сапфо

      «Она слишком наивна», — со вздохом думает Мэрил, растирая лицо ладонями, пока бредет позади Милли, теребя в руках сумку с посмертным бумажным сокровищем. — «Как бы проблем не возникло».       Страйф и не понимает, что выглядит в чужих глазах довольно суетливой и слегка мнительной. Держится угла, крадется, ступая, как кошка, пока они идут на местную приезжую барахолку — это Милли неожиданно взбрело в голову, и возражать ей совсем не хотелось.        Пустошь северных улиц Декабря жила и дышала.       Они ловко вклинились в ловкий и плотный, цветастый поток людей, бурлящий подобно воде в бочке под жаром солнц, что не имел ни начала, ни конца. Горожане от обыкновенных жителей до любителей потерянных технологий и религиозных фетишистов сновали туда-обратно, бухтели, звякали, хохотали и грозно рявкали в одно и то же время, наполняя разруху жизнью в таких количествах, в каких она бывала тут лишь во время вальпургиевых танцев под свет луны раз в несколько лет: тогда, когда одно Светило закрывает второе. Нужно было просто привыкнуть, после путешествий в одиночестве Мэрил даже компания из трех человек уже кажется толпой, а здесь всё в лучших традициях какофонии звуков: громко, много. Восприятие ухудшалось пережитком Июльской катастрофы, и в выученной тревоге девушка подозревала каждую мало-мальско гротескную фигуру, облаченную то в длинные потрёпанные пустыней полы, то показывающие статус и силу не скрываемым оружием или дорогой по меркам обывателя одежкой.       Была такая благодать, что у Мэрил сводило зубы. Наблюдая за окружением, за гомоном, она вцепилась мёртвой хваткой в несчастную ткань одежды Милли, будто собираясь выдрать ее с мясом и прямо сейчас пойти набить кому-нибудь морду. Настроению лучше всего соответствовали токсический дождь, вулканическая зима или, на крайний случай, песчаная буря. Но будто дразня, погода выдалась и по прогнозу должна держаться была несколько дней хорошей, умеренно-жаркой.       Стажерка мягко улыбалась и часто повторяла незнакомцам «Простите! Извините!», пока бесцеремонно распихивала толкучку, как таран, а Мэрил тащилась следом, вякая и тявкая на возникающих. Её пальцы держали накидку Милли на спине и вдвоем они пробрались — протиснулись — к рядам старины.       Лавки искателей утерянного всегда были окружены любопытными взглядами и ценителями. Идеал бытия в пустыне исчез весьма быстро, но люди видели не только коллекционную мотивацию собирать куски обломков «SEEDS», но и замечали в этом полезность. Правда, книги — вот это уже другое. Времён пост-эры, а не носители, как в кораблях… В книгах смысла не было: дорого и недолговечно, лишь на розжиг и годится.       Милли резко остановилась, и Мэрил ткнулась лбом между её лопаток. Страйф пошевелилась и выглянула из-за спины девушки. Ее раздражение словно рукой смахнули, заменив медленно разгорающимся восторгом. Томпсон смотрела вниз не на прилавок, а на свою семпай.       — Как здесь здо́рово, — выдыхает она, широко открытыми глазами провожая взгляд Мэрил. Она прямо-таки загорелась тем самым детским любопытством, протягивая было руки, чтобы потрогать товар. Страйф успела схватить ее за обе ладони и удерживала от порывов полапать и «попробовать на зуб» всякое для того не предназначенное.       — Да… — кивает журналистка, прижимаясь боком к чужому боку, почти укрываясь под плащом стажерки. Другие посетители ярмарки либо проходят мимо, либо также, как девочки, обычные зеваки. Цены здесь ого-го, не просто кусают, а пожирают нутро кошелька.       Человечество теряется, и его ум нищает, или же оно возделывает пальцами почву знаний среди апокалипсиса?       На металлическом столе перед ними разложены свертки, компасы, политура в колбах, чернила, пергаменты, хартия. К последнему из выставленного у странной бабульки-продавщицы, что ростом выдалась ещё выше Милли, душа Мэрил и потянулась.       Где-то на фоне раздается взрыв, стрекот очередей пушек, и под яростные крики бдительной жандармерии нарушители покоя сбегают прочь.       Сборник цитат, или поговорок, или еще невесть чего под стертым названием «Verb. Sap», а рядом — молитвенник, который среди хартии выглядит таким неправильным, сюрреалистическим, идейным. Лишняя спица в колеснице, сто десятая бусина четок джапа-мала.       Мэрил тычет в него пальцем, наклоняется над столом и почти во весь голос спрашивает, перекрикивая гомон:       — Сколько?       — Восемь двойных долларов, — грохочуще отвечает продавщица.       Выругавшись себе под нос, Страйф отчитывает монеты и вываливает их на прилавок, а после забирает молитвенник размером с ладошку себе. Тянет Милли к другим рядам, беря теперь на себя роль ведущей.       