда Пьер из восемнадцатого столетия, ни капли не переменившись, вновь взял его рот, скользнув языком меж сомкнутых губ. Саша с наслаждением предавался этим нескончаемым, казалось, поцелуям, обнимая ладонями Пьерино лицо в ответ, и поэтому не услышал, как хлопнули двери, и не заметил, как от них бесшумно прошёл к целующейся паре кто-то третий. Когда незнакомец остановился в паре шагов от тахты, первый Пьер, улыбаясь, отстранился и повернулся в сторону свидетеля их поцелуя, сказал: — Саш, это я образца девятнадцатого века. Саша недоумённо смотрел на него и повернул голову по направлению его руки, взглянул на вошедшего. И опять застыл в тихом восторге. Перед ним стоял Пьер, в чёрном плаще и треуголке. Он улыбался только уголками губ, отчего улыбка казалась снисходительной и хитроватой. Саша не понял, когда он успел избавиться от верхней одежды и своего восхитительного головного убора, так, оказывается, ему шедшего. Пьер остался в одних белоснежной рубашке, без единого пятнышка или складки, с пышноватыми рукавами, чёрных бриджах и высоких чёрных галифе. — Друг мой, не соблаговолите присоединиться к нам? — приглушённо звучал Пьера же голос, и такой же голос ответил: — С превеликим удовольствием. Саша слышал, как сквозь толщу воды или же сквозь толщу стекла. Он смотрел только в сине-синие глаза второго Пьера, потемневшие от возбуждения, которым от него несло за километр. Пока лукавые светло-розовые губы отвечали Пьеру из восемнадцатого века, глаза неотрывно глядели в серебристо-серые напротив и насыщались горячим огнём, медленно затухающим и превращающим небесную прозелень радужки в тёмно-синюю, почти чёрную ночь. Последующее произошло слишком быстро, Саша даже сам не до конца всё осознавал, оставаясь в плену у чарующих синих глаз второго Пьера. Он видел только, как он, оглядывая себя, засучивал длинные рукава своей шикарной рубашки, а уже в следующую секунду Пьер из восемнадцатого века резво уронил Сашу на тахту и быстро поцеловал его, коснувшись выпуклостью колом стоящего члена Саши, отчего оба застонали в голос. Но так же быстро, как Сашу уронили на тахту, сменились и Пьеры, и над Романовым тотчас навис второй Пьер. Он смотрел прямо в серебристые глаза, давя своими синими, ладонь положил сразу на живот, на мягкую ткань шёлковой ночной рубашки, и, дразня, медленно повёл пальцами по ткани. Каждое его движение вызывало дрожь, в лицо била краска, и Саша тихо стонал в его губы, инстинктивно сжимая ногами сильный торс мужчины. Пьер продолжал издеваться: вёл ладонью выше, по груди, потом гладил острые ключицы и тонкую бледную Сашину шею. Слушал тихие вздохи и стоны, ненароком срывавшиеся с губ любовника, и, не утерпев, прижался к ним своими, горячими, покрасневшими враз. Одновременно ладонью проник под тонкую ткань рубашки и заскользил по покорному телу, чувствуя, как нежная Сашина кожа покрывается мурашками. Саша громко простонал в горящие огнём губы француза и выгнулся весь, касаясь грудью его груди. Пьер мелко вздрогнул и снова поцеловал, пальцами сжимая острую набухшую горошинку соска. — Пье-е-ер, боже-е-е-е!.. — Саша вздрогнул и громко, протяжно стонал, отвечая на безумно дразнящие действия Пьера, прижимаясь к нему грудью. А Пьер, лукаво улыбнувшись, всё больше сжимал сосок пальцами, а потом крутнул его в сторону, слегка как будто бы ущипнув за него. И, довольно улыбаясь, наблюдал, как Сашу подбросило в воздух, и он громко прокричал имя Пьера и Господа, облизнул горящие поцелуями губы. Пока Пьер номер два дразнил Сашу, Пьер номер один ходил… да, за Пьером номер три. Как раз в это время комната снова кардинально видоизменилась: деревянные стены, деревянный же большой массивный стол с карандашницей, печатной машинкой, огромным количеством бумаг и документов, большая серая кровать без балдахина, пыльные серые деревянные полы. Пьеры вошли в комнату тогда, когда Пьер образца девятнадцатого века, улыбаясь, играл с Сашей в гляделки, перестав мучить его пощипыванием сосков. Саша тяжело дышал, весь красный от смущения, волнения и возбуждения. Он явственно ощущал, как твёрдо стоит его член и как твёрдо стоит в брюках у его мучителя. — Поверни голову, Сашенька, — просящим тоном велел второй Пьер, и Саша послушно посмотрел влево. Он увидел нового Пьера, но на этот раз на нём была тёмная грязно-зелёная шинель и коричневая шляпа. Он отдал их Пьеру из восемнадцатого века, а затем подошёл к лежащему на неожиданно уже повёрнутой к нему тахте Саше. Саша с жадным интересом разглядывал Пьера из двадцатого века. На нём была простая рубашка, тёмные брюки-клёш и чёрные классические туфли. Этот Пьер не преминул повторить трюк с закатыванием рукавов рубашки — Саша устыдился того, что снова потёк на это движение и даже, кажется, чуть не кончил, судя по ощущениям. Новый Пьер подошёл к нему и, улыбаясь, навис сверху, прошептал своим чарующим хриплым от скопившегося желания голосом: — Ты хочешь меня? Саша в душе безумно хотел закричать: «Да, чёрт возьми, я хочу тебя, возьмите меня уже!», но его сковали трепет и смущение, алым залившие лицо, и одними губами он ответил: — Очень хочу. Пьеру не нужно повторять. Он мигом накинулся на сладкие персиковые губы Саши, целовал остро, грубо, кусаясь и оставляя ранки, пока его руки торопливо расстёгивали ремень и ширинку брюк. Саше тоже не нужно повторять. Он поднял ноги, откинувшись на локти, и раздвинул их, потом сжал ими бёдра любимого, прижимаясь ягодицами к его стояку, и только успевал отвечать на быстрые и гибкие движения языка Пьера. Брюки с бельём сползли до коленей, но Пьеру из двадцатого века этого оказалось достаточно. Он откинул полы Сашиной рубашки и щедро полил его вход и свои ладони непонятно откуда взявшейся смазкой. Растерев меж пальцами лубрикант, быстро ввёл в него сразу три, обнимая одной рукой за спину. Сашу подбросило, и он громко застонал, наконец-то ощутив в себе хотя бы пальцы Пьера. Они ощутимо растягивали его, раз двинувшись в форме ножниц, и глубже продвигались, причиняя приятный дискомфорт. Смазка значительно помогала, мышцы быстро покорялись и раздвигались, давая проход. Сашу от этого уносило в бóльший кайф, нежели он ловил в девяностые на Думской. Поэтому он разочарованно вздохнул, когда Пьер вынул пальцы, и с грустью посмотрел на него. Грусть быстро сменилась на радостную улыбку на искусанных губах, когда Саша увидел, что Пьер водит ладонью по члену, полив его смазкой. — Ляг удобней, — просто приказал Пьер твёрдым тоном, и Саша, лукаво улыбаясь, послушался, выгнул зад, как можно шире раздвинув перед ним ноги. Пьеру это понравилось, и он, хлопнув ладонью по его бедру, похвалил. — Хороший мальчик Саша. За это полагается награда. — Какая, папочка? — Саша, прикусив губу, с интересом и нескрываемым возбуждением смотрел на него, виляя задницей, чувствуя, как из его входа вытекает смазка. Пьер в ответ лишь улыбнулся, обнимая его руками под спиной, ноги расположив у себя на плечах, и вошёл в его тело сразу до упора. Саша громко закричал его имя, судорожно сжимая руками его шею. Пьер довольно улыбался, слыша его звуки, чувствуя, как стремительно и сильно сокращаются мышцы его входа изнутри, тесно обхватившие его член. Дав ему немного времени привыкнуть, он медленно вышел и одним толчком рванулся снова, выбив ещё один крик из любовника. Снова вышел — и толкнулся на всю длину, чувствуя, как ноготки поцарапывают кожу шеи. Скоро он вошёл в него и больше не покидал, продолжая двигаться в любимом теле. Целовал Сашины немолкнущие губы, бледнеющую укусами шею, краснеющие щёки, покрывающиеся засосами плечи, обожённые щипками соски. Пьер номер один и два в этот момент присоединились. Пьер из восемнадцатого века вынул член из брюк, оставаясь в том же восхитительном золотом костюме, и начал водить головкой по мягким губам Саши, сотрясаемого толчками и громко выстанывающего имя Пьера. Пьер из девятнадцатого века, присев на корточки, стал возле него, шептал ему какие-то пошлости на ухо, ладонями проскользнув под рубашку, коснулся его сосков и крепко сжал их пальцами, отчего Саша вздрогнул и громко закричал, выгибаясь навстречу партнёру. Саша еле успевал понимать, что происходит. Ему сносило крышу от быстрых толчков, от пальцев Пьера, покручивающих его соски, и его завораживающего шёпота рядом с ухом, он временами обхватывал головку ползущего по его губам члена и посасывал, продолжая утробно стонать. Скоро он почувствовал, что кончит. Рука Пьера номер два дёрнулась к его члену и легла на него, как будто он нутром почуял Сашину кульминацию, и Романов, громко и протяжно простонав, кончил, попав белесой струёй по рубашке своего любовника. Пьер третий ещё немного подвигался в нём, чувствуя, как ритмично сжимается Саша, и, войдя до конца, медленно наполнил его своим семенем, замерев. Пьер второй тоже получил долгожданную разрядку: Саша после своего оргазма обхватил губами его головку, и Пьер из восемнадцатого века, улучив случай, вошёл в его рот до упора и интенсивно задвигался, откровенно трахая Сашин рот. Романов позволил ему это, открыв рот шире, пропустив толстый член в глотку. Из глаз Саши брызнули слёзы, а по подбородку стекали густые пенящиеся ручейки слюны, но он упорно держал рот открытым, пока Пьер номер два, откинув голову, громко стоная, сжав кудрявые Сашины волосы, толкался в его глотку и кончил прямо внутрь. Саша, вздрагивая, сглотнул всю сперму и ещё после обтёр языком член, пока его хозяин стоял, как будто без чувств, ослабив хватку на Сашиных волосах… …Пьер смеётся беззлобно и целует мужа, потом, обняв, прижимает его к себе, всего заалевшего, как маков цвет, и обиженно хнычущего: — Я же не для того, чтобы ты смеялся сейчас надо мной, рассказал. Почему ты смеёшься? — Я не смеюсь, всё, милый, веришь? — мягко улыбаясь, отвечает Пьер, гладя Сашу по волосам и спине. — Просто не знал, что у тебя есть такая фантазия — о групповом сексе с тремя версиями Пьера Сенуа, — он не удерживает тихого смешка. — Ну Пьер!