Толпа немного рассосалась и стало проще дышать.       Она купила эту дурачковатую худо-книженцию только из мыслей о том, чтобы в будущем утереть нос Николасу — это было бы забавно.       — Семпай, вы верующая? — раздался голос прямо над ухом. Мэрил вздрогнула, поворачивая лицо и утыкаясь носом в щёку низко наклонившейся Милли. Сразу же отвернулась и смотрела теперь вниз, в ноги. Томпсон выпрямилась и озиралась вокруг.       — А… Нет, я для друга-! А ты?       — Да! Немного, семпай.       — Немного?       — Раньше в церковном хоре состояла и в церковь часто ходила, пока ее не сменило Око, — пропела она ритмично-плаксиво, как бы подтверждая сказанное.       Птицы взметнулись с одной крыши и пересекли рынок. Мэрил оторопело замедлила ход, задушено втянула в себя жаркий воздух.       «Милли была в церкви, что если она носила одежды монахинь?» — подумала Страйф. Несколько раз она видела православных проповедников, в детстве. Это «что если?» превратилось в представления. И Мэрил на этом погорела. Милли, одетая в черный подрясник (выглядывающий из-под сбитой рясы — забегалась бы, забылась), похожий на текущий плащ; ремень, утягивающий ее талию — подчеркивая, — и ниспадающий на спину и грудь платок-апостольник. (Распустит ее в полночь на свой день рождения или в ночь вальпургиеву — точно сказочная ведьма — обнажив свои волосы). В широкой ладони ее либо кадило, и она окуривает помещение (Сафлором, теплом и сажей. Алатырем, смирной, ладаном. Раскуривала бы ни по горю, а в радости), либо пальцы перебирают четки — аккуратно, нежно и деликатно. О аллилуйя, аминь, хвала Господу, слава Богу. «Аллилуйя» — какого было бы из уст Милли? — «Меланхоличное «а» в начале, переливчатая трель, мягкое «л-ль» и тягучая завершающая каденция «ии-аа». Жарко, жарко, и далеко не святые буйства мыслей эта фантазия (мерзкая перед верой) вызвала у Мэрил.       Щёки вспыхнули румянцем.       Почему она об этом думает? Зачем она об этом думала, представляла; для чего растаяла? Ее «аз есмь» — имярек стыда. Продолжает путь тихо, посапывая под нос, и машет рукой на лицо, желая снять жар. И ведь, честно, не Милли Томпсон вызвала эти эмоции, на её месте могла быть и иная девушка, но — Мэрил вздыхает тяжелее пущего, — всё же то была бы девушка. И мысль отторжения не вызывала, напротив… смирение от слова «мир» как есть.       — Семпай, вам жарко? — спрашивает стажерка.       — Конечно! — оживленно ворчит Мэрил, скидывая свое состояние на погоду и жадно ловя возможность пожаловаться. — Ужасная духота. Ещё и всё по́том смердит, иу. — Правдоподобности ради она зажала нос и шла размашистым, большим шагом, переставляя прямые негнущиеся ноги неудобным себе же образом, лишь бы быстрее пройти рынок. Милли двигалась размеренно, улыбаясь топорности наставницы, продолжая осматривать чудо распродаж.       — Ой! Выпечка! — Томпсон почти пискнула, подхватила Мэрил под локоток и развернулась на все девяносто градусов, следуя прямиком по сладковато-пряному запаху к виднеющейся лавке булочной, изворачиваясь между людьми, уклоняясь от прочих посетителей. Страйф словно безвольная кукла летела следом, неразборчиво мямля себе под нос возражения. — И лимонады, семпай. Ура-а-а!       Глаза зацепились за нехорошо кружащих к востоку стервятников. Штук шесть падальщиков в одном месте, летят четко по часовой вокруг некой области. Мэрил отвернулась и устало покачала головой, в быстром темпе следуя за спиной Милли.       Журналистка достала карманные часы, глянула: близилось девять вечера. Солнца скроются к двенадцати, следовало возвращаться.       Мэрил стоит рядышком, пока Милли кружит возле продавцов. Та мечется у витрин со сладостями, а вот уже занята другим делом: разговорилась с детьми. Как она так просто и шустро нашла с кем-то незнакомым общий язык? А Страйф и рада — это важная черта для журналистов…       Или столь прелестная черта в Милли, она точно птичка-вертихвостка.       Или просто что-то, чего не достаёт ей, Мэрил, самой.       — Эй, молодняк, пошли… — Мэрил глотает слова, смотря на резко застывшую девушку. Милли поворачивает лицо, а в зубах ее откуда-то взявшийся эклер. Страйф помотала головой, вздохнула, подметив, что сейчас будто находится на выгуле неугомонного томаса, и кивнула в сторону, где её взор заприметил выжидающих трупоедных птиц, что кружили и рассекали небо.       — Хв’шо, сммхай, — Милли протянула сладость наставнице, говоря с набитым ртом.       — Спасибо, — кивнула Мэрил, слизывая вытекающий заварной крем с трубочки.       Дзинь.       Под сердцем жужжит — предчувствие словно вторит в такт сердцебиению самой планеты — и журналистка вдруг ускоряется, шустро-шустро перебирает короткими ножками. Эта неожиданная спешка, словно взявшаяся из ниоткуда, для Милли совсем непонятна, но она следует за семпай, и вскоре обе девушки переходят на бег. Кажется, будто ноги совсем не касаются земли! Ещё немного и точно взлетят! Лёгкие горят от знойного воздуха, проносится открытое пространство близ приезжего рынка. Они заворачивают к улочкам декабрьских жилых районов с человеческими муравейниками в виде многоэтажных домов. Быстрее и быстрее, путаясь меж зданиями, выстроенными в затейливый лабиринт без единого архитектурного плана. Мэрил ушла в ощущение себя на время тревожного марш-броска к неизвестному: нечто наседает на голову, подобно бесу из поверий, словно душу охватила чужая враждебная рука в предупреждающем жесте. Резкие удары сердца и крайний пик адреналина сопровождаются гулом, скрежетом и писком, но не в ушах — в мозгу! Прямо в ней: сильнее, взвизгивают, выкручиваются, персональный хор ржавых сухих механизмов, берущий новую еще более высокую ноту, а потом, раз, и все, и тишина, и одиночество. Мысли вялым тягучим потоком возвращаются, заполняя образовавшуюся пустоту после исчезновения понимания, улавливания наречия-воя. Остро ощущается нехватка. Потерянность.       Милли тяжело дышит и проходит вперед семпай. Только тогда Мэрил замечает, что на земле лежит мужчина в запачканном белом костюме и вырвиглазно розовой рубахе. Распростертый на полу в шагах десяти от здания салуна в обнимку со сверкающим саксофоном. Томпсон садится на корточки и звонко шлепает незнакомца по лицу.       — Вы в порядке, сэр?!       В ответ раздалось мычание. Страйф подошла ближе и наклонилась, заглядывая в лицо человека. Что несло ее сюда? Она чувствовала дежавю и порскнула от иронии: мужик в своей кондиции походил на язву-Вульфвуда в их первую… встречу, а растерянная мордашка Милли отсылала Мэрил к лику Урагана.       Страйф стояла рядом, стесняясь вставить и слово, пока взволнованная стажёрка без стеснения избивала полубессознательного и богато выглядящего мужчину, обрушивая шлепок за шлепком на обе его щеки. Плоды дало это не скоро, но недовольный саксофонист вдруг уклонился от неумолимой кары от руки Милли и разлепил веки.       Пьяным тот не выглядел, зато явно был бесконечно взбешен.       — Хвала богам, вы живы! — радостно вздыхает Милли, у которой как от сердца отлегло. Она выпрямилась.       Мужчина со стоном поднялся на ноги, используя свой музыкальный инструмент как опору. Разъярённость сумел подавить.       — Сколько времени? — раздалось вместо благодарности.       Мэрил фыркнула, умудрилась несмотря на рост подарить незнакомцу взгляд исподлобья столь красноречивый, что тот заметно съёжился и сделал шаг назад. Милли заглянула в часы наставницы и промурлыкала:       — Полдесятого. Как ваше самочувствие, сэр?       — Спасибо. Доброго вечера. Мне пора идти.       Страйф схватила стажёрку за рукав, предупреждая её побег следом за этим саксофонистом, который, как ящерица, ушмыгнул за угол.       — Там разве не тупик? — пробормотала Мэрил, мелко вздрагивая, когда пальцы Милли скользнули по предплечью и сжали ее руку. Потная ладошка словно утопала в чужой, прохладной, шероховатой.       — Не знаю, — пожала плечами Милли, — Ой, походу да. Глядите.       Мужчина вернулся обратно, о чём-то чертыхнулся и побежал дальше.       — А нам не нужно бежать за ним, семпай? Вдруг он ваша судьба, а мы возьмём и упустим.       Мэрил моргнула и наклонилась, заглядывая в лицо Томпсон. Та была серьёзной и, судя по блестящим глазам, воодушевлённой!       — Э? О чём ты?       — Ну сами посудите! — Милли взмахнула рукой, тыкая в сторону дороги, где скрывался силуэт «спасённого» незнакомца. — Вы мчались сюда, явно его ангел хранитель, семпай! Не просто так же! Ну, пошлите нагоним, пока не п…       — Милли-и-и, не будь дурой, я сюда спешила из-за стервятников.       — Но семпай! — Томпсон встряхнула рукой, сцепленной с лапкой Мэрил так, что последняя едва не упала, неловко скакнув от того, с какой силой её потянуло в сторону, будто она — лёгонький листик, пакет на ветру.       — Нет, Милли, ну сама посуди: они всегда вокруг раненных кружатся!       Милли надула губу и пробубнила что-то о том, что они теряют романтическую историю о родственных душах, обводя взглядом улочку, куда они прибежали. Салун! Прямо перед носом возможность отдохнуть в хорошей компании и выпить вкусные напитки.       — А давайте по пиву? — перевела она тему, едва Мэрил успела накалиться, и потащила наставницу в бар со счастливейшим выражением лица из всех возможных ангельских ликов